Шепотом (СИ)

- Не зна-а-аю, – подавляет зевок. – Это чувство само появляется, особенно когда им от меня что-то нужно.

- Значит, в душе ты отъявленный хулиган, – преувеличенно серьёзно подвожу итог.

Сервируя стол, ненадолго заглядываю в окно. Утро сегодня особенно приятное, тем более дома тепло и, как я уже говорил, кухня невероятно уютная.

Фараонская укатайка стоит у соседнего подъезда. Рядом старый хрыч в форме объясняется с суровой тётенькой за пятьдесят: она, экспрессивно размахивая руками, чем-то возмущалась, а он понимающе кивал и, как нашкодивший третьеклашка перед директором, извиняясь, разводил руками, мол, я не при чём.

Ничего необычного, в общем-то.

Неведомо какой марки дряхлая тарантайка жутко барахлила, заглушая остальные звуки вокруг.

- Пап, я тут вспомнила, – позвало дитё, и я отвернулся, успев краем глаза заметить, как из того же подъезда выходят ещё двое типов в форме.

- Ау? – отзываюсь, отставляя сковородку.

- Ты маме стихи писал? – с неподдельным любопытством.

Никиша, до этого, кажись, окончательно решившись уснуть за столом, приоткрыл один глаз.

- Гмм… – замялся. Я вообще-то думал, что она начнёт о таком расспрашивать не раньше десяти лет. – Писал. Пару раз.

- А покажешь? У нас девочке тоже стих написали. Я его даже сфотографировала. Показать?

- Давай, – усмехаюсь.

Малец заметно оживляется и отдирает морду от поверхности стола.

Достав из кармана халата мобильник, ребёнок снимает с экрана блокировку и недолго что-то клацает. Каша уже готова, поэтому я раскладываю еду по тарелкам.

Пахнет одуряюще, похоже, на сей раз в борьбе с яйцами победа осталась за мной.

- Молоко будешь? – спрашиваю мелкого.

- У-у, – отрицательно машет головой.

Дочь находит нужную фотографию и показывает её нам. На скомканном бумажном листе в линию коряво написано:

«Я тибя люблю

Всё тибе падарю

Тока папраси

С неба звизду дастану».

Как мы с Никишей хохотали – надо видеть. Сонькину самодовольную улыбку – тоже.

- Кха-кха, а мальчик с какого класса? – от смеха малец закашливается.

- С пятого. Он математику хорошо знает, а русский - не очень.

Вспоминаю:

- Кстати, радость моя, а как у тебя с русским? Помнится, у тебя в дневнике я наблюдал трояк.

- Не трояк, а восьмёрку, – возмущённо. – Это потому, что Лина у меня книжку на перемене попросила, а отдала только после урока, – видя, что я хочу допытаться, эта лисья морда быстро переводит тему: – Ты говорил - стихи покажешь.

Фыркаю:

- Не было такого. Но, в принципе, можно посмотреть: тёща говорила, здесь остались коробки с фотографиями, записками и прочей мелодраматичной чушью. Анька их никогда не выкидывала. Но не раньше, чем мы поедим.

Итого: ели дети со скоростью аллигаторов, не забывая поторапливать меня.

Коробки мы нашли схороненными глубоко в диване и перепотрошили их все. Никиша тщательно вглядывался в фотографии, особенно школьные, посматривая то на них, то на меня. Поискусывал все губы, то чему-то хмурясь, то, наоборот, улыбаясь – тоже непонятно отчего. По-моему, на тех фотках нет ничего особенного.

Соня с любопытством глазела на саму себя, вслух читала переписки: Ани с подругами, Ани со мной, Ани с самой собой или ещё с кем-то. На непонятных словах запиналась, толкала Никишу, чтобы тот пояснил ей или прочитал, если попадалось что-то сложное.

Что касается меня, то, предоставленный самому себе, я сидел рядом на полу, у разложенного дивана, и просто наблюдал. Живописная из нас получалась картинка, и это, я даже не знаю, как передать, ощущение спокойствия, что ли – будто кто-то зимой укутал тёплым покрывалом, невероятно умиротворяло. Хотелось прикрыть глаза и ненадолго уснуть.

Стих мы нашли – один, к тому же самый нелепый из всех мною когда-либо написанных. Лист в клетку был аккуратно приклеен к обороту нашей с Анькой свадебной фотографии. Моим небрежным мелким почерком слова, её – изящным, ровным – внизу – примерная дата.

