Серебряное солнце (СИ)

Но это же Учиха. Когда у него все было просто и понятно?

Партию играл как раз музыкант феодала. В отличие от Итачи, он предпочитал какую-то разновидность гитары. И делал ставку на бодрые ритмичные мелодии — потому что в нежности звучания с флейтой ему было не тягаться. Стоило сказать, что место свое мужчина занимал вполне заслуженно, и его музыка тоже захватывала, заставляла кровь быстрее бежать по венам… но все же кое-чего не хватало. Не было внутреннего огня, искры, заставляющей забыть обо всём, кроме музыки. Итачи, помимо уникального зрения додзюцу обладавшего ещё и развитым чувством гармонии, такое недосовершенство раздражало сильнее, чем просто плохое исполнение. С плохого-то что возьмёшь, оно на совершенство и не претендует. А вот так…

Первый жест вышел скорее непроизвольно. Резкий, почти хлесткий взмах кистью, чтобы выплеснуть раздражение… Который по случайности идеально лег на музыку. Итачи, может быть, этим бы и ограничился — но заметивший его порыв музыкант феодала одарил конкурента насмешливым взглядом.

Учиха усмехнулся. Прищурился, вслушиваясь в мелодию, вбирая в себя ритм.

И вплелся в музыку уже осознанно.

Шаг, жест, изогнуться всем телом, полуповорот, взмах, тряхнуть головой, заставляя волосы взмыть и опасть крылом. Шаг, полуповорот, взлетевшие рукава кимоно. Шаг, повести плечами, словно стряхивая с них ненужный плащ…

Музыкант от возмущения сбился с такта, но люди уже отступили в сторону, давая Итачи место, и он был вынужден продолжить играть. Учиха одарил его насмешливым взглядом и продолжил танец, показывая, чего именно не хватает его мелодии.

Кабуто облизнулся и тут же прикрыл рот ладонью — слишком жест характерно хищный. Он бы не удивился, если бы от такого зрелища у него вдруг активировались бы шаринганы: тут бы и полгена в пятисотом поколении зашевелились бы, чтобы запечатлеть всё в подробностях.

Итачи был… Ну, просто вау. Неторопливую, чувственную мелодию жаркой южной ночи он дополнял идеально, давая ей то, чего ей так не хватало — завершённость, страстность, эмоцию. Разговоры придворных стихли. Люди, завороженные безо всякого шарингана, смотрели и глаз не могли оторвать.

Музыкант зло блеснул глазами, ускорил темп — уже не выдерживая ритм настолько правильно, но желая заставить соперника выдохнуться. Задыхаясь, хорошую мелодию не сыграешь, тем более что у этого выскочки флейта, и правильное дыхание гораздо важнее. А если он разгадает этот маневр, то все равно оборванный танец смажет впечатление.

Итачи в миг резкого изменения ритма замер — на одно короткое, почти неразличимое мгновение. А потом в центре зала словно взметнулось пламя. Заплясал бурный поток. Взвился синий вихрь, перевитый черными лентами волос.

В какой момент танцор стал вести мелодию, а не наоборот — не заметил никто. Но музыкант феодала всё же не смог не поддаться силе этого танца — и теперь только пытался успеть, подхватить, отразить и оттенить…

Но музыка не успевала, не дотягивала, не могла набрать достаточно жара и силы, чтобы сравниться с танцующим Итачи. А он танцевал так, что все, видевшие этот танец, почти слышали правильную мелодию. Жгучую, пробирающую дрожью и неясным желанием — то ли танцевать, то ли совершать безумства…

Обрыв танца окатил зрителей, словно ведро воды.

А Итачи чуть тряхнул головой, откидывая растрепавшиеся волосы.

Нежно улыбнулся.

И поднес к губам флейту.

У Кабуто перехватило дыхание. Он нашел взглядом в толпе Дейдару и бочком-бочком пересел к нему под бок. Подрывник потерял челюсть где-то под скамейкой и фонил шикарным, великолепным удивлением. Якуши присел, надеясь, что сможет им загородиться, но не помогло.

То ли метлу взять и отогнать всех от такого красивого Итачи. То ли самому сбежать и в темный угол спрятаться, чтобы всласть пострадать от чувства собственной ущербности. Итачи был и-де-а-лен. А он… Так, постоянно хнычущая истеричка. Можно было бы уже успокоиться, да.

