Паучий престол I (СИ)

- Тебе не понравилось? – вдруг спросил Наруто, оборачиваясь. – Наша постановка, - зачем-то уточнил он, словно его предыдущий вопрос можно было истолковать по-разному, а ведь, если бы Учихе позволили его толковать, он бы сперва подумал явно не об игре актеров.

- Вам просто нужно ещё репетировать, - дипломатично, хотя, скорее, уклончиво ответил Саске, дабы не ввязываться в бесполезный и ненужный разговор, тем более сейчас, когда он был уже в шаге от цели, когда он был в минуте от того, чтобы услышать голос брата и, наконец, избавиться от того груза, который тянулся за ним, словно кандалы каторжника.

- Или не путать сцену с реальностью, - не туманно, а как раз наоборот, слишком прямолинейно ответил Намикадзе, приподняв золотистую бровь, будто эта фраза должна была иметь ещё и вопросительную интонацию. Саске ничего не ответил, просто не посчитал нужным, ведь очевидно же, что блондин его провоцирует, не хочет отпускать так просто, не подкинув ещё несколько вопросов для размышлений, ответы на которые было невозможно ни вычислить, ни подобрать, ни даже предугадать, потому что это был Наруто – тот противник, с которым Учиха пытался тягаться, но все равно, как бы ни старался, смотрел ему в спину. Поэтому он просто ушел. Не опрометчиво, не утратив свою гордость, не уступив Намикадзе и уж явно не пав в глазах зрителей этого бесплатного действа. Просто кивнул в знак благодарности, развернулся и ушел, как сделал бы обычный человек, на душе у которого не было ни сомнений, ни волнений. Пусть они и были. Кипели внутри. Рвались. Отчаянно просились наружу. Но Саске не был бы Саске, Учихой, самим собой, если бы уступил без сопротивления, если бы признал свое поражение, пусть оно и было таковым, на публике. И Саске не влюбился бы в Наруто, если бы не был уверен в том, что Намикадзе сам не идет на уступки, но при этом никогда и не обнажит поражение своего противника, бросив его на суд масс. Если бы не был уверен в том, что Наруто играл со всеми зрителями, но не с ним.

//-//

Саске буквально ворвался в школьный туалет, сразу же бросившись проверять кабинки, и только после, удостоверившись, что никого, кроме него, там нет, судорожно и шумно выдохнул, мысленно давая себе подзатыльник за несдержанность. Да, он сорвался, но ноги будто сами сперва ускорили шаг, а после перешли на бег, руки дрожали, а телефон Намикадзе он так яростно сжимал в руке, что запросто мог бы раздробить его на детали, настолько было высоко то внутреннее напряжение, которое он столь тщательно скрывал.

Зайдя в самую крайнюю кабинку, Саске закрылся на защелку и уткнулся лбом в дверь, переводя дух. Просто на него многое свалилось, все и сразу, а даже его, пусть и учиховские, резервы сдержанности не безграничны. Брюнет прислушался – в кромешной тишине лишь гудели лампы, даже вода не капала, хотя подобный звук был бы ожидаем в столь напряженной атмосфере.

Сперва этот фестиваль, до которого ему не было никакого дела, и с которым все носились, словно собирались праздновать Четвертое июля. После – несколько часов корпения над надписью, на которую, скорее всего, никто и особого внимания-то не обратит, да ещё и в обществе Собаку, с которым он за несколько часов и парой слов не перекинулся. Нет, Саске не жаждал общения, он сам мог в полной тиши хоть сутками заниматься каким-то делом, особенно, если оно требовало серьезного, вдумчивого подхода и концентрации, но сидеть вдвоем, в пустом классе, выполнять, фактически, одну работу и при этом даже не попросить передать хотя бы тот же карандаш… Нет, это было слишком, тем более что нервная дрожь и без того уже несколько дней долбилась в его барьеры самоконтроля, только набирая мощь своих оборотов. Поэтому-то руки сейчас и тряслись – от напряжения и бессилия, потому что Саске даже представить не мог, что будет, если ему вдруг не удастся дозвониться до Итачи. И, конечно же, масла в и без того бушующий огонь подлил Наруто, причем, по сути, даже ничего не сделав. Учиха ненавидел это место, эту школу, ферму Хатаке и весь Техас в целом и в тот же момент, если бы прямо сейчас у него появился шанс вернуться в Лос-Анджелес, он бы отказался по до глупости банальной причине – он ещё не добрался до сердцевины тайн этого места.

