Tough Cookie (СИ)

— Гость ночевал у моего сына? — Сумин испытующе смотрит на побледневшего шофера, выстукивая нервный ритм каблуком, чтобы прекрасно дать понять, что она ждет. И неподчинения не потерпит.

— Да, госпожа, — учтиво отвечает шофер.

— Говори адрес, — непонимание в его глазах раздражает ее еще больше, и Сумин, не вытерпев, повышает голос. — Адрес, куда ты отвез гостя!

Шофер диктует женщине адрес.

***

В больнице Чонгука ждут неутешительные новости. Операцию было решено отложить из-за плохой свертываемости крови пациентки. По словам врачей, Юне будут вкалывать какие-то лекарства и только после того, как кровь начнет нормально сворачиваться, женщине сделают операцию. Это должно было занять еще пару дней. Чонгук проводит у мамы пару часов. Женщина все время молчит и вообще, Чонгуку кажется, что она его даже не видит. Взгляд у Юны пустой, словно это просто ее тело лежит в палате больницы, а сама она уже давно не здесь. У Чона сердце кровью обливается видеть мать такой, но он все равно рассказывает ей истории, врет, что видится с друзьями и говорит о новом парке, который недавно разбила мэрия. Чонгук обещает женщине отвезти ее туда гулять, как только ее выпишут. По дороге домой, сидя в такси, Чон долго пытается сдержать слезы, но все равно всхлипывает натужно, зажимая рот ладошкой, и стирает со щек влажные дорожки рукавом толстовки. В глубине души поселяется испепеляющая и выворачивающая душу уверенность, что парк Юна не увидит.

Чонгук включает чайник и только засовывает бутерброд с сыром в микроволновку, как в дверь стучат. Чон очень надеется, что это не Чихо. У него физически нет сил сейчас проводить с У время. Открыв дверь, Чон с горечью думает, что лучше бы это все-таки был Чихо. На пороге его дома, благоухая дорогими духами и всем своим видом выражая презрение к месту, где она оказалась, стоит Сумин. Чонгук сразу узнает ее, несмотря на то, что прошло столько лет, Чон никогда не забудет эту женщину.

Сумин по дороге к новой пассии сына и представить себе не могла, какой «сюрприз» ждет ее в этом бедном районе столицы. Она, не моргая, смотрит на Чонгука несколько минут, так и застыв у порога.

— Войдете? — устало спрашивает Чон. Сумин делает шаг в квартиру и прикрывает за собой дверь.

— Не может этого быть… — словно самой себе бормочет она. — Не может быть. Почему? Почему это оказался именно ты?

Чонгук прислоняется к стене, так как стоять на ногах после напряженного дня и бессонной ночи становится тяжело. Увидеть мать Чихо — это последнее, на что он вообще ожидает напороться, связывая себя с братом.

— С каким лицом ты нашел моего сына? Я думала, что ты и твоя мамаша навсегда исчезли из нашей жизни! Чего ты хочешь от Чихо? Вам не надоело терроризировать нашу семью? — Сумин превращается именно в ту фурию, которую Чон будучи еще ребенком встретил впервые у себя дома. Он молча смотрит на женщину и вспоминает тот эпизод, когда она, придя к ним в дом, унижала его маму.

— Вы пиявки, присосавшиеся к моей семье! Вы лишили меня мужа, а Чихо — отца! Как ты смеешь снова возвращаться в нашу жизнь? Где она? — Сумин отталкивает Чонгука с дороги и проходит вглубь квартиры, смахивая что-то с тумбочки в прихожей. — Где эта разрушительница семей? Лживая дрянь!

— Не смейте оскорблять мою мать! — Чон больше не может хранить молчание. Громкое звяканье упавших вещей щелкает в голове неоновым переключателем и заставляет почувствовать себя тем самым малышом, каким он встретил ее в первый раз. Беспомощным и не способным противостоять. Но теперь он вырос, и злость накрывает его прежде, чем Чонгук может осознать, что Чихо скорее всего все узнает и по головке за крики на свою мать не погладит. Но ему все равно. — Она вам ничего не сделала!

Сумин не замечает его слов, кричит что-то, Чон не разбирает даже половины, и мечется туда-сюда, периодически порываясь вписать его головой об спинку дивана. Но потом также резко как начала, она останавливается, поворачивается к Чонгуку и впивается взглядом в его лицо.

— Чего ты хочешь от моего сына? Почему ты ходишь к нему на квартиру? Что, опять денег клянчите? Твоя мамаша так и не научилась их зарабатывать сама? — Сумин подходит вплотную, шипит, оскалившись в разъярённой улыбке-оскале, и оттесняет Чонгука обратно в коридор.

— Мне от вас и вашего сына ничего не нужно. И если, кроме оскорблений, вы ничего говорить не собираетесь — уходите. Я вас не звал, — Чонгук еле сдерживается, чтобы не вытолкнуть женщину за дверь.

— Никуда я не уйду, пока ты не скажешь мне, чего ты хочешь от Чихо! — Сумин демонстративно садится на пуфик в прихожей и кладет ногу на ногу.

— Послушайте, я сам бы рад держаться от вас подальше, потому что ничего хорошего вы ни моей маме, ни мне не принесли. Идите и поговорите со своим сыном сами. Пусть он вам расскажет, чего он хочет от меня, уверен, вам его ответ понравится, — с сарказмом отвечает Чон.

— Не играй со мной, щенок! — Сумин встает на ноги и надвигается на Чонгука. — Я из богатой и уважаемой семьи, а вы — отбросы общества! И я не позволю разной швали, вроде тебя, так со мной разговаривать! Оставь сына в покое, и я забуду этот инцидент! — кричит женщина.

— Я не могу этого сделать, — Чон цепляется за ручку двери сбоку от себя, лишь бы не упасть. — Он сам не оставляет меня в покое.

Сумин несколько секунд, хлопая густонакрашенными ресницами, смотрит на Чонгука, который не глядя распахивает двери и не может сдержать испуганного вздоха, когда с порога раздается знакомый голос.

— Я прям чувствовал, что не спроста ты заявилась ко мне в такую рань, — в дверном проеме боковым взглядом Чонгук ловит проскользнувшую тень. Чон понимает, что это все уже слишком, что он больше не может. Он отцепляет руку от ручки двери и медленно сползает по стене на пол. Впервые за весь день внутри все дрожит, Чонгук поджимает колени, чувствуя, как хлипкие барьеры трескаются и оголяют беззащитное нутро. Пол под ногами плывет, и ноги отказываются держаться ровно, а под веками щиплется и жжется, что приходится жмуриться и остервенело тереть их пальцами, лишь бы позорно не разреветься как последняя девчонка. Чонгук обхватывает руками колени и, уткнувшись в них лицом, даже дышать начинает через раз, усиленно притворяясь, что все это его не касается.

— Тогда, может, ты мне объяснишь, какого черта, он делал у тебя дома, и что вообще тут происходит? Ты ведь знаешь, что это ублюдок твоего отца! Почему ты не выставил его?! Почему ты общаешься с ним?! — голос женщины срывается на крик, руки у Сумин дрожат от нервов.

— Мама, успокойся! — полухрипом-полукриком вспыхивает Чихо, но вынуждает себя максимально успокоиться и понижает голос, замечая сжавшегося в комочек на полу Чонгука. — Езжай домой или в свои спа-салоны. Не закатывай истерик.

Сумин прислоняется к стене и пытается отдышаться.

— Не общайся с ним, Чихо-я, умоляю, не впускай их снова в нашу жизнь, — Сумин с мольбой смотрит на сына и почти плачет, с ужасом представляя, что Чихо сын своего отца, и не меньше его способен отвернуться от нее.

У не смотрит на мать, он смотрит на Чонгука. Плечи младшего подрагивают, и Чихо знает, что он плачет. Беззвучно глотая свои слезы — плачет. И Чихо вдруг понимает, что ему наплевать. Действительно наплевать, о чем кричит мать, и чего он хочет. У на все наплевать, кроме плачущего Чона. Он не хочет, чтобы Чонгук плакал. И уже не имеет значения, что он увел его отца. Также легко забывается, что он проститутка, и похуй даже на то, что у него нет гордости, и он на все готов ради денег. Чихо хочется поднять Чонгука с пола, прижать к себе и успокоить. Лишь бы не плакал. Пусть ходит со своим пустым взглядом, пусть попросит еще денег, пусть, в конце концов, будет опять ломаться. Но только не плачет. Этого Чихо вынести не может. Он снова бесится, вот только сейчас он злится исключительно на себя самого. Злится за то, что хочется защитить этого мальчишку от своей матери, и еще больше за то, что младший брат вызывает в нем такие смешанные чувства. Потому что, с какого гребанного хрена, Чихо вдруг собственноручно записывает себя в гребанные защитники — тоже непонятно.