Слепцы (СИ)

Штурм замка Раби — его первый настоящий бой. Не горячие драки в Мала-Стране, когда всем гуртом, единым телом кидались на противника. Сейчас в других башнях и коридорах его друзья добивают врагов или, быть может, гибнут в неравной схватке, а он, Любош, один здесь и едва удерживает меч.

Соберись. Ты — божий воин. А это — твой враг, который очнется и перебьет твоих братьев. Или же их убьют другие, пока ты стоишь тут, загоняя рвоту обратно в желудок.

Кожа человека тонкая, что опоек, шкурки новорожденных телят. Она легко лопается под нажимом меча и выпускает кровь. Рыцарь дергается, всхлипывает, а потом замирает на веки вечные.

Во дворе замка царит совсем другая тишина. Сквозь гул в ушах Любош различает короткие разговоры своих братьев, чуть более громкие, но спокойные команды Жижки, сдавленный, кажется, детский плач.

— Брат Жижка, что с мальцами делать?

— Кто такие?

— Самого Яна Крка дети.

Пред единственный глаз гетмана приводят двоих мальчишек. Младшему лет семь или восемь, он всхлипывает. Старшему, пожалуй, одиннадцать, он молчит. Задирает голову и зло смотрит в лицо Жижки.

Нет, нынче не стали они сиротами. Самого Яна Крка в замке не оказалось. Но их родовое гнездо разрушено, и кто знает, суждено ли им свидиться с отцом?

Жижка размышляет всего лишь миг.

— Берем с собой в Табор.

Петр Каниш хмурится:

— В заложники? — даже его строгой душе не по нраву такое обращение с детьми.

— Зачем в заложники? — отвечает Жижка. — Воспитаем как сумеем. Сын за отца не в ответе.

Мальчишек оставляют под присмотром Каниша. Николай и Жижка отправляют бойцов ворошить сундуки и кладовые замка.

Любошу достается подвал. Сначала свет факела выхватывает в ледяной темноте лишь отдельные предметы. Вон, бочки, должно быть, с пивом, а вон связки лука висят. Но глаза понемногу привыкают ко мраку, а еще в подвал спускается Вацлав и добавляет света.

Желудок, непослушный после убийства рыцаря, пускается в пляс. Бурчит, ворчит, покуда Любош разглядывает несметные богатства.

— Жируют, значит, боровы, — с лютой злобой говорит Вацлав. — Знаешь, чем нас потчевали кутногорцы?

Крестьянин Вацлав был из тех, кого захватили при Судомерже и кого после обменяли на плененных в Ожице.

— Чем?

— Гнилой водой. Это тех, кого сразу не пожгли да не побросали в шахту. Ну, выноси добро!

И они выносят. Тяжелые скользкие головы сыра, душистое вяленое мясо, бочонки с соленьями, связки сушеных грибов, копченых перепелов, поросенка, запеченного, должно быть, перед самым штурмом… Несут и несут, и Любош прекрасно понимает ярость Вацлава. У крестьян крутит животы от весенней бескормицы, а паны да попы, значит, жрут в три горла?

В воздухе тянет гарью, и трещит огонь, должно быть, поедающий деревянные постройки.

Любош и Вацлав замирают одновременно.

— Помстилось?

— И мне?

Они бросают сыры и опрометью мчатся в сторону несчастных, высоких звуков. Так и есть: огонь перекинулся на конюшню. Во всполохах пламени виднеются ошалевшие морды.

— Ребята, хватай! — кричит позади Ян Рогач.

Втроем поднимают бревно, высаживают дверь, сшибают самые опасные горящие доски и вбегают внутрь. От жара и едкого дыма Любош заходится кашлем. Вацлав сует ему в руку мокрую тряпицу. Рогач обвязывает поясом вороную морду и зовет их, мол, выводите.

Последнему из четверых коней рухнувшая крыша подпаливает хвост.

— Поубиваю стервецов! Мародеры чертовы! — хрипло ругается Рогач, руками сбивая пламя с пляшущего коня. — Да стой ты, дурень! Все, жить будешь.

Любош крепко обнимает рыжую шею, треплет свалявшуюся гриву. Смотрит. Ну рожи у Вацлава и у Рогача! Да он и сам наверняка хорош. А кони — вороные кобылы в руках Вацлава, гнедой мерин у Яна и рыжий… да, тоже мерин — они живы.

Во дворе замка Рогач коротко докладывает гетманам, что произошло в конюшне. От себя добавляет, с каких построек, по его мнению, перекинулось пламя.

