Две души Арчи Кремера (СИ)

Вообще для работ на астероидах, на спутниках того же Марса одинаково плохо подходили и люди, и дроны. Люди – потому что люди. Дроны – потому что все еще стоили дофига денег, и отчитываться за их утерю приходилось едва ли не больше, чем за тех же людей. Ну ладно, говорить об утерях с самого начала – дурной тон. Но что касалось эффективности, тут не только Ромуальдсен впадал в состояние, похожее на ступор, но и многие другие старшие офицеры. Дронов послать и садить к пультам одного, а то и двух контролеров на каждого, и это вдобавок к базовому гиперкомпьютеру? Людей послать, а им в подкрепление отправить дронов – и снова сажать к пультам контролеров? Или отправлять простые машины с ИИ первого класса, а их водителей оставлять на базе? Тысяча других вариантов? Что именно может оказаться наиболее эффективным именно в этой ситуации?

В обсуждении подводных камней, на Земле уже, как Ромуальдсен помнил, после какого-то глобального обсуждения какой-то неудавшейся миссии, назначения виноватых, поощрения начальства, не допустившего более значительных неудач, составления коммюнике, когда можно было перевести дух, и зашел разговор все о той же проблеме: а вот в той ситуации – люди или дроны? Допустим, отправляется экспедиция к Сатурну. Вполне допустимо уже предположить, что на борту космического корабля будут уже люди, почти допустимо предположить, что их будет, скажем, две дюжины. Делаем допущение, что они прошли соответствующий тренинг, при необходимости гормональную и нейрокорректировку – все-таки не один год предстоит провести вместе, то есть они готовы к предстоящей миссии. Естественно, корабль будет вынужден совершать полет, а затем выполнять задание на Сатурне совершенно автономно, чисто из-за расстояния полностью исключается возможность какой-то корректировки с Земли, буде возникнет в ней необходимость. И? Должен ли непрестанно нести вахту пилот, или можно это доверить искусственному интеллекту? На Сатурне. Сначала спускаются дроны, это однозначно, а затем? Позволять ли людям вылазки на Сатурн и на самые крупные его спутники, или это делают только дроны? Люди помоложе ратовали за полную кибернетизацию. Люди постарше, поопытней – предпочитали помалкивать. Какими бы здоровскими ни были микропроцессоры, какими бы замечательными – эвристические алгоритмы, но человек все равно остается в состоянии принимать недопустимые с точки зрения машины решения, которые оказываются впоследствии наиболее эффективными. Особенно когда речь идет о жертвовании.

Тогда же Ромуальдсен и начал готовить свой новый, невероятный, дерзкий, сумасшедший проект. С начальством он не делился вообще: само-то начальство поймет. На самом верху думать о всякой чуши вроде эмпатии, сочувствия, чего там еще – недопустимая роскошь. По большому счету, первый промышленный комплекс на Луне строился не в последнюю очередь на человеческих костях, и люди, принимавшие решение о его закладке, знали и понимали это. Это простой люд, для которого своя рука всегда была и останется дороже чужой жизни, любил возмущаться по поводу неудач на том копмлексе. Перед генштабом проходили демонстрации, особо оголтелые идиоты приковывали себя к ограде. Это хорошо, что нашелся тогда отчаянный человек среди охранников и отключил тысячевольтное напряжение на ней. Ему досталось: нарушил инструкцию. Ему досталась и премия: не допустил человеских жертв. Его же и отправили в отставку: профнепригоден. Но эти пацифисты все больше о своих руках думали, чем о том же охраннике и о простых же исполнителях, которые вынуждены действовать по приказу, а потом мучиться совестью, перли напролом, пребывая в уверенности, что им не посмеют ничего сделать. И естественно возмущались: как это так, нарушать девственную красоту Луны, обезображивать ее бородавками промышленных комплексов, небо никогда не будет прежним. Но промышленный комплекс был построен, а вслед за ним и туристический; и когда открылась продажа путевок, за две недели были распроданы все места на два года вперед. И плевать, что это еще одна бородавка на прекрасном лике Луны и прочая шушера. Собственно говоря, Ромуальдсен был уверен, что и с его новой идеей, которую он постепенно начинал оформлять, чтобы представить начальству в лучшем виде, все будет обстоять так же и даже лучше. В конце концов, это не строительство сооружений на нескольких десятках квадратных километрах, а нечто куда более незаметное. Нечто совершенно незаметное, нечто, что скорее всего останется незаметным, если все будет разыграно правильно.