Но все это потом. Может, даже не завтра и не в ближайшие несколько дней. Сейчас, главное – Итачи. Брат должен, просто обязан понять, почувствовать, да хоть уловить отголоски его мысленных посылов, но Итачи не имеет права не ответить на его звонок. Итачи не может тоже отвернуться от него, потому что это Итачи.

Пальцы тряслись и не попадали по кнопкам. Губы, раз за разом, повторяли заветный номер, проверяя и перепроверяя правильность его набора. В голове туманилось, а ноги стали будто ватными, подкашиваясь. Если бы он не был столь предубежден по поводу общественных уборных, Саске точно плюхнулся бы на крышку унитаза, дабы сбросить с себя хоть капельку напряжения, но именно его предубеждения и помогли подростку устоять, пусть и прислонившись спиной к двери – по крайней мере, он все ещё мог контролировать свою слабость.

Гудки казались слишком длинными, такими длинными, как никогда, будто он сам, вместе с сигналом, преодолевал путь от Техаса до Лос-Анджелеса, на бешеной скорости мчась в разреженном воздухе, от которого пылали легкие. Пятый… Шестой… Седьмой… Надежда медленно, утопая, захлебывалась паникой с каждым очередным безответным сигналом, а Саске лишь крепче прижимал телефон к уху, а вторую ладонь ко рту, умоляя хоть какого-нибудь бога услышать его отчаянный мысленный шепот.

- Тсукури Итачи слушает, - и Саске задохнулся первым словом, которое так и не сорвалось с его губ, застряв в горле болезненным хрипом. – Алло? Я слушаю. Кто это?

- Итачи… – просипел подросток, понимая, что его собственный голос совершенно не его, словно принадлежал совсем другому человеку, изможденному и лишенному сил до последней капли. – Брат… Это я… – он словно почувствовал, как человек, находящийся сейчас в сотнях миль от него, замер, словно перехватив эстафету не дышать и отчаянно вслушиваться в этот бессвязный, хрипловатый шепот. – Это Саске…

- Саске! – и от сердца отлегло, словно громадный камень свалился с души и с громким уханьем канул в бездонную пропасть, с которой его никому не под силу достать, дабы водрузить на место. – Саске, ты?! Ты где?! Как?!

- Я… далеко, - уклончиво ответил подросток, беря себя в руки, ведь у него не так уж и много времени, а сказать нужно много, очень много, важного и необходимого, того, о чем он мог поведать только брату. – В Техасе. В какой-то глуши. На ферме.

- В Техасе? – похоже, Итачи тоже пришел в себя, потому что тон его голоса стол более строгим, сконцентрированным, назидательным, таким, каким его помнил подросток. - Какого черта, Саске? – с легким негодованием спросил старший Учиха. – Я думал ты в Майями, у Мадары.

- Я, что?.. – Саске аж поперхнулся, уже и так догадываясь, чьим устам принадлежит столь бесстыжая ложь, ведь Фугаку не общался со своим братом вот уже лет десять ввиду не самых приятных для семьи Учиха причин.

- Нет! – возмутился подросток, гневно хмурясь. – Они отправили меня к какому-то одноглазому психу, которого кроме его кур больше не волнует ни одно живое существо! Они вынудили меня посещать местную школу! Отказаться от друзей и тебя! А все потому!.. Все потому… потому… – и Саске замолчал, пристыжено, оборвав свою пылкую речь, понимая, что даже брату не может с легкостью, пусть и повинно склонив голову, признаться в истинных причинах своей ссылки.

- Потому… – настоятельно напомнил Итачи именно тем тоном, которым не обладал даже Учиха Фугаку – обманчиво-требовательным, словно он и просил, но при этом не оставлял и шанс не ответить. Да, в чем-то Наруто и Итачи были очень похожи.

- Потому, что я сказал, что и у отца «порченая кровь», раз мы оба – геи, и потому, что открыто заявил, что они не имеют права указывать ни мне, ни тебе, как жить, - прошептал на одном выдохе, словно на исповеди, чувствуя, как нервозная бледность уступает жаркой краске стыда, ведь он знал, что погорячился и был неправ, признавал, что ему стоило попросить прощения за свои слова, что нужно было приложить все усилия для того, чтобы как-то сгладить этот конфликт, но он поступил как упрямец и гордец, а подобного Итачи не прощал, даже ему.