Собственными руками (СИ)

Что бы Дофламинго ни обдумывал втайне от него, через несколько минут он, став привычным и в какой-то мере бесценным сводом, размеренно двигался внутри Ло. Затылок елозит по рукам, сложенным под ним, чтобы не давать соскальзывать выше допустимого. Приподнятый над кроватью зад двигается в такт толчкам, а маленькие ладони держятся за могучие бёдра, на которых капитан лежит.

Мужчина делает усилие и наклоняется, желая поцеловать, и Ло тянется к нему. Вскользь касаются губами, для чего Дофламинго был вынужден податься тазом назад. Член практически покидает тело, но после их смехотворной попытки поцеловаться верхнему приходится помочь себе рукой, чтобы вернуть его в нужную колею. После он не возвращает руку под голову, а кладёт немного ниже — на шею. Приминает губы, которые распахиваются для него, и проталкивает большой палец на язык. Играется во рту, как делал бы это язык в поцелуе. Ло следует его примеру и укладывает пальцы на его губы. Они раскрываются, выпуская язык, которым Дофламинго обводит чувствительные кончики, а уже в следующую секунду три пальца скользнули внутрь.

Казалось бы, самой большой проблемой их отношений станет постель. Любой, кто знал об их настоящей связи, изумлялся тому обстоятельству, что они занимаются сексом наравне с прочими, более гармоничными парами. Однако в этом вопросе они как раз таки пришли к общим положениям.

Рука стремительно отнимается от его лица, чтобы снова стать опорой для Дофламинго. Толчки сразу же стали на долю жёстче и злее, вынудив вновь схватиться за ногу под собой. Ло сильнее сжал коленями его пояс, напрягся всем телом, впился ногтями в кожу. Дыхание постепенно превращалось в сдавленный, рваный хрип. Снова мужчина не контролирует себя и вбивается по самые яйца, причиняя скромную боль, туманящую разум.

Каюту наполнил дуэт голосов. Дофламинго громко, с надрывом дышал, изредка позволяя насладиться короткими стонами, а Ло почти что рыдал под ним. В его всхлипах сплелись боль с наслаждением, но второе захватывало всё больше позиций. Отпустив его ноги, он вцепился в бока и жмётся лицом к литой груди. Целует её, царапая кожу на спине. Дофламинго подхватывает его за лопатки и, боясь задавить при потере контроля, быстро садится, глубоко насаживая его на член.

Уже еле как соображая о своих действиях, Ло позволяет себе откинуться на его руку и импульсивно покачивать задом на твёрдой плоти, которая горяча не меньше собственного тела. Жар сейчас везде: разливается изнутри, накрывая даже боль в глазу, и окутывает снаружи, едва остужая кожу невесомой испариной. Из пылающей и пересохшей, словно пустынный воздух, глотки вырываются стоны. Кажется, настолько громкие и красноречиво пошлые, что вся команда слышит. Но это вряд ли, а если и так, именно в данную минуту это посредственно.

⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨

Опрометчиво было подвергать таким нагрузкам ещё не окрепшее после потери крови тело. Дофламинго и в здравии-то иногда выбивается из сил, трудясь над Ло, а сейчас конкретно перенапрягся, что обратно на кровать заваливается, стоит только подняться с неё.

Он нагло устроился отдыхать на узкой груди, а Ло не жалуется, как всегда в принципе. Он вообще ни слова не обронил с той поры, когда занавес их страстного прощания опустился. Смотрит в почти чёрный потолок и ненавязчиво перебирает волосы Дофламинго, тоже, кстати, не спешащего что-то обсуждать.

Просто нужно немного времени, чтобы восстановить энергию, а потом можно и уходить. Но постель и эта хрупкая обнажённая фигура в ней словно придавливают многотонным прессом. Даже в напряжённом молчании и отчуждённых как будто бы ласках ему тепло рядом с ним.

Раньше, когда на привычно холодном лице Ло проскальзывала едва уловимая весенняя проталина, Дофламинго выбрасывал из головы любые предосторожности, замыслы мирового масштаба и рамки приличия, которых у него, как миллионы скажут, и нет в помине. Хватало лишь чуть надменных серых глаз, смотрящих исподлобья, и невесомой, словно смущённой, улыбки — и тот, кем невозможно манипулировать, очертя голову бросался на него, чтобы растопить полностью.

