Герой не твоего романа (СИ)

Все началось с того, что в первом же попавшемся селении Чанмин выменял у одного старика, замученного визитами зомби, защитный амулет на три бутылки макколи и напился, попытавшись влить остатки вина в своего учителя. Далее был эпизод в лесу, где двое ночевали на расстеленных прямо на траве циновках; было прохладно, и Кюхён свято верил, что страдания тела вернут Чанмину равновесие духа. Пальцем в небо: монаха разбудил приятный аромат жареного мяса. Он метнулся на запах и увидел, что Чанмин, поймав зайца, развел костер, довел дичь до готовности и уже уплетает ее за обе щеки. А ведь в монастыре предписывался отказ от животной пищи! «Хочешь?» — спросил Чанмин, протягивая монаху аппетитно пахнущую заднюю лапку. Кюхён убежал прочь. Если бы он остался, то наверняка покусился бы на запретную пищу.

Последней каплей стало посещение большого города. Кюхён вел туда Чанмина, чтобы познакомить его с мудрыми монахами местного монастыря. Охотник вытерпел целый вечер философских диалогов, глядя на просвещенных с самым заинтересованным видом, и даже сам вставлял почти умные комментарии, рожденные из союза наставлений учителя и прочитанных манускриптов. Однако ночью Чанмин улизнул из комнаты, которую делил с Кюхёном. Монах, проснувшийся уже после его исчезновения, отправился на поиски, припоминая все недостатки ученика. Чанмин не пил и не ел; как выяснилось, он продал свой магический посох и на вырученные деньги пошел к кисэн, взяв сразу двух симпатичных молодых девушек. «Бери любую, мне не жалко, » — сказал Чанмин, когда Кюхён ворвался в его комнату. «Нам жалко, он же не платил, » — робко возразила одна из жриц любви. Кюхён закрыл глаза, чтобы не лицезреть чужую наготу, и вытащил ученика из гнезда порока. Он понимал: еще немного, и они поменяются ролями, Чанмин начнет его учить распутству. Следовало немедленно оградить его — а главное, себя — от соблазнов внешнего мира. И Кюхён, не слушая возражений охотника, отправился обратно в монастырь, попутно медитируя на каждом привале. Он просил у богов прощения за свою слабость. Уж слишком незначительным было его осуждение и чересчур сильным — желание присоединиться.

И вот, когда до монастыря оставался день пути, Кюхён, заснув в лесу, проснулся уже в удивительной самоходной телеге. Там оказались четыре незнакомых человека и Шим Чанмин, изменившийся до неузнаваемости. Это был не добродушный гуляка, а уверенный в себе и при этом насквозь лживый парень со странной аурой, которая почему-то нисколько не напоминала ауру привычных ему темных сил, хотя амулет указывал на присутствие нечисти. Кюхён решил проверить Чанмина. Он скоро понял, что это, хоть и Чанмин, да вовсе не тот.

Интересно, его ученик вернулся в монастырь… или к охотникам?..

Лгать — тоже грех. Но Джеджун так доходчиво объяснил, что ложь для Джунсу — исключительно во благо, что Кюхён засомневался.

— Он и впрямь будет страдать, если узнает, что его любимый изуродован или мертв, — согласился монах. Все, кроме Джунсу, обедали в кафе рядом с больницей; Кюхёну нашли современную одежду — джинсы и футболку — и он чувствовал себя в этом наряде несколько неуютно. — И если бы он не оказался тут с нами, то сумел бы его спасти… Думаю, я смогу подыграть. Это будет забавно, да простят меня боги.

— Слышь, а у вас мужик с мужиком — типа не грех, как у белобрысого? — спросил Ючон, ткнув пальцем в Джеджуна.

— Любовь не может быть грехом, — тоном проповедника отозвался Кюхён.

— Вот и я придерживаюсь того же мнения, — подхватил Юно. — А эта англиканская церковь…

— У нас тут англиканская церковь уже все разрешила, — заметил Чанмин, — так что ты попал по адресу, серый.

— А о любви ли ты говоришь, Чон Юно? — засмеялся Кюхён. — Боюсь, ты просто делишь ложе с мужчинами, которых вожделеешь. Это — грех.

— И герцог Кентерберийский плевать хотел на мнение какого-то хрена с горы, — поморщился Юно.

— Со Священной горы, — напомнил Кюхён.

— Все равно «хрена», — захохотал Ючон. — Кстати, о хренах. Тебе же трахаться запрещено?

Монах гордо кивнул.

