Шепотом (СИ)

Но улыбаться не хотелось.

Всё не так. Всё нечестно, несправедливо. Почему не для него? Он разве не заслужил?

Почему эти глаза загораются искрами смеха, интереса, преисполняются желанием жить для другого?

Это не любовь в том превратном понимании, в котором обычно воспринимают это слово современные люди – далеко не она, но почему-то так… больно.

Невыносимо колет в груди.

Хотелось орать: она же дура беспросветная, пустышка, глупая идиотка – но Илья не смел.

То напивался до чёртиков, то с испугом выбрасывал все запасы алкоголя.

Он ведь всегда шёл следом, а «Кай»… так и не обернулся.

Он ведь всегда стоял рядом, тенью, а «Кай»… так и не опёрся на подставленную руку.

Бесчувственный холодный мальчик-зима.

Не подойти, не дотронуться.

Его взгляд обращён на других, на другое: на Герду, на властную Снежную Королеву и хрупкие стекляшки, из которых слишком трудно собрать слово «Вечность».

У мальчика-зимы в его Снежном королевстве попросту нет тени.

Не та сказка.

Так… страшно.

Илья не знал, что нужно сделать, чтобы его всего лишь… заметили. Чтобы обернулись, усмехнулись тёплой домашней улыбкой и наконец пригласили выпить чашку согревающего горячего чая.

Однако история их отношений – пустая тёмная, намертво запертая комната. Два силуэта внутри: один спокоен, и именно на него изредка падает лунный свет из решетчатого окна вверху; второй мечется в тени, силится приблизиться, но… не подойти, не дотронуться. Свет порой обжигает кожу до кости.

А он, безумный, отступает в свою тьму, чтобы раз за разом подходить снова.

И сейчас Илья не сможет вспомнить, с чего именно началось его безумие, но он ни за что не позволит другому силуэту покинуть комнату.

Да, это можно назвать сумасшествием, зацикленностью, преследованием без цели – просто чтобы следом.

А если нет – слишком колет в груди.

Заметь же меня, Господи, неужели ты и дальше продолжишь проходить мимо, расфокусировав взгляд?

Декабрь, январь…

Он ненавидел Аню. Это была ненависть такой кондиции, которая вязким клубком некой мерзости двадцать четыре часа в сутки шевелилась внутри. Хочется разорвать нутро, чтобы хотя бы избавиться от текущей вместо крови по жилам чёрной слизи, однако не получается.

Злоба, зависть, ревность переплелись настолько тесно, насколько это возможно – Илья сам не понимал, как способен испытывать настолько тёмное чувство.

А чёртов братец девицы за любой косой взгляд на бестолковую сестрицу каждому в глотку готов вцепиться. Если бы Илья был помладше или дрался похуже – сложно сказать, во что вылилась бы очередная потасовка.

Ах да, Илья ведь часто гостил у Саши – под любым предлогом старался находиться рядом. Вечерами заглядывал «на чай».

Кого он, несмотря ни на что, не мог ненавидеть – Соню. Она воспринималась как… детёныш, что ли, как котёнок, который постоянно мявчит и хочет есть, которого обязательно нужно защищать, сторожить и всячески оберегать.

Возможно, за это Илью так любила Аня. Любила настолько сильно, что в один момент мерзкий клубок черноты исчез навсегда.

Хотя Саша по-прежнему его «не замечал».

Не замечал, будто постороннего человека, будто предмет мебели. Смотрел сквозь, хотя не только жена, но и шурин неоднократно обвиняли его в малодушии. Саша кивал, живо отвечал им какой-нибудь шуткой и обещал подумать над своим поведением, тут же забывая об обещании.

Он не считал это важным.

Он умел становиться глухим, слепым и немым.

Плевал он на посторонних.

Посторонних вроде Ильи.

А Илья, конечно же, прекрасно понимал, что не имеет никаких прав требовать большего.

У Ани были очень изящные руки. Тонкие кисти, длинные пальцы. Она вообще выглядела хрустальной статуэткой. В школе плела косички, надевала очки, читала многотомные мудрёные книжки.

Хулиган и заучка – классические персонажи для многочисленных дамских романчиков о любви до гроба.

Если бы «хулиганом» и «заучкой» были не они.

Плутовка.