Этой ночью в каюте не было такой безудержности: шумное прощание значит ещё живые чувства, которые не собираются ставить точку. Он пришёл к нему перед уходом, чтобы самому себе наверняка ответить на вопрос, имеет ли Ло над ним ту самую власть. Нет, больше не имеет. Дофламинго трахнул его без чувственных порывов, но иначе, чем продажных женщин до него. Даже прощаясь, он хотел доставить ему удовольствие, возможно, даже большее, чем за все те разы, что были ранее. Бессознательно хотел врезать именно эту ночь в его память, чтобы тот всегда помнил, что потерял. Только на сердце теперь беспокойно извивается чувство, что и Дофламинго намерен оставить что-то очень ценное.

Он никогда не будет воспринимать его всерьёз, что бы тот ни вычудил. Причиной этому служит закрепившийся в уме образ шестнадцатилетнего ребёнка, плачущего под ним от боли и страха. Он всегда останется в сознании Дофламинго именно таким. Маленький ребёнок с эдиповым комплексом, ломающий дорогие вещи, которые любит папочка, и ненавидящий людей, которым папочка уделяет слишком много внимания. Маленький, эгоистичный и очень жестокий ребёнок.

Однако этот капризный мальчишка только что в постели смотрел на него иначе и иначе прикасался. Так тепло и ласково, что сбивал с толку, поскольку возвращал в те далёкие времена, которые он не желает вспоминать. В душе Дофламинго возмущался, что Ло ведёт партизанскую деятельность, при которой вскрывает давно заколоченные тайники. И в то же время подкупала его нежность, на которую способен лишь тот, в чьём сердце не осталось ни одного закоулка, закрытого от дорогого человека.

— Что будешь делать? — разогнал тишину голос, лишь отчасти заполненный эмоциями: на долю опечаленный, на долю взволнованный и на половину пустой.

— Восстанавливать боевую мощь.

Юный вопрос прозвучал как призыв завязывать изображать из себя немного утомившихся влюблённых, поэтому Дофламинго поднялся с его груди. Рука, что перебирала волосы, плавно сползла с затылка и заняла место, которое он только что согревал дыханием.

Мужчина сел на кровати, спустив ноги на пол, и рассматривает складки постельного белья, где должны были затеряться его трусы. Ло тоже сел и подогнул ноги, после чего выудил их из-под одеяла и положил перед глазами.

— Поспеши, — с тем же поддельным безразличием продолжает Ло, — скоро наш мир рухнет.

Безусловно, он прав. Он и Мугивара разрушили несущую стену, и теперь вся конструкция начнёт разваливаться. Отхватит свою порцию безумия и страданий каждый вне зависимости, насколько близко он находился к осиному гнезду, которое их пара разворошила.

— Ты тоже постарайся не сдохнуть, — встав, Дофламинго укрыл зад бельём.

— Разумеется, — печально усмехнулся он, — тебе ведь нужен Опэ-Опэ.

Мужчина опустил на него взгляд. Давно Ло не называл себя именем своего фрукта. Наконец, смирился с тем, что самому нужному ему человеку нужен не он, а только гарантия его сохранности.

— Да, — нагнулся Дофламинго за штанами.

⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨

Дофламинго неспешно оделся и ушёл, не уделив ему больше ни капли своего времени. Ни слов, ни взгляда, ни сомнительной остановки возле двери — ничего из этого. Ушёл, будто не навсегда, а лишь на минутку — прикупить вина, которое закончилось. А Ло продолжает сидеть, едва укрытый одеялом, и пусто смотреть в стену. Утреннего солнца в комнате стало немного больше — серые краски уже обрели другие, красочные, оттенки.

Левый глаз варится в начинающихся слезах, о которых бы Ло и не узнал без этого жара. Он бы не понял, что плачет, даже побеги они по щекам. И ведь не только глаз болит — всё болит от пальцев ног до макушки. Боль равномерно заполнила сознание, а с ним всё естество. Теперь он даже не может разобрать, где больнее, из чего следует, что на самом деле-то и не болит ничего. Пусто и холодно — это всё, что он подлинно ощущает.