— Зашибись! — хлопнул в ладоши офицер. — Ты скажи этому Су, что у нас одна религия, типа я теперь тоже трахаться не могу. Тогда он больше лапать не станет! Уважение к чужой вере, во.

— Ты же беременный, четвертый месяц пошел, — прыснул Чанмин. — Тоже мне, целибат…

— Ой, че-то я опять про беременность забыл, — сконфузился Ючон. — Слышь, Дже, по хер на все, говори Су, что у меня уже выкидыш был.

— Прямо тут? — Чанмин с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться в полный голос. — Вывалилось под стол, официантка подошла и вытерла?

— Не, ну целая ночь же прошла! — возразил Ючон, шарахнув кулаком по столу — из тарелки Джеджуна даже выплеснулось немного супа. — Мало ли, че со мной случилось! Мог уже выкинуть незнамо где, а потом еще два раза залететь!

— Как низко! — вскрикнул Джеджун, в негодовании поднявшись со стула. — Я понимаю, что для вас рождение ребенка мужчиной — бред. Но в ваших мирах рожают женщины! А вы сейчас так смеетесь над этими вещами, как будто не уважаете даже их! Отвратительно! Глупо! Достойно детского сада, ясельной группы!

— Истерика, — понимающе заметил Юно. — В моем мире у оборотней-женщин тоже бывает течка. Они не в себе, если не совокупляются. Я — гомосексуалист, мне не нравится моя супруга, и я отправляю к ней своего дворецкого. Он евнух; удовлетворяет ее, чтобы не бесилась, но бастардов эта сучка не рожает.

— Дай пять, серый, отличная параллель! — Чанмин, все-таки громко расхохотавшись, протянул Юно руку, но вервольф не догадался, что по ней надо хлопнуть. — Напомни, кто у тебя дворецкий? — Юно взглядом указал на Ючона, и Чанмин с неправдоподобным сочувствием похлопал офицера по плечу. — Майор Пак, тебе что-то совсем не везет. В одном мире — хрупкий двадцатилетний педик, в другом — беременный омега, в третьем и вовсе кастрирован…

— Идите на хуй оба, — буркнул Ючон, отмахиваясь от оборотня и вампира рогаликом с сахарной пудрой.

— Его кастрировали для оперы, — вставил Юно. — Однако его пение и после такой жертвы оказалось никудышным. Если бы я не купил этого несчастного, он прозябал бы в бедности. А теперь от него есть польза. Кстати, и солдат мог бы ее принести. Есть течная самка и неприхотливый самец; а не сойтись ли им для общего блага?

— Я не животное, а человек все-таки, — жалобно произнес Джеджун, роняя в суп первые крупные слезы. — С моральными устоями и чувствами, между прочим…

Вампир и оборотень одновременно перестали смеяться, глядя на то, как Джеджун тянется за салфеткой, чтобы вытереть глаза и щеки.

— Прости, — неожиданно решил извиниться Юно, поставив перед ним целую салфетницу. — Мы увлеклись. Я думал о герцогине, когда говорил все это.

— Да я не злюсь, — сразу попробовал улыбнуться Джеджун. — Знаю же, что я у вас тут самый смешной.

В кафе появился Джунсу — уже не в больничной пижаме, а тоже в принесенной для него нормальной одежде. Он подошел к Джеджуну, наклонился к нему и потрепал по волосам.

— Мне медсестра сказала, куда Кю отпросился, — объяснил он. — Дже, чего плачем?

— А, да ничего, так просто. — Джеджун напоследок шмыгнул носом, вытер оставшиеся слезы и скомкал салфетку.

— Кстати, духи классные, — заметил художник.

— Да, мне тоже нравятся, — съязвил Чанмин. — DKNY. Новый аромат. Называется «Gimme a man after midnight»*.

Джеджун покраснел, хотя на его щеках и так был румянец — в силу физиологических особенностей тело постоянно бросало в жар.

— Странно, — нахмурился Джунсу. — Похоже на что-то более элитное, уж больно мало неестественных химических ноток ощущается. Цветочный аромат…

— Несет, как от букетика, — усмехнулся Чанмин. — Но не от дорогого. Букетик полевых цветов.

— Может быть, но все-таки парфюм прекрасный, — возразил Джунсу. — Я бы и сам такой купил, только он мне, наверное, не подойдет, слишком нежный. А вот… что Ючон думает? — Джунсу переместился к офицеру, который с перекошенным лицом выдержал его поцелуй в щеку. — Хочешь сам так пахнуть?