Печаль меня одолевают и тоска,

И как бы ни была ты далека,

Я жду тебя всегда, как верный пёс,

Который много горя перенёс.

В простые строки сложатся слова,

И какова бы ни была молва,

И как бы ты меня не отвергала вновь,

Моя, собачья, преданна любовь.

Не было никакой печали, тоски, ожиданий, отвержений и прочего. Был только пафос в холщовой рубахе и громадное желание, подобно мартовскому котяре, петь серенады. Однако голос мой оставлял желать лучшего, и, сознавая это, приходилось писать стихи. О чём – неважно, лишь бы в рифму, тем более Аньке нравилось, и мы оба оставались довольны.

Удивительно, как она так искренне приходила в восторг от очередной демонстрации порождений моего скудоумия.

- Это серьёзно ты писал? – удивляется Никиша, перечитывая строчки.

- А не похоже? – патетически вскидываю бровь.

- Ну-у… – у него скептически приподнят уголок губ. – Тут всё так эмоционально, а ты больше похож на…

Затрудняется в определении, поэтому подсказываю:

- Пофигиста?

- Угу.

- Бабушка говорила, что он всегда такой, если мамы или меня рядом нет, – влезает мелкая.

- Увы, – в театральной скорби покаянно киваю. Затем уточняю: – Бабушка, которая Валя?

- Ага?

- А новую маму поискать она тебя не агитировала? – подозрительно осведомляюсь.

Я даже не удивлюсь, если Соня скажет «да».

- Не-а, она только попросила, если мне понравится какая-нибудь твоя подружка, обязательно тебе сказать.

- Гмм… А ты?

- Я сказала, что знаю только Лёлю, но у Лёли уже есть парень.

- Охр… м-да, конечно.

Сонька – сама невозмутимость.

Никиша не отрывает взгляда от той свадебной фотки со стихом на обороте. На ней мы стоим вдвоём с Аней у дверей загса, при всём параде, с отчасти вымученными улыбками, хотя бракосочетание едва началось – рознь той фотографии, где мы в одном из турпоходов: в полной тяжёлой экипировке, перемазанные, грязные и до невозможности счастливые.

Как сейчас помню: годовалую Соню мы сплавили родителям, а сами махнули куда глаза глядят – в качестве медового месяца, а то раньше никак не получалось: то роды, то пелёнки-распашонки, то ещё что-то.

Оторвав на секунду взгляд, Никиша выдохнул:

- Ты правда… – запнулся, продолжив ещё тише – почти шёпотом, – женат?

Не придавая этому значения, легкомысленно пожимаю плечами:

- Можно так сказать.

Переглядываемся с Соней: она немного грустнеет и отводит глаза.

- Понятно, – рассеянно произносит мальчишка.

- А ты чего думал? – склоняю голову к плечу.

Молчит, но, решительно откладывая фотку в общую кучу, отвечает:

- Что вы в разводе, и она тебя не любит. Поэтому твоя мама хочет найти тебе новую жену.

- О, так ты слышал. Ясненько. Ты, наверно, понял, мы с Соней не очень любим говорить на эту тему. Понимаешь ли…

Меня перебивает моя мелочь: вздёргивает нос до потолка и глядит на мальчишку вызывающе, почти зло. Да уж, нам обоим эта тема осточертела.

- Мама с нами. Ты её не видел, но она хорошая. Не говори, что её нет.

Глядя на неё сейчас, я отчасти чувствую себя виноватым – точно не могу сказать, в чём: скорее всего потому, что не смог уберечь, сохранить для неё её единственную замечательную маму.

Никита растерян побольше моего. Сцепляет руки в замок, пытаясь рационально объясниться:

- Я не говорил, что её нет… Я думал, что вы… что она далеко.

Она и вправду далеко. Дальше, чем ты можешь себе представить.

Довольно болезненная тема. Пора закругляться.

Мы ещё недолго сидим в тишине, после чего я поднимаюсь:

- Ладно, пойду я по делам схожу. Когда наиграетесь, сложите всё, как было. Я вернусь где-то через час.

И, не обращая внимания на укоризненный взгляд ребёнка, сматываюсь.

Можно сказать, дезертирую.

На самом деле, никаких дел у меня нет.

Да-да, я всего лишь сбегаю от проблемы. Снова.

Прихватив ключи от байка, убиваю время перегонками с ветром. Он весьма занятный соперник.