Между Явью и Навью (СИ)

- Да там, где вы его оставили, Николай. Какая разница? Дела есть и поважнее, - Алексей распрямляется во весь свой внушительный рост и, кивком указав Гоголю следовать за ним, удобнее перехватывает трость, тяжело опираясь на неё при каждом шаге. Николай оглядывается по сторонам, пытаясь понять, где они, куда идут, но вокруг только склизкие серые стены, болотная жижа под ногами и отсыревший каменный потолок над головой.

- Отзовите своего Всадника, - упрямо настаивает Николай, взвесив все ему известные факты. - Отзовите.

Ощущение, что его послушают сродни эфемерной, но очень настойчивой мысли, надежде, не подкрепленной никаким знанием. Николай даже не знает, может теперь, зная с чем имеет дело, Яков легко справится с чудной нечистью, но все равно не может позволить себе такого риска. Настаивает.

- Коли пообещаете меня выслушать и глупостей не предпринимать, отзову, - шелестит колдун, мерно ударяя тростью о каменный пол под слоем жижи. - Мне бес ваш не помеха, без дозволения не явится. Но коли хотите ему существование сохранить - пожалуйста.

Существо оборачивается, вперивая в Николая взгляд круглых птичьих глаз, подернутых дымкой прожитых столетий. Лицо у него словно обтянутый серо-коричневым пергаментом череп, каждая мышца, каждая жила выпирает рельефом, а зубы ровные, желто-серые, и клыки длиннее человеческих - Николай видит это, когда колдун выжидающе ухмыляется.

- Выслушаю. Отзовите, - со всей доступной твердостью произносит, с содроганием наблюдая за тем, как сухие губы кривятся в улыбке.

Через мгновение за спиной Николай чувствует движение воздуха, а обернувшись видит фигуру в черном плаще и капюшоне.

Алексей, неприятно хмыкнув, кивает, и продолжает свой путь вперед по однообразному чреву тоннеля. Николай идет за ним, а следом Всадник, словно не касаясь ногами пола, по воде, не тревожа её прикосновениями.

Через сотню шагов или около того колдун выводит Николая в уже знакомую ему гостиную - здесь обедали и в первый раз, и во все последующие, убранство этой комнаты Гоголю нравилось обилием светлого дерева и солнечных лучей. Сейчас же здесь все такое же серое, с оттенками черноты и кровавого багрянца, только Лиза, сидящая на том же месте, что и обычно - живая, грустная, настоящая. Мягко улыбается, вошедшему супругу, переводит взгляд на Николая, а затем и на Всадника, чуть качнув головой. Тихий, едва уловимый ухом шорох убеждает Николая, что Всадник из-за его спины исчез. Правда спокойнее от этого не становится все равно ни капли. Внутренности сковывает едким страхом и непониманием, обстановка только еще больше угнетает, а контраст золота елизаветиных волос с окружающим миром нервирует с каждым мгновением все больше.

Николай прикрывает глаза и, наконец-то, понимает, чего от него требовал Яков, раз за разом окуная в кошмары. Только сейчас Николай по-настоящему хочет вернуться в теплую, залитую солнечным светом гостиную, увидеть Лизу в обычном её голубом наряде, а не в дорогом черном платье, местами влажном от просочившейся крови.

- А вы способный ученик, Николай Васильевич, коли так быстро научились возвращаться по желанию, - насмешливо-мягко произносит Алексей обычным своим, совершенно живым голосом из-за плеча Николая.

И правда удалось - вот она гостиная, большая, но темная, освещенная множеством свечей - за окном-то ночь, вот Лиза в жемчужно-розовом платье, вот Данишевский - веселая улыбка, лукавые карие глаза, никакой золоченой трости в помине. Только стоит задуматься, захотеть по-иному глянуть, и все возвращается вновь, а со двора будто доносится жадное то ли бульканье, то ли чавканье, разносящееся гулким шумом под серым, подсвеченным луной небом.

- Что вы хотели от меня? - Николай никак не может не отметить, что в гостиной разбиты все многочисленные зеркала - от этого становится немного спокойнее. Хотя чего уже пугаться? Вроде все самое жуткое уже произошло - Якова ослушался, к колдуну в руки попал, что дальше делать даже не представляет, не успел у беса выспросить.