Из набирающих силу самоугрызений Якуши вывело чувство взгляда. Терзания там или не терзания, но инстинкты у шиноби всегда на первом месте. А слишком пристальное внимание может нести опасность.

Смотрел Итачи. Прямо, открыто, даже не думая как-то маскировать свое внимание. И играл. Пронзительно, так, что в мелодии почти можно было разобрать слова. Так, что не требовалось обладать эмпатией, чтобы ощутить чувства.

А Кабуто обладал. И стремительно покраснел, осознав, какой он идиот. Какие подозрения, какое отчаяние? Неважным так не играют… Неважных так не целуют. Для неважных не переделывают пыточную технику в место для полётов с розовыми облачками.

Якуши всхлипнул и закусил губу, чтобы не разреветься. Гребаный кеккей генкай… А в толпе так и вовсе как без кожи…

— Эй, ты чего? — Дейдара очень метко впечатал локоть между ребер.

Кабуто согнулся и недовольно зашипел:

— Отстань, я страдаю!

— Ну и дебил! — не менее ядовито прошипел Дейдара в ответ. — Если бы мне так играли, я бы не сопли разводил, я перекидывал бы через плечо и волок подальше ото всех, кто пялится.

— Сам дебил, у нас маскировка! Я и так с трудом удерживаюсь, чтобы не поубивать всех присутствующих нафиг, за то, что посмели смотреть!

— А какого хрена сопли льёшь?

— Я сейчас вас обоих на улицу выпихаю, — доброжелательно сообщил очередной клон Кисаме, на этот раз под хенге добродушного увальня.

Кабуто надулся, замолчал, но в голове сладострастно представил картину… Дейдара… На операционном столе. И он, Кабуто, втыкает в него… Шприц.

Приращивая, сука, сенсорный кеккей генкай!

Подрывник, не иначе как копчиком почувствовавший, что думают о его персоне и нехорошее, ненавязчиво продемонстрировал на ладони фигурку из взрывной глины.

Которая как-то нечаянно получилась в виде корявенькой флейты.

Кисаме спешно прикусил губу, чтобы не заржать.

— Будешь хорошо себя вести — завидовать не придётся, — прошептал Кабуто.

— А? — от Дейдары плеснуло чистейшим, ярким изумлением.

Здравый смысл, отвергающий первую догадку, включился с некоторым запозданием. А первая мысль была такой, что оставалось только порадоваться, что Хаджиме не умеет копаться в чужих мозгах. Иначе первая встреча показалась бы цветочками, равно как и обещание загрызть во сне за косой взгляд на Учиху.

Сам Кабуто о том эпизоде и думать забыл, да и вообще тот промежуточный период помнился смутно. Его сейчас больше всего волновало, когда уже закончится этот дурацкий праздник и можно будет с чистой совестью повиснуть на Итачи.

Однако музыкант феодала даже после столь явной демонстрации отступать не хотел. И снова начал играть, слишком резко, нервно — и сбиваясь от каждого взгляда на Учиху, стоявшего с вежливой улыбкой и скучающим взглядом.

Кабуто злобно на него посмотрел, мысленно что-то дернул и тут понесла-а-ась… Навалилось такое смурное чувство, отвращение на грани тошноты, смешанное со страхом. Судя по тому, как перекосило окружающих — не он один это почувствовал. Люди начали подозрительно коситься друг на друга, отходить. Кто-то принюхивался к напиткам, где-то неподалёку раздался скандал в духе «Что ты меня толкнул?! Нет, это ты меня первым толкнул!»

Подспудное напряжение набирало силу, воздух, казалось, почти зазвенел от готового разразиться чего-то. Дейдара нахмурился, вертя головой и пряча руки под широкую рубашку — не иначе как к глине. Кто-то швырнул в музыканта мягким фруктом, который разляпался по нарядной рубашке ярким пятном. Кто-то недовольно выкрикнул, что этот кошачий концерт пора сворачивать, другие тут же отозвались с собственным недовольством…

— Волчонок, возьми себя в руки, — Итачи снова пробрался через толпу, не задетый ею. — Похоже, твой кеккей генкай работает в обе стороны.

— Что? — Кабуто нахмурился, пытаясь понять, о чем идет речь. — Нет, я спокоен… Просто оно тут висело такое черное, бесформенное… Я его заметил, и как-то мысль сама побежала дёрнуть. Вот оно и брызнуло. Ой.

Учиха вздохнул: