Контрактный брак? Как бы не так! (СИ)

— Господи, что за дерьмо тут происходит? Что это за семья? Почему?..

Почему родня позволила дать согласие выдать замуж смертельно больного ребенка и не предупредила о диагнозе? Случайно? Намеренно? И почему он, такой дурак, идиот, слепец, не вдумался тщательно в пункт контракта о добровольном согласии на интимные отношения, чтобы найти в нем подвох и начать копать? Будущие прибыли и блестящие перспективы застили глаза? А вот тебе и изнанка. Сделка с совестью, как бы ты не заворачивал ее в красивый фантик, вернулась по закону воздаяния такой мерзостью, от которой теперь никогда не отмыться, не откупиться и не забыть.

Когда оператор службы спасения в двух словах просветил его о том, что за херня скрывается за мудреным названием, Сторм почувствовал себя убийцей. Не было никого у его воробушка. И быть не могло, что бы он себе не выдумывал про мифических «других» и распущенность мужа до свадьбы… С чего вдруг он стал таким принципиальным ханжой в отношении девственности и верности? Подумаешь, посторонние запахи на коже убеждали его в изменах. Да пусть бы так оно и было! Правда оказалась куда страшней. Теперь Хави умрет из-за орального секса с неподходящим человеком. В голове не укладывалось, что пошлая шутка из бородатых анекдотов может оказаться правдой… Он виновен в том, что сейчас омега лежит, опутанный проводами и трубками и еще неизвестно, чем это кончится…

— Вам не стоило звонить Винсенту Обри, мистер Сторм, — оказывается, Колин настолько был погружен в осмысление разговора и собственные чувства, что не заметил появления профессора Морстена, который в этот момент брал воду из кулера. — Просто поверьте, он из тех, кто меньше всего сейчас нужен вашему мужу.

— Что с Хави?! — он во все глаза уставился на ученого, страшась увидеть гримасу сожаления, отведенный в сторону взгляд и покачивание головой.

— Стабилизирован, — осушив бумажный стаканчик, произнес доктор и скорбно поджал губы.

— Но?.. — Колину вдруг стал тесен ворот рубашки, а руки похолодели. — С ним будет все в порядке? Может, нужны какие-нибудь дополнительные лекарства, оборудование… все, что угодно, только скажите.

Профессор молчал и только по колючему взгляду светлых глаз Колин понял, что его вопрос прозвучал как подростковая попытка снять с себя ответственность и вряд ли доктор скажет ему что-то больше положенного.

 — Пока жизнеспособность тела обеспечивает аппаратура, — все тем же скупым тоном пояснил Морстен свои слова. — Вы вовремя вызвали помощь и четко выполняли мои команды по реанимации мальчика. Если бы промедлили, то были бы уже вдовцом. Со своей стороны вы сделали все, что могли, мистер Сторм. Теперь дело за Хави.

— Я могу его увидеть? — Колин прикрыл глаза ладонью и покачал головой. Думать о том, «что» он действительно натворил, было мучительно больно.

— Нет. Он останется в стерильном боксе, пока не придет в себя. И, я достаточно давно знаю этого ребенка, чтобы сказать — он был бы против посещений. Не хотел, чтобы другие видели его слабость.

— Достаточно давно? — переспросил он.

— Почти десять лет.

Призрачный шанс на то, что о своей болезни Хави узнал совсем недавно и поэтому не рассказал, испарился, оставив сосущее чувство в груди. Супруг не говорил, потому что… не доверял. А что он сделал для того, чтобы Хави начал ему верить и рассказывать о себе? Только обвинял и язвил. И еще самодовольно указывал, что его ничего, кроме деловых связей семьи Обри не волнует, и через пять лет муж может катиться на все четыре стороны… Он чудовище.

— Колин… — доктор подошел к нему поближе и дотронулся до предплечья. — Винить себя в том, что с Хави случился рецидив, я могу в той же самой степени, что и вы. Но это ничего не даст для его спасения. Пойдемте в мой кабинет, разговор будет долгим и непростым.

— Я хочу увидеть его, — упрямо повторил Колин.

— Даже его родители оказались не готовы принять его недуг. Не стоит что-то делать, если этого просто требуют приличия и понимание о порядочности. В том числе и навещать Хави.

 — Он мой муж. Мы — семья. В болезни и здравии. Вы понимаете?

— Доктор, из объяснений по телефону я понял, что иммунитет Хави отчего-то начинает атаковать его тело, стоит ему соприкоснуться с феромонами альфы, — попытался Колин сформулировать свою невеликую осведомленность в вопросе. — Но это какой-то бред. Он же омега и отторгать и отвергать альфу — противоречит его природе. Опять же — течки, во время которых им все равно, с кем… Да и до сегодняшнего дня все было хорошо. Я целовал мужа на свадьбе, мы вместе спали и никаких признаков, что что-то не так, не было. Простите, я, должно быть, несу чушь и должен отвечать на ваши вопросы, но…

— Все нормально, — кивнул Морстен, — чтобы ответить на мои вопросы и не почувствовать себя оскорбленным, когда я буду их задавать, вам нужно знать хотя бы основы. Поэтому небольшая лекция не повредит. Вспоминайте школьный курс биологии — зачем альфам и омегам запах?

— Привлечь партнера… наиболее подходящего для продолжения рода. Найти истинную пару.

— Все дело в феромонах. Они определяют вырабатываемый нами запах для привлечения противоположного пола. Но вы задумывались, почему, если они определяют привлекательность сексуального партнера, в обществе столько разводов, почему некоторые омеги готовы лечь под любого альфу во время течки и почему в мире столько опровергающего идею истинной пары феноменов, типа отношений альфа-альфа, бета-омега, альфа-бета и прочее?

— Истинная пара — не медицинский феномен, а общественный? Закрепился в религиозном догмате, мифах и поэтому существует и до сих пор влияет на нашу жизнь?

— Колин, вы правы с точностью до наоборот. Истинная пара — это именно что медицинский феномен, а не социокультурный, как все привыкли думать. Я бы мог загрузить вас специфическими терминами, но лучше объясню так, как объясняю омежкам и их родителям, которые впервые попадают ко мне на прием.

— Представьте себе луг. Одни цветы могут привлекать для опыления любых насекомых, достаточно иметь приятный запах и яркий цвет. Другие цветут только ночью. Третьих могут опылить только крупные насекомые. А для четвертых, особо редких, имеет значение и время суток, и климат, в котором произрастает, и то, что его должен опылять только определенный вид насекомых или птиц. В иных случаях растение погибнет. Нет плохих или ущербных цветов. Любой может цвести и продолжаться в своем потомстве, радуя цветом, формой, ароматом.

— Но ведь мы — люди… — задумчиво произнес Колин, осознавая, к чему клонит доктор и внутренне соглашаясь с его правотой. — Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду.

— Сорок лет назад появилась и экспериментально подтвердилась идея о коде феромонов, который для наших драгоценных омег и определяет тип «цветения» — выражаясь вульгарным языком — омеги для всех, для большинства, для немногих и для единственного.

— И Хави относится к последней категории?

— Все мои пациенты к ней относятся, мистер Сторм. Редкие цветы с коротким сроком жизни в надежде обрести пару.

— Насколько коротким? — Колин считал себя храбрым человеком, но сейчас впервые за долгие годы испугался.

— Тут много факторов. Все зависит от выраженности симптомов и допустимого процента совместимости партнеров, правильно подобранной терапии, количества прожитых лет от первой течки, наличие вредных воздействий неподходящими по типу феромонами…

— Док, вы же знаете, что меня интересует только один конкретный омега! — повысил голос Сторм. — Тот, которого я едва не убил сегодня.

— До сегодняшнего рецидива был шанс на десять лет, — Колину захотелось ущипнуть себя, проснуться от реалистичного кошмара, обнаружить под боком теплого, чуть посапывающего носом мужа и понять, что на самом деле все хорошо. Что он просто переработал, вот в голову и лезет всякая гнусь… Но профессор продолжал заколачивать гвозди в крышку гроба его надежд.

— Это солидный срок при наличии гормональной терапии и более-менее подходящего партнера. А сейчас — не знаю. Поэтому мне важно обследовать вас. Зная ваш процент комплементарности, то есть совместимости друг с другом, можно было бы…