Лисичка.

Именно так, в уменьшительно-ласкательном варианте.

Мелкая сообразительная чертовка, понять которую с первого взгляда невозможно. С виду радостная пустышка, мышь серая, сентиментальная до отвращения мамина дочка. А кто сказал, что на порог избы-души она обязана принимать любого?

Она могла заинтересовать – стоило лишь заинтересоваться. Не всем это приходило в голову.

Наверняка поэтому Илья, познакомившись с ней ближе, больше не мог её ненавидеть. Помнится, когда он один раз пришёл к ним домой, а Саша ушёл куда-то по своим делам, Аня напоила студента чаем и чрезвычайно вежливо, но настойчиво попросила рассказать, что происходит. И Илья рассказал – выговорился – вспыхнул и потух, отвернувшись к окну, яростно кусая губы и коря себя за слабость. А она… положила руки ему на плечи, крепко сжала их, а затем и вовсе обняла несчастного мальчишку, успокаивая его, словно ребёнка.

- Я не знала, что всё настолько… прости, прости ради Бога. Как же так? Он же такой добрый, такой понимающий…

«С тобой», – хотел сказать, но не сказал.

Умная, влюблённая, сопереживающая лисичка. Пообещала поговорить, убедить, попросить… Не успела.

За это её тоже нельзя ненавидеть.

Секунды, минуты, часы, недели.

Так… мимолётно.

Илья не верил своим ушам.

- Её нет, – безжизненный голос в трубке.

Мирослав. Откуда-то взял номер, впервые звонит.

Зачем – непонятно.

- Она?..

- Аня. Умерла, – лаконично, чётко, безэмоционально.

Практически механическим голосом.

В голове: «Невозможно… она обещала… какая-то шутка…»

Так… эгоистично.

Вот только Илья никогда не слышал от Мира жестоких шуток.

- Я…

- Приезжай по адресу. Я один от глупостей его удержать не смогу.

«Не сможет, потому что…» – сколько Мирослав недосказал? Потому что – что?

Сбросив вызов, Илья тут же заказал такси. А когда приехал, увидел нахмуренного Мира: его напряжённость и нервозность выдавали лишь стиснутые кулаки и челюсти.

Саши на месте не оказалось.

Ужасный день – они искали его всюду: в барах, переулках, парках, больницах, домах приятелей, милицейских участках, в морге.

Нашли, когда маленькая стрелка часов давно перевалила за полночь. Дома.

Соню ещё утром забрала к себе тётя Валя, а Саша сидел в спальне, пустым взглядом уставившись на деревянный манеж. Сцепил в замок руки, положив на них подбородок. Не обратил внимания на вошедших, даже когда Мир нарочито громко захлопнул дверь.

Он был весь такой сосредоточенный, что казалось, эта сосредоточенность витает в воздухе, цепляясь за радостные цыплячье-жёлтые обои и мерно раскачивающуюся стеклянную люстру. Пустой взгляд сидящего – не отстранённый, а именно пустой – заставил вошедших подойти ближе. Никто из них не решался заговорить первым.

Илья ощущал себя спящим, находящимся в затяжном сне: Аня же болеет, всего лишь простуда, ну и что, что осложнения.

В итоге первым заговорил Саша. Поднял голову, обвёл взглядом комнату. Заметил обоих:

- А, это вы. Не ожидал.

Не ожидал чего? Что разыщут? Что не бросят переживать маленькую личную смерть в одиночестве, когда и у самих на душе паршиво?

Тогда Мирослав подошёл к нему. Он выглядел необычайно взволнованным. Присел на корточки как был – в строгих брюках и рубашке - давно сбежавший из неизвестно какого официального мероприятия.

- Саш. На меня посмотри, – требовательно сжал в своих руках его потные, сомкнутые в замке ладони. Добился взгляда глаза в глаза, и чётко, внятно не попросил – приказал: – Пожалуйста, не делай глупостей.

От его необычайного спокойствия у Ильи бежал мороз по коже, однако он горячо жалел, что не может так же подойти и властно сказать – убрать сильнейшее горе на второй план, чтобы не потерять ещё одного дорогого человека – пока ещё живого.

- За кого ты меня принимаешь, – сухо.

У самого глаза потемневшие – неизвестно от чего: горя или гнева.