Tough Cookie (СИ)

***

Чихо сидит в своем любимом клубе и смотрит на танцовщиц на шесте. Биты долбят по мозгам, подчистую вымывая из головы все его рациональные мысли. Он скользит расфокусированным взглядом по обнаженным телам и не может заставить себя зацепиться хоть за что-то. Глаза режет яркими скачущими полосами неоновых подсветок и лазерных прожекторов, и Чихо скорее смотрит сквозь, чем действительно ловит происходящее на танцполе. В голове туман. Противное чувство вины съедает его изнутри. Ему хочется вернуться в квартиру к Чонгуку. Брат красивый. Даже если чужой и совсем не такой, каким Чихо хочет его видеть. Всё равно красивый. У злится на себя за то, что каждый раз срывается по новой. Он понимает, что возможно где-то перегибает палку, но даже несмотря на это, он считает, что Чон сам нарвался. Да и кого Чихо обманывает, он мудаком родился, мудаком и сдохнет. Иногда Минхек даже выворачивает все это дерьмо из него с особым усердием, но все уже давно привыкают, что он еще лет с четырнадцати становится конченной сволочью, и это не изменить. Он привыкает тоже. Пропадает на всяких вечеринках. Часто гуляет шумными компаниями. Пьет в клубах. Но привыкает. А потом появляется Чонгук и переворачивает всю его жизнь с завидной легкостью. Фундамент рушится и опадает каменной крошкой под слабеющие ноги, перестраиваясь во что-то иное, с центром, замкнутым только на Чонгуке. И кем он себя возомнил — не ясно.

Любовников у Чихо было много. Но чтобы кто-то зарывался настолько, чтобы ставить себя в один ряд с Квоном, стало чем-то не просто удивляющим, но и раздражающим. У не может объяснить себе, почему его это так бесит, но желание Чонгука казаться равным его друзьям, на деле не представляя из себя ничего стоящего, вымораживает нереально. Чихо пытается справиться, из раза в раз повторяет про себя, что младший брат всего лишь раскручивает его на деньги, ведет себя как девственный принц, набивая цену, но за всем этим на самом деле пусто. Он просто долбанная проститутка — не больше. Но это не убеждает.

Чихо впервые не предупреждает никого из своих, закрывает квартиру на оба замка и уходит в этот самый клуб, чтобы хорошенько так накидаться. Но в итоге, получается только курить вдвое больше, раздраженно прикусывая зубами черный фильтр, и злиться-злиться-злиться, потому что в душе скребется какая-то непонятная идиотская хренота, и почему-то все равно кажется, что виноват он сам. И хотя бы за это дико хочется вернуться и наорать на Чонгука. Но мерзкий червяк, сидящий где-то глубоко в мозгах, орет за него и на самого Чихо. Потому что это У, чертова скотина, виноват во всем, что случилось с Чоном за последние дни и в его слезах — особенно. Доказательств даже не нужно. Начиная от сто раз запрятанного желания Чонгука оказаться ближе к нему и заканчивая глазами и кончиками пальцев, которые дрожат, Чихо знает, стоит ему появиться в поле зрения. Чонгука это разбивает, но он все равно не отпускает и не забывается. И пусть Чихо делает вид, что не слушает все, что младший пытается протянуть через робкие касания и затравленные взгляды, но он слышит. Чувствует. Болеет им.

Это бьет сильнее, чем Чихо мог себе представить. Болото под ногами расползается уродливой зияющей пастью, готовой в любую секунду схлопнуться над головой и похоронить в собственной грязи, но грызть себя Чихо надоедает быстрее. Он опрокидывает в себя единственный заказанный виски, ровно на два пальца, как положено, глубоко затягивается и через пару минут, оплатив счет, едет домой.

***

Весь следующий день Чонгук сидит дома. Он не может заставить себя высунуть нос из квартиры. После ночного эмоционального потрясения Чон чувствует себя опустошенным и разбитым. Он не спит всю ночь. Это бесит и выматывает. Ворочаться по узкой постели надоедает еще до того, как Чонгук успевает свалять всю простыню под собой в непонятного вида комок. Он спихивает одеяло в ноги и просто поднимается спиной по изголовью, откидывает затылок на стену и затыкается капельками вакуумных наушников. Внутри что-то тревожно ёкает, но это «что-то» на самом-то деле слишком знакомо, чтобы можно было захотеть в этом разбираться. Всё, кажется, уже и так разобрано, Чихо тут постарался.

Уснуть у Чона так и не получается, а думать он себе запретил — от мыслей толку ноль в отрицательной, один он сделать что-то со всем этим блядским пиздецом все равно не сумеет. Ему бы помочь, да как оказалось некому.

Чонгук мотается босиком туда-сюда и ближе к вечеру признает, что в квартире настолько пусто, что хочется взвыть — в этой маленькой коробке не находится ничего такого, чем можно было бы хотя бы облегчить собственное состояние. Шкафчики на кухне завалены каким-то непонятным и никому не нужным барахлом, в холодильнике почти ничего нет, а в комнате Чонгук натыкается только на смятую пачку чиминовых сигарет и закатившуюся в угол стола баночку маминых снотворных. К сожалению, тоже пустую. В итоге он падает на скрипучий диван, беспокойно ворочается и пытается то ли завернуться в накинутую толстовку еще сильнее, чтобы теплее было, то ли наоборот — выпутаться из нее, потому что чертовски невыносимо плавится тело.

Мобильник на столике молчит. Подсветка иногда автоматически мигает, показывая электронные цифры времени, и Чонгук каждый раз нервно замирает до тех пор, пока экран снова не гаснет, заставляя облегченно выдохнуть — не звонок. Потому что оба вызова, на отсутствие которых он разве что не молится, пугают его до тошноты. Чонгук не едет к маме, хотя понимает, что надо — через двадцать четыре часа назначена операция, и хотя согласие уже подписано, тем не менее, доктор предупреждал, что может понадобиться что-то еще. А потому приходится все время коситься на телефон в ожидании звонка из больницы и поминутно отсчитывать свое терпение. Чон знает, что сорвется, потому что второго звонка — от Чихо — он боится еще больше, чем эту проклятую провонявшую лекарствами и смертью клинику.

Чонгук никогда не забудет вчерашнюю ночь и то, как грубо и жестоко его посадили на место. Он не забудет перекошенное от злости лицо брата и то, как он, «наказав» его, просто ушел, оставляя его одного, разбитого на тысячи осколков, расплесканного по капле в минуты, мол, смотри, смотри внимательно и запоминай, кем ты являешься, и умирай, наслаждаясь болью за то, кого ты отобрал. Умирай, всё шоу для тебя.

Воспоминания доводят. Чон все-таки не выдерживает и решает поехать к маме, несмотря на то, что до конца приемного времени осталось три часа. Он хватает худи с вешалки в коридоре и, цепляя его на себя на ходу, выходит из подъезда. Чон замирает под козырьком блока и уже жалеет, что все-таки решил выйти из дома. Перед подъездом, прислонившись к белому внедорожнику, стоит Чихо и курит. У кажется, что его поймали за чем-то постыдным, и первые несколько секунд Чихо, как и Чонгук, не может двинуться. Вообще Чихо подъезжает к дому Чона полчаса назад, но собраться и войти — не может. Чихо не ожидает, что Чонгук выйдет сам. У не хочет, чтобы брат понял, что он торчит перед подъездом и пытается набраться смелости хоть на что-то, скуривая вот уже пятую сигарету, поэтому У цепляет свою короную наглую ухмылку и подходит к Чонгуку.

— И куда ты собрался? — У пристально всматривается в испуганные глаза, замечая, как Чон вздрагивает и отводит взгляд. С одной стороны, Чихо открыто кайфует от того, как мелкий боится его и не может этого скрыть. С другой — где-то очень глубоко внутри У поселяется чувство, что он и не хочет вызывать страх у Чонгука, а скорее наоборот.

Чихо отгоняет ненужные ему сейчас мысли и продолжает ожидающе смотреть на Чона.

— У меня срочно дело, — Чонгук смотрит на свои кеды и мечтает провалиться под землю, лишь бы не видеть Чихо здесь.

— Надо же, у тебя тоже бывают дела, — ухмыляется У. — Садись в машину, — Чихо идет к дверце водителя и, повернувшись к застывшему у подъезда брату, ждет.

Чон топчется на месте, а потом, поняв, что спорить с У себе дороже, плетется к внедорожнику. Как только Чонгук оказывается в дорогом салоне автомобиля, Чихо заводит машину и выезжает со двора.