- Нет, постойте, - жестом останавливает собравшегося заговорить Алексея, вспоминая в равной степени о служебном долге и мучившем его вопросе. - Смерть девиц в этом году четверых, да еще тридцать лет назад дюжины - ваших рук дело? Признаете свою вину?

- Какая удивительная преданность делу, - вальяжно усмехается Данишевский, садясь в свое кресло во главе стола. - Признаю, Николай Васильевич. Признаю. Перед Богом, царем и Третьим отделением - моих рук дело. И шестьдесят лет назад, и девяносто, но в других местах. И двести. Все моих рук. Не сожалею, не раскаиваюсь, да и сами подумайте, разве ради такой красоты - жалко?

Алексей кивает на супругу, и вмиг взгляд его из насмешливого становится нежным. Лиза напротив взгляд опускает, мучительно покраснев, и произносит тихое “Алешенька, перестань…”

- Перестану, любовь моя. О том и разговор, - Данишевский взглядом указывает Николаю на стул напротив Лизы. - Присаживайтесь. Вина хотите?

- Спасибо, нет, - напряженно откликается Николай, невольно сложив пальцы на поблескивающее алым кольцо, так и красующееся на его пальце. Эта багряная пульсация вселяет уверенность, что с Яковом все в порядке. Впрочем на стул он садится, провожая взглядом Елизавету, в тот же миг поднявшуюся из-за стола и подошедшую к супругу, словно бы они втроем исполняли какой-то мудреный танец.

- У нас к вам предложение, Николай. Мы с моей дражайшей Лизанькой уже пытались вас убедить, но… Люди, подобные вам, Николай, идут только за правдой. Удивительное свойство, всегда в жизни пригодится.

“Мне тебе, душа моя, лгать без надобности, ты только за правдой пойдешь… ”

Николай сильнее вжимает кончики пальцев в горячий, едва заметно пульсирующий камень, привлекая внимание колдуна и его супруги. Лиза смотрит с легкой жалостью. Алексей самую малость неприязненно.

- Какое предложение? - всё-таки выговаривает Николай, чувствуя, как что-то огромное, зыбкое тянет к нему свои щупальца из темноты. Словно притаившийся в глубине зверь только и ждет его согласия - а может напротив, отказа? - чтобы обвить щупальцами, утащить куда-то, где не место ни людям, ни нечисти, ни вообще живым тварям.

- Оставайтесь с нами, Коленька, - ласково просит Лиза, уложив хрупкую свою ладонь мужу на плечо. - Оставайтесь. Вы нам по душе, Николай Васильевич, вы с нами счастливы будете.

- Тогда и убийств никаких не нужно будет, - бархатисто-мягко добавляет Алексей, с обожанием глянув на Лизу и накрыв её ладонь своими пальцами. - Вашей Тьмы, Николай, навечно хватит.

- Навечно хватит? - эхом повторяет Гоголь, чувствуя, как внутри вскипает отвращение к обоим. К колдуну, сотнями чужих жизней расплатившемуся за юность своей жены, к его супруге, согласившейся на такую чудовищную сделку.

- Навечно, - подтверждает Данишевский, улыбнувшись как-то по особенному обворожительно. Сердце ёкает в дурном любовном томлении, но тошнотой вмиг обжигает горло и легкие сдавливает отвращением, когда сквозь блеск карих глаз проступает пыльная серость. - С нами останетесь. Уедем отсюда. Чем плохо, Николай? Я не жадный, лишь бы Лизанька счастлива была. Книг напишете больше, чем за человеческую жизнь написать возможно. Вечность у вас на то, чтобы совершенствоваться. Я же, Николай, вижу, вы человек искренний, талантливый…

- Да что вы говорите-то такое? - Николай, содрогнувшись, вскакивает на ноги, отходя за спинку стула, отгораживаясь им, словно бы такая преграда могла его спасти. - Лиза?.. Вы что же… согласны, что это правильно? Что так можно жить? Губя чужие жизни?

Лиза молчