Шепотом (СИ)

А ты продолжаешь говорить. Тебе не нужно выговориться, тебе не необходим собеседник, но ты насильно выдавливаешь из глотки слова, чтобы попытаться сделать ещё один шаг – то ли вперёд, то ли в сторону – куда угодно, лишь бы это было движением.

И это впервые, когда вы с образиной настолько солидарны.

Когда, умолкая, поднимаешь глаза – видишь, как отец, закусив губу, хмурится. Ты знаешь, он не хотел, чтобы ты родился таким… бракованным. Тебя это где-то глубоко каждый раз ранит – ведь ты бы тоже этого не хотел, но в то же время ты слишком отчётливо понимаешь – с этим ничего нельзя поделать.

Ты – неисправный брак.

И что ж… пусть будет так.

– Так ты хочешь, чтобы я… – медленно произносит.

– Познакомился с ним, – киваешь, – рассказал, каким ты видишь меня, и попросил остаться.

– А это не глупо получится? – отец смотрит на тебя иронически.

– Может быть.

Будет – ты даже уверен в этом, но также это будет твой «шах» – второй, считая тот, который обдумала и поставила тебя перед фактом образина.

Отец недолго молчит. Смотрит на тебя, тебя не видит и произносит:

– Хорошо, я согласен. Но при одном условии. – Пауза. А затем как плетью по воздуху: – За то, что я поговорю с ним – всего лишь поговорю, ты бросишь картинг, все сумасбродные мысли о гонках и пойдёшь на ту специальность, куда хочет мама.

Секунда. Две.

Тебе кажется, ты ослышался.

Не веря, поднимаешь глаза. Незнакомец перед тобой скупо поджал губы и скрестил руки на груди.

Это как удар копьём между рёбер.

Резко становится нечем дышать, но ты скрываешь это, тайком восстанавливая осколки дыхания.

Соскакиваешь с дивана, пружинистым шагом идёшь к подоконнику, вцепляешься в него до побеления костяшек.

Сейчас в тебе напряженная борьба между главными в твоей жизни целями – между двумя половинами сущности, ранее не представлявшимися противоборствующими.

Что для тебя гонка? Она – твои крылья, твой полёт туда, где нет места посторонним, твоя отдушина от этого душного, непослушного мира, твоя колыбель и, пожалуй, твой лучший сон.

Если ты не читаешь, если не находишься рядом с Сашкой, значит ты там – всегда там – на трассе, где не имеет значения ничего, кроме твоей воли и твоих умений. Казалось бы, что там, маленькая, ничтожная машинка, но, выжимая из неё предельную скорость, ты знаешь, что ты…

Заставляешь себя повернуться к отцу. Решительно поднимаешь голову, хотя едва ты расслабишься хоть на йоту, она безусловно упадёт вниз.

В разрытую тобою же пропасть.

– Скажешь маме, в четверг-пятницу я уеду в школьный лагерь?

*

– Тебе что, надо уволиться прямо сегодня? – шеф невольно кривится и пальцами отбивает по столу бодрую дробь.

– Сегодня я ещё могу отработать, – обезоруживающе улыбаюсь. – А насчёт увольнения, мы ведь договаривались, что это Вы – по первому требованию.

– Но я же не думала, что ты изволишь подать заявление так скоро! – она негодующе всплеснула руками и вперила в меня хмурый взгляд: – Я бы предпочла, чтобы ты остался.

Продолжаю улыбаться и очень даже ей сочувствую – особенно зная, как она терпеть не может менять кадры и проводить разъяснительные работы с новичками.

В гримасе кривит губы:

– По закону ты вообще должен отработать ещё две недели.

– А по договору – нет, – фыркаю, парируя. – И вообще, это частное предприятие.

Понимая, что ничего со мной не поделать – выгоняет из кабинета на рабочее место:

– Иди, завтра будем с тобой разбираться.

*

В четверг меня будит даже не Соня, а Никиша. Мелкая пакость открыла ему дверь, и теперь они стоят надо мной как ангелы отмщения.

– Чего тебе надобно, старче? – щурюсь, когда дитё, подпрыгивая, раздвигает шторы.

– Вставай, мой джинн, – весело заявляет Никиша. – Мы идём творить великие дела.

В его глазах мне уже спозаранку чудятся какие-то зловещие огоньки.

– Какие ещё дела? – сонно, недовольно спрашиваю.

– Великие, – отвечает моё дитё, величественно сцепляя за спиной руки.

Недолго торможу, растягивая удовольствие от валяния в постели, потом всё-таки поднимаюсь и потягиваюсь. Краем глаза с завистью отмечаю закутавшегося в одеяло, как гусеница, Илью.

Появляется горячее, зловредное желание опустить грешника с небес на землю.

– Ладно, сколько времени?

– Уже семь, – без промедления отвечает Никиша.

– Ещё семь, – поправляю, косясь в сторону кровати.

Однако возмущённый взгляд знающей все мои уловки дочери подтверждает, что «не сегодня».

С тяжелым вздохом бреду в кухню.

Бутерброды с маслом и чай-кофе делаю на троих. Задумавшись, подогреваю ребёнку овсянку. Когда Никиша с Сонькой приходят, она почти приготовилась.

На время завтрака, прикрыв один глаз, вторым лениво наблюдаю события в телевизоре. Моё дитё некоторое время безуспешно пытается отобрать пульт и включить свою муть, а потом надувается и начинает переговариваться с Никишей. Это мне влетает в одно ухо, а вылетает через другое, пока…. Пока я не выхватываю из болтовни одну фразу и переспрашиваю:

– Подожди, как это «мы с Сашей на четыре дня уедем»?

– А я тебе не сказал? – притворно удивляется. – Мы поедем гулять.

– Четыре дня подряд? – скептически переспрашиваю.

– Да, – просто отвечает.

– Опять без меня, – Сонька обижается, но, о чём-то задумавшись, великодушно кивает: – Ладно, на этот раз прощаю.

Протестующе машу рукой:

– А ребёнка я на кого оставлю?

– На Илью. Или соседку попроси. Она ведь присматривала за Соней, пока меня не было.

Открываю рот для ещё одного возражения, но уже дочь решительно закрывает тему:

– Я же не маленькая, ничего со мной не случится.

Вот с этим я мог бы поспорить.

Раздражённо массирую виски и вдруг замечаю, что Никиша, держа ручку чашки в левой руке, правой трёт её… совсем как в том мультике про Аладдина. Поднимаю взгляд и вижу чертей в глазах мальчишки.

Равно, как ловлю так и не выдохнутое: «Играй по правилам».

Ну, с-с-с… Замечательно.

Паршивцы ликуют.

Без настроения поднимаюсь и иду-таки будить Илью. Тот понятливо кивает и понижает голос:

– Мы скоро уезжаем?

Ещё один.

– Это так заметно? – любопытствую.

– Нет, но я понял.

Господи, какие же все чувствительные и понятливые. Прямо тошно.

– Когда я вернусь, будем собираться.

Кивает и рыщет по сторонам в поисках шмоток.

Возвращаюсь на кухню:

– Кто сегодня отведёт Соньку?

Отмахиваюсь от дочкиного «Сама дойду», ожидая ответа Никиши.

Тот говорит, допивая чай:

– Мы вдвоём. Я отдам записку и поедем. Только сменку с собой возьми.

Мда, теперь ещё иди – собирайся.

Приплыли.

Перед самым выходом заплетаю ребёнку косу, и мы втроём обуваемся.

Провожатый в виде Ильи полусонно облокачивается на стену и вяло машет рукой.

Отчаливаем.

Забавно глядеть, как Никиша, сохраняя полную серьёзность, отдаёт своей классной липовую записку, мол, ув. Слана-Паллна, мой сын такой-то будет отсутствовать такого-то по семейным обстоятельствам. Мальчишка честным скорбным взглядом глядит на женщину со скромно заколотыми волосами на затылке и спешит заверить, что у него всё в порядке, ничего страшного не случилось, он просто ненадолго уезжает.

Нет, сказать куда и почему не может.

Нет, в понедельник он будет, как обычно, в школе.

Да, он сделает всю домашку и возьмёт у одноклассников конспекты.

Ну прямо идеальный школьник.

Я притворяюсь посторонним, жутко занятым клацаньем телефона дяденькой, но напоследок мне достаётся подозрительный соколиный взгляд. Жутко захотелось обернуться и показать язык.

Удивительно получилось – я и забыл, какую маску носит Никита – при мне он редко её надевает, а вот с остальными, кажется, постоянно. Мне так и представляется его тошнотворная вежливая улыбка, эти мягкие свитера, рубашки с глаженными воротниками, ухоженные ногти и идеальная прическа. Только глаза и кислотные гриндерсы выдают, что там – на дне. Ах да, теперь ещё и серьга.