Примерно в это же время родился Арчи Кремер. В местечке, о котором не слышали ничего ни Ромуальдсен, ни Дамиан Зоннберг. Но это было одно из тех местечек, которыми Ромуальдсен брезговал, а Зоннберг – узнал бы. Буквально с первой же минуты сказал бы: в этой халупе должен быть муниципалитет, по этой улице скорее всего окажется школа, эта улица – местная пятая авеню, ага, а в этом переулке скорее всего была забегаловка какого-нибудь вьетнамца: она закрыта уже лет семь как, а вонь от пищевых отходов все не выветривалась. В этом городишке было два врача – терапевт и зубной, оба одинаково старые, одинаково бестолковые; даже музей был, в который кроме школьников никто не ходил. Была железнодорожная станция, которая типа работала, хотя в ней кроме автомата не было ничего: ни тебе дронов, ни тем более людей. Это в центре считалось престижным пользоваться услугами людей – агентов по продаже, а в маленьком городишке и автомат сойдет, а дрон – слишком большая роскошь. А еще в этом городишке практически полностью отсутствовала жизнь. Люди работали, не без этого. Кто в магазинчике, кто в муниципалитете, кто ездил за двадцать километров в районный центр, а там уже кто куда – на шахты, в школы, еще куда. Наверное, изо всех доступных удовольствий в этом городишке было делание детей. Их было много. По статистике, каждая женщина в детородном возрасте обзавелась детьми в невероятном с точки зрения здравого смысла, но вполне допустимом с точки зрения статистики количестве: 3,8. У Анналинды Кровняк, к примеру, их было четыре, пятый – Арчи.

Смешным он был, этот Арчи Кремер. Не успел родиться, как у него оказалась сломанной ключица. Упал с крыльца в возрасте двух с половиной лет – сложный перелом руки и ноги. Папа Кремер, сожитель Анналинды Кровняк, предпочел обеспечить ее двумя здоровыми детьми, а не возиться с этим. Чего Анналинда так с ним возилась, понять было сложно. Точней, можно было, если обратить внимание на социальную страховку: на здоровых детей Анналинда получала пособие только до полугода, затем приходилось идти работать. А вот на Арчи – постоянно больничные, пособие по уходу за инвалидом, еще что-то, фонды приходили в ужас от тяжелой ситуации в семье и дарили где игрушки, где – обучающие программы, где одежду, где чеки выписывали. Инвалидная коляска, в которой Арчи Кремер ездил по улице, тоже была подарена одной филантропкой. Та мадам даже приехала в гости, да не одна, а в сопровождении съемочной группы. Долго восхищалась Арчи и мужеством, которое требуется ему и его семье, долго промокала слезы платочком, печально рассуждая о тяжелой его болезни. Долго потом давала интервью, в которых страстно проповедовала необходимость генной коррекции эмбрионов. Анналинда Кровняк слушала сама ее интервью, даже записывала их, чтобы похвалиться подругам, и заставляла Арчи смотреть их вместе с ней. Мадам филантропка позванивала иногда, чтобы поинтересоваться, как дела у Арчи, но намеки на то, что ему еще и компьютер не мешал бы, не понимала.

Болезнь Арчи Кремера звучала красиво: несовершенный остеогенез. Сам Арчи был очень красивым мальчиком, тихим и спокойным, не столько приученным вести себя осторожно, чтобы не спровоцировать перелом еще одной кости, сколько благоговевшим перед шумными и здоровыми братьями и сестрами. Анналинда Кровняк была особенно горда внешностью Арчи, его тонким лицом, огромными глазами, мягкими волосами, застенчивой улыбкой, еще более горда его молчаливостью: Арчи Кремера можно было беспроблемно брать с собой на шопинг, к примеру, или на посиделки к подругам; он прекрасно обходился книгой или какой-нибудь игрой и совершенно не роптал, что приходилось ждать маму часами. А когда маме требовалось внимание, она вспоминала об Арчи, бралась катить кресло, хотя то же самое можно было прекрасно сделать самому Арчи – аккумулятор у кресла был отличный, джойстик очень ловкий; но мама время от времени наклонялась к Арчи, чтобы спросить, как у него дела, трепала по щеке, легко касалась ее губами, делала это особенно усердно, если поблизости оказывался кто– то из городского руководства, готова была задержаться еще на пару минут, если мэр или его супруга интересовались, как дела Арчи, охотно рассказывала, что все просто плохо, и высмаркивалась, и Арчи ничего не оставалось делать – только сидеть и виновато глядеть на свои колени.