Николай и Жижка переглядываются. Судя по их лицам, того, кто по глупости или по оплошности устроил пожар, ждет кое-что пострашнее смерти.

— Кони у них, значит, лишние, — хмыкает Николай. Упирает руки в бока, разглядывает зачем-то Вацлава и Любоша. — Эй, парни! В седле хоть раз сидели?

Вацлав как-то надломанно смеется:

— За хвостом на веревке бежал. Считается?

Жижка отвечает без улыбки:

— Дело. А ты, Любош?

— Как сел, так и упал. Кобыла понесла.

Рогач хлопает по плечам обоих:

— Что усы-то жуешь, брат Ян? Ребята ради этих коней шкуры своей не пожалели. Да и сам подумай: неужели Табору нужна только наша, рыцарская конница?

Жижка ухмыляется. Прямодушный, горячий Рогач будто бы околдовал сурового гетмана. Других-то панов проверяли и проверяли, прежде чем взять в ряды божьих воинов, а Рогач в несколько дней оказался у Жижки в друзьях.

Теплые губы коня пробуют волосы Любоша. Он оборачивается. Честный влажный глаз глядит на него с детской доверчивостью. Господи, неужели этот рыжий красавец теперь и вправду — его?

Из всех сокровищ замка они берут лишь самое необходимое. Коней, оружие, деньги, еду. А сколько прочего снесли во двор, за что иные пражане и пражанки продали бы душу? Мужские и женские наряды, пошитые из шелка и бархата, блестят на солнце золотыми нитями. Еще ярче переливаются украшения, ценные сосуды, ажурные безделки из дерева и кости, расшитые бисером пояса, веера с перламутром. Один похожий веер Иве подарил важный клиент. Она так радовалась…

Братья носками сапог и башмаков сгребают эти сокровища в плотную кучу. Николай лихо закручивает черный ус, а потом наставительно поднимает к небу палец:

— А вот теперь, милые братья, вот именно теперь — поджигай!

Любош осторожно рассматривает спокойные, усталые лица. Пожалуй, какое-то веселье выражают лишь Николай и чуть меньше — Рогач. Что чувствует Жижка, угадать нельзя. Но зато остальные… У них на глазах пламя безжалостно пожирает все то, что с жадностью взяли бы себе многие жители Праги. Пожирает — а они равнодушны. Они в самом деле не только в поступках, но и в сердце своем пришли к евангельской бедности.

— Ян, — зовет второго гетмана Ярослав, его родной младший брат. — Что с монахами-то делать будем?

В единственном черном глазу отражаются алые всполохи. Любош в который раз за день глотает подступившую к горлу рвоту.

Они покидают замок. Высокие каменные стены кое-где повреждены пушками. Над ними стелется густой черный дым. По долине разбросаны деревни, которые с нынешнего дня перестанут платить дань, как панам, так и римской церкви.

Монахи, верные этой церкви, громко стенают, моля о пощаде. Ян Рогач рассказывал: его дядя сопровождал магистра Яна Гуса на собор в Констанце и доподлинно знал, что магистр шел на костер совсем иначе. Ну что ж… Не всякому хватает мужества перед лицом лютой смерти.

Любош не дает себе отвернуться. Не закрывает уши. Лишь комкает в руке рыжую потную гриву.

Догорают внутренности могучего замка Раби. Возле его стен ярко, до слепоты, полыхает костер, в котором уже никто не кричит. Божьи воины стоят вокруг, будто вросшие в землю, страшные и справедливые. И страшнее всех — одноглазый рыцарь, словно припорошенный пеплом.

В Таборе перед походом они причащались хлебом и пили вино из братской чаши. Только на грешных губах Любоша чистое вино стало ядовитой горечью. Он ужасается свершенной казни. Он любуется, до рези в глазах любуется самым прекрасным на свете человеком, которого хотел бы осыпать постыдными поцелуями.

В лето господа 1420-е, в конце месяца мая

Ночь нынче темная. Ущербный месяц прячется в облаках, а когда выныривает, мало помогает идти по узким перегороженным улицам Праги. Любош едва не спотыкается об очередную цепь. На него чуть не падает Ива. Оба замирают, прислушиваясь. Нет, кажется, никто не заметил, как скрипнула цепь.

Третьего дня в Прагу вступило войско из Табора, с тем, чтобы не оставить братьев своих и сестер в трудный час испытания. К Праге шли крестоносцы, а во главе их был красный дракон, король венгерский Сигизмунд, который желал занять чешский трон. Да не просто занять. Вместе с тем он хотел притеснить всех гуситов, а также вернуть священникам и немцам их имущество.