Герой не твоего романа (СИ)

Майор стал вводить свой член осторожно, буквально по миллиметрам; Джунсу понял, что успеет поспать в процессе, и приказал добавить страсти. Тогда Ючон, определенно не знавший понятия «золотая середина», резко проник в него, обрадовался, что художник не протестует, вышел и снова повторил атаку. Но Джунсу не издавал никаких звуков вовсе не потому, что пребывал в нирване – просто от боли он на короткое время онемел и даже забыл, как дышать. Однако скоро шок прошел, он громко заныл и уперся ладонями в грудь майора.

- Идио-о-от, – прохныкал Джунсу. – Я ведь живо-о-ой…

Ючон застыл, не зная, что ему теперь делать. По его мнению, он заслуживал расстрела без суда и следствия.

- Прости, пожалуйста, – пробормотал он, наклоняясь к лицу художника. – Ты плачешь, да?

- Нормальная реакция на то, что меня пытаются изнутри порвать, – сказал Джунсу, пытаясь взять себя в руки. – Вот ты точно Чужой, узнаю повадки! Подожди немного, дай привыкнуть, потом двигайся в нормальном темпе…

Ючон поцеловал губы, а затем глаза Джунсу. Для него это была такая невообразимая нежность, что художник растрогался и немедленно его простил.

- Все в порядке, так и должно быть, – ласково произнес он. – Ты только чуть поаккуратнее, ладно?

- Ага, – согласился майор.

Сначала Джунсу терпел с трудом, но Ючон действительно старался больше не перегибать палку, да и хватило его опять не так уж надолго. В том, как пришелец боялся причинить ему вред, он видел что-то бесконечно приятное, и хотя боль так и не прошла совсем, художник чувствовал себя хозяином положения. Только вскрикни – и майор придет в ужас, зацелует всего, станет извиняться. «Цербер на поводке,» – придумал довольный Джунсу, рукой помогая себе самому кончить.

Майор еще какое-то время не выходил из тела художника, обнимая его, прижатого к столу. Так, наверное, и заснул бы в дурацкой позе, если бы Джунсу не пожаловался, что ему неудобно и вообще хочется помыться, потому что сливки все же сладкие и одно место может, как родители в детстве пугали, «слипнуться». Ючон надел брюки, взял Джунсу на руки и понес в душ, глядя на него, как счастливый муж на юную жену после первой брачной ночи.

- Когда мы с Чанмином договаривались привести его, – сказала Настя обомлевшему профессору, – нам и в голову не могло прийти, что он станет мужиков трахать. Мы думали, он только убивать умеет.

- Судя по звукам, доносившимся с кухни, художник сейчас тоже чудом выжил, – вздохнул профессор. – Ох Мерлин, как же я хочу обратно к повелителю… Если у него что-то и происходит с Хангеном, я хотя бы об этом не узнаю!

_________

«Я выживу». Песня считается неофициальным гимном лиц нетрадиционной сексуальной ориентации и ВИЧ-инфицированных.

====== Глава 43 ======

Хичоль, вернувшись к Super Junior, первым делом выгнал из своей спальни ожидающего еще с вечера Хангена – тот зажег ароматические свечи, расставил их по всей комнате и лежал на кровати, прикрыв причинное место розовой герберой. Кюхён помог выпроваживать назойливого идиота, и тот затеял выяснение отношений: неужели макнэ пристает к его ненаглядной Золушке? Кюхён спокойно объяснял (уже раз в пятый), что этот Хичоль именно с этим Хангеном никогда не встречался; в тот момент, когда «вселенская звезда» с легким сожалением задувала последнюю свечу, не ожидавший такого поворота событий монах получил кулаком по ребрам. Хичоль подлетел к дурацкому персонажу, уже привычно съездил ему коленом в пах и уволок Кюхёна в спальню, где сам сорвал с него футболку и осмотрел. Переломов не было, но синяка избежать бы не удалось. К счастью, раздетый макнэ Super Junior – это событие из области фантастики, а значит, повреждения все равно никто увидеть не мог.

Отдавать футболку назад Хичоль не поспешил. Он, закончив с пострадавшими ребрами, плавно перешел к плечам, хотя их, вроде, никто сломать не пытался. Монах понял, что это уже не осмотр, густо покраснел и отобрал одежду у наглого айдола, прикрывшись ей.

