Зайчики (СИ)

— Почему ты все время зовешь меня Дараником? — вдруг спросил старатель, прерываясь на середине длинной, запутанной фразы о какой-то хитрой руде. — Ником зови. А то глупо как-то получается, будто мы на официальном приеме в посольстве…

Горя согласно улыбнулся и отхлебнул глоточек вина, натурального, не синтетики, красного, сухого, терпкого, именно как он любил. Дорогое — жуть, производства системы Опоко. Умеют же осьминожины, даром что видом страшенны…

Ник завозился под головой, и юноша вынырнул из дремы.

— О чем думаешь? — спросил старатель.

Горя несколько мгновений пораздумывал, перекатился макушкой по животу любовника и ответил честно:

— Об опоко. Мой отец с ними торговые дела имеет. Когда мне было года четыре, — он вздохнул, погружаясь в далекие, родные сердцу воспоминания, — к нам в дом прикатило целое семейство опоко, трое супругов и штук десять детей. В своих серебряных скафандрах… Я на них смотрел, с рук отца, а они тянули ко мне щупальца…

— Испугался? — Ник заинтересованно прищурил карий глаз.

— Испугался, — подтвердил Горя. — Но ненадолго. Они же совсем не злые, эти опоко. Потом я с их детьми до темноты играл во дворе и долго плакал, что они ушли. Хотел всех обратно.

Старатель хмыкнул прозвучавшей в голосе юноши затаенной печали о минувшем и не возвратимом детском счастье.

— Значит, ты сын виноторговца? — уточнил он, поскребывая подбородок ногтями. — Я верно понял?

Горя отрицательно скривил уголок рта:

— Вовсе нет. Опоко, мой милый копатель, еще и прекрасные художники, забыл? Мой отец организует по галактике их картинные галереи…

Ник похлопал ресницами и забавно сморщил нос. Увы, парень ничего не понимал в искусстве — ни в живописи, ни в музыке, ни в скульптуре. Зато разбирался в рудах и полезных ископаемых и профессионально прочищал любые скважины своим мощным мужским сверлом.

Которое, между прочим, сейчас отнюдь не лежало смирно и устало, а гордо указывало в потолок каюты, непрозрачно намекая на готовность продолжения бурильных работ.

Сие явление заслуживало весьма пристального внимания со стороны Гори.

— Ох и размер у тебя, — заметивший восстание юноша облизнул внезапно пересохшие губы. — Добавь узел — и будешь альфач.

Живот Ника под головой вздрогнул и напрягся.

— Есть с чем сравнивать? — осведомился Ник, холодея зрачками.

Взятый старателем тон Горе не понравился. Скинув копошащуюся в волосах чужую руку, юноша резко сел, расплескивая вино на покрывало, и сузил веки в предостерегающие щелки.

— Да ты ревнуешь… — протянул он удивленно, складывая губы соблазнительной, пунцовой, зацелованной трубочкой. — Тю-ю-ю… А по какому праву? Мы, вроде, не женились с тобой… Или я что-то пропустил?

Поставленный на место старатель выцедил сквозь зубы невнятное ругательство и тоже сел. Парень недовольно нахмурил густые брови, его достоинство стремительно опало, сигнализируя об изменении настроения хозяина не в лучшую сторону.

— А ты кусачий, давалка, — Горя смотрел в упор, не мигая. — Клыки обломать не боишься?

Побледневший Горя продолжал смотреть, теперь просто злясь. Этот… земляной червь обозвал его шлюхой. Не примерещилось.

— Я тебе плохо дал? — гнев закипел под ребрами, шипя тысячами крохотных, жалящих пузырьков, пополз по пищеводу в горло. — Есть претензии? Может, повторим, чтобы никаких сомнений не осталось?

Испуганный перекосившей лицо любовника ненавистью Ник отшатнулся и стукнулся затылком о переборку. Горя же скатился с кровати и торопливо зашарил по ковру в поисках сброшенной пару часов назад одежды. Гордый юноша не желал более оставаться с тем, кто не оценил его порванной посчитай насухую, до сих пор кровоточащей, горящей огнем, щедрой задницы.

К себе, орать от гнева и обиды, молотить кулаками подушку и малость поплакать, когда схлынет.

«Вот ты и сходил потрахаться, глупыш. Доволен? — выл он мысленно, несясь по коридорам лайнера бешеной, растрепанной кометой и на бегу сшибая попавшихся на пути туристов. — Бля-я-дь!»

