Три лишних линии (СИ)

      Лазарев собирался заказать через сайт билет на автобус до Хельсинки. Он решил, пока гулял: придёт домой и закажет билет на послезавтра. А лучше вообще на завтра. Он и так протянул слишком долго. Он вообще не должен был сюда приезжать. Что он за дурак, что приехал?

      Что толку в сотый раз повторять себе, что надо, а что не надо? Оторвать себя от Кирилла, от этой удобной квартиры, от этой удобной ситуации — вот что надо. Надо бежать и спасаться. Лазарев каждый день, даже каждый час думал об этом, собирался, но не мог себя заставить. Он хотел поговорить с Кириллом насчет возвращения в Москву — и что? Они подрались, потрахались и поговорили о каких-то левых людях.

      И это всё бессмысленно. Он оттягивает расставание на день, на два, но этих дней остаётся всё меньше, и рано или поздно наступит тот, когда надо будет уехать. По-настоящему надо.

      Дома Лазарев открыл пару сайтов, где можно было посмотреть расписание и купить билеты, но в итоге ничего не заказал — решил позвонить родителям. Это тоже была необходимая вещь, но Лазарев прекрасно понимал, что расставляет приоритеты неверно, потому что опять тянет время, надеясь… Да ни на что не надеясь.

      Неотвязное чувство к Кириллу покрывало его как липкая нефтяная плёнка, лишало воли, связывало, пропитывало. Но самое главное — не давало уйти.

      Лазарев звонил через скайп, и на том конце трубку долго не брали. Наконец, ответила мать: оказалось, они все спали после обеда. Лазарев поспрашивал про погоду и про море, про то, чем они там занимаются и сколько ещё собираются прожить на даче, но потом пришлось всё же сказать то, для чего звонил:

      — Мам, вы не возвращайтесь пока домой.

      — Да мы до конца августа и не собирались…

      — Нет, оставайтесь, сколько виза позволяет. Потом ведь можно там продлить? Или нет? Я с Юлей поговорю.

      — А что такое, Ром? Что-то случилось? — мать сразу занервничала.

      — У меня неприятности. Серьёзные. Не буду рассказывать, может, потом. Просто не возвращайтесь.

      — Рома, ты что такое говоришь? Ты…

      — Я по телефону всё равно рассказывать не стану. Я потом… В общем, оставайтесь там.

      — Нет, как это так? Он ничего не объяснит, а мы, значит…

      — Пожалуйста. Я не могу. Я просто не хочу, чтобы из-за моих неприятностей к вам кто-то приходил и… — Лазарев снова попросил: — Поживите там пока, ладно? Это очень серьёзно. Очень. Обещаешь?

      — Ну, ты знаешь, как отец, он ведь упрётся.

      — Я ещё позвоню. Потом, может быть, долго не буду звонить, на всякий случай… Вы не пугайтесь и не переживайте, я потом дам знать. Со мной всё будет хорошо, — про Илью Лазарев решил даже не упоминать, чтобы не расстраивать мать ещё больше. — Мне только надо будет какое-то время переждать.

      Потом разговор пошёл по кругу, и Лазарев не знал, как его оборвать, переключить на что-то другое, потому что мать задавала всё те же вопросы, а он всё так же не мог ответить, что случилось и почему им пока опасно возвращаться в Россию. А потом вдруг это всплыло само собой. Тот самый вопрос.

      — Мам, я тут у вас пока жил, книгу одну нашёл…

      Мать удивлённо и терпеливо молчала, пока Лазарев пересказывал рассказ, который утром пересказал ему Кирилл.

      — Я читала, помню, — потом ответила она.

      — Что значит, что в лабиринте, который из одной прямой, заблудились философы?

      — Тебе это зачем вдруг?

      — Просто интересно. Что там такого?

      — Это апория про Ахиллеса и черепаху. Всем понятно, что он её должен догнать, но если делить путь на всё уменьшающиеся отрезки, то в теории получается, что никак не догонит.

      Когда разговор был закончен, Лазарев пошёл на кухню и снова открыл книгу. Он не знал названия рассказа, поэтому искать пришлось долго. На это раз он прочитал не только финал, но всю историю с самого начала, а последние строки — несколько раз.

      «Когда я буду убивать вас в следующий раз, — ответил Шарлах, — я вам обещаю такой лабиринт, который состоит из одной-единственной прямой линии, лабиринт невидимый и непрерывный».

      Лазарев думал о том, что сам, как Шарлах, строил вокруг Кирилла лабиринт. Ему тоже в припадке болезненного, полубезумного вдохновения пришла в голову отчаянная мысль — найти этого мальчика, так похожего на Илью. И он строил лабиринт, хитрую ловушку, в которую должны были попасться Кирилл, Николай Савельевич и даже Илья. Он всё продумал. Он всё осуществил. Но Кирилл создал лабиринт лучше. Они с ним были двумя точками на плоскости, через которые можно провести лишь одну прямую. Какова вероятность того, что в бескрайней, огромной, населённой миллионами людей плоскости прямая должна была пройти именно между ними двумя? Наверное, почти нулевая. Какая-то бесконечно малая величина. Но прямая прошла между ними. Невидимая и непрерывная. И Лазарев понимал, что не может сойти с неё. Не может.

      Он хотел бы, чтобы ему опять, как в тот раз, пришла в голову невероятная и смелая идея, но она не приходила. Лазарев чувствовал себя опустошенным и слабым, неспособным больше ни на какие мысли. Он как будто пробежал кусок пути на открывшемся вдруг втором дыхании, и теперь мог только упасть без сил. Он не мог придумать ничего для себя и Кирилла. Ничего.

      Он был истощён и пуст. Иногда ему казалось, что виной тому Кирилл. Он что-то сделал с ним, что-то низкое, тайное и необратимое. Наверное, уже в тот день, когда они встретились у «Макдоналдса». Связал, опутал. Через ту самую трубочку вытянул душу.

      Лазарев услышал звонок в домофон: Кирилл вернулся. Билеты в Финляндию опять остались незаказанными.

Глава 8

      Спасибо всем, кто исправляет ошибки. Пишу без беты :(

      ====

      Лазарев открыл глаза и потянулся за телефоном. Семь утра.

      Спал он совсем мало, но в последние дни не хотелось. После секса с Кириллом он засыпал быстро, а потом, через несколько часов, даже сквозь сон начинали назойливо кружиться мысли о паспортах, Илье, заказе билетов, деньгах, токенах, Николае Савельевиче… Из-за них и приходилось вставать рано: днём страхам не удавалось так легко просачиваться в голову.

      Установленный Николаем Савельевичем срок истекал через три дня, и Лазареву снова напомнили о долге на следующий день после возвращения из Москвы. Ещё через день, то есть вчера, позвонили повторно. Звонки отрезвляли, и Лазарев наконец оплатил билет до Хельсинки. Выезд был завтра утром.

      Лазарев лежал на кровати и смотрел в потолок. Стыки между плитами делили потолок на три куска: два больших и один маленький. Его с детства чем-то раздражал этот неправильный, неполноценный остаток, и он часто думал, как бы передвинуть стену, чтобы эти куски стали одинаковыми. На люстре висели серые нити паутины.