- Мне сейчас нельзя думать о таком, ты забыл? – Кюхён весьма неубедительно изобразил назидательный тон и отвел взгляд, оценив масштаб своего провала.

- Ой, да я просто кости твои пересчитывал! – засмеялся Хичоль. Он помнил, что из-за «непристойностей» монаху становится хуже, и решил успокоить его разум обидной шуткой. – Еще месяц такой жизни – и тебя можно будет на пропагандистские плакаты совать. «Жертвы голода в Северной Корее».

- Не переживай за меня, я хорошо держусь, – неуверенно улыбнулся Кюхён, вставая с кровати. На ней все еще валялась розовая гербера.

- Кю, а поспать, хоть полтора часика? – нахмурился Хичоль. – Ложись рядом, я буду в двух пижамах и под одеялом. Ты должен отдохнуть! А то вот реально взглянешь на тебя – и хочется взорвать SM за издевательства над несчастными айдолами.

- Меня накрасят, – ответил Кюхён. – Спокойной ночи. То есть… утра уже.

Монах вышел из спальни. Хичоль лег на кровать, не раздеваясь. Заметив герберу, он поднес ее к своему лицу и стал медленно отщипывать лепестки, гадая:

- Боится секса. Стесняется своей неопытности. Тупо меня не хочет. Считает, что это тяжкий грех и гореть ему потом в аду. Все правда ради амулета. Он так истощен, что ему бы покушать и поспать, а не потрахаться. Боится…

Кюхён медленно прошелся по гостиной – обиженный Ханген уже покинул ее, вероятно, готовя план мести. На душе у монаха было неспокойно. Отправившись на кухню, он налил в стакан воды и, сев за стол, начал маленькими глотками пить ее. Глаза слипались, но стоило поддаться искушению и закрыть их, как перед мысленным взором возникал еще совсем яркий образ Хичоля, а на коже вновь ощущались прикосновения его пальцев. Однако думать об этом категорически воспрещалось. Кроме того, монаху было стыдно. Стыдно за то, как пылали его щеки, как вместо абсолютной безмятежности он почувствовал мучительное волнение, смутился… «Любовь должна быть только в сердце, – сказал себе монах, – и в чистых помыслах. А мое тело меня чуть не подвело. От усталости, вероятно…»

Кюхён ударился обо что-то лицом и понял, что все же уснул, уронив голову на стол. Оказалось, что на кухне уже началось утреннее брожение – некоторые участники группы, похожие пока на зомби, вышлепывали из угла в угол и пили кофе или воду. Конкретнее, это были Шивон, Донхэ-альфа и Чонсу, последнего из которых герцог давно сравнивал с затычкой для всех бочек.

- А почему ты не у Хичоля? – спросил лидер, поглаживая Кюхёна по плечу. – Он пристает?

- Совсем нет, – замахал руками Кюхён, – я просто вышел попить воды…

- И клевал носом, пока не попробовал этим носом стол разбить, – засмеялся Шивон. – Иди поспи, святой отец, все равно мы сейчас еще в спортзал метнемся, время есть.

- В спортзал? – удивился монах. – А для чего?

- Вечером же концерт, – улыбнулся Шивон. – Температура воздуха выше нуля, как нам троим майки не скинуть?

- Мой драгоценный омежка должен понимать, что, даже в его нынешнем положении, я хочу оставаться для него идеалом альфы, – поделился своими причинами Донхэ. – Поддерживаю фигуру, в первую очередь, ради него!

- А можно я с вами? – оживился Кюхён, резво поднимаясь со стула. – Спорт – это прекрасно!

Все трое предметов «лютого фапа» придирчиво осмотрели монаха, но, тем не менее, согласились. И потому через двадцать минут они уже ехали в спортзал, расположенный неподалеку от общежития. Чонсу был полностью занят Донхэ, которого всячески подбадривал и убеждал в его «реальности». А Шивон что-то искал в телефоне; найдя требуемое, расплылся в хитрющей улыбке, потыкал Кюхёна пальцем в бок, добился внимания и сунул ему под нос экран мобильного.

- Вот, смотри, какая штука, – сказал он вкрадчиво, демонстрируя некое изображение.

Монах пристально вгляделся во что-то красно-розовое, будто воспаленное, и нахмурился.

- Это… какая-то язва? – предположил он, поднимая озадаченный взгляд на Шивона.

- О нет, дружище, – коварно произнес айдол. – Это крупный план… вагины.