========== Самое дорогое ==========

Уснуть у Гори так и не вышло, сколько он ни ворочался с боку на бок. Промаявшись часа два, юноша встал, «принял» анестезирующую свечку, оделся в черное, под стать давящему душу траурному настроению, и отправился потрясти телом на нижнюю палубу, на танцпол. Самое то — пропустить пару стаканчиков чего-нибудь покрепче, захмелеть и выплеснуть распирающую изнутри злую энергию в аборигенских плясках под громкую, ритмичную музыку. Много лучше, чем плакать в подушку.

Без приключений добравшись до дискотеки, Горя купил себе в баре сразу две порции виски. Одну он прямо у стойки опрокинул в горло и занюхал рукавом, вторую — лишь пригубил, взял стакан и с ним в руке отправился танцевать. Задница у юноши болела, но выпитый натощак алкоголь уже мощно попер в кровь, да и свечка, вроде, начала действовать.

«А вон тот мужчина, подпирающий в углу колонну, там, где мерцает радужными переливами гирлянда из фонариков, очень даже ничего и без компании. Подкатить к нему, что ли, чуть попозже?»

Едва Горя успел додумать мысль, его толкнули. Обернувшись, юноша увидел, что в танце у него появились соседи, судя по виду и нахлынувшим с ними ароматом цветочного кофе — кавайцы. Альфа, шикарный, высокий брюнет в синей офицерской форме нежно, но крепко обнимал льнущего хрупкого, изящного, одетого ярко и воздушно, как бабочка, каштанововолосого омежку, ровесника Гори, шепча тому что-то на ухо или просто целуя. Они были очень красивой парой, эти двое, и излучали свет любви.

Горю же никто не обнимал. И к его уху губами не тянулся. Завидно.

Юноша несколько мгновений полюбовался так и не заметившей его парочкой, хлебнул, для храбрости, вискаря и пошел клеить мужика из-под гирлянды.

«Минимум — отошьет и обматерит, — решил он. — Максимум — познакомимся, упьемся и проведем вместе остаток ночи. Или — или, а тр`усы отращивают мох в интимных местах и спят с подушкой».

Он успел сделать в выбранном направлении буквально пять шагов, когда на плечо вдруг легла, останавливая, чья-то рука.

Ник, похожий на побитую собаку, большой, понурый, виноватый, протягивал… ромашку. Настоящую, живую полевую ромашку, снежно белую, с солнечно-желтой серединкой. И где нашел только на лайнере подобное дикое чудо…

Горя в потрясении внезапной радости раскрыл рот и закрыл, растеряв слова, а Ник все смотрел, смотрел, утягивая взглядом в наполненный звездами водоворот…

— Простишь? — спросил, наконец, насмотревшись. — Я был не прав, Горь. Не повторится, клянусь. Ты — замечательный.

Счастье в космосе, оказывается, очень простое. Оно помещается на ладони, белое, с желтой серединкой, едва уловимо пахнет медом и полем планеты Земля. Еще — поцелуем парня, добывающего в системе астероидов Болида 51 руду и немножко — красным, сухим вином опоко…

***

Музыка резко оборвалась, вспыхнул, хлестко ударяя по привыкшим к полумраку глазам, невыносимо яркий свет. Над головами оглушающе взвыла сирена тревоги. Миг, и палуба под ногами зажмурившихся, ослепленных танцующих затряслась конвульсиями.

Одновременно с сиреной на запястье у Арта ожил браслет-коммуникатор. Из-за поднявшегося общего гвалта альфач не услышал сигнала, но вибрацию почувствовал, активировал связь, ткнув пальцем в нужную кнопку, и торопливо поднес устройство к уху.

— Что?! — выкрикнул, второй рукой плотно прижимая к боку дрожащего мелким трясом, испуганно лепечущего вопросы Оди.

Голос капитана был слышен лишь ему.

— Нападение! Нас атаковали! Пробо… — шорохи, — …кета в трю… — снова шорохи, — разгермети… Спасайтесь… Уводи… — и тишина в эфире. Связь подохла.

— Твоего же папу! — зашипел Арт, тряся коммуникатор. Бесполезно, тот не реагировал, мигал красным, твердя — нет соединения с базой данных.

Сирена продолжала выть, потянуло мерзким, химическим дымом, вокруг медленно, но верно поднималась паника, кто-то кричал, визжал, метались люди и кавайцы, туристы и персонал одинаково. За плечо цеплялся пальчиками успевший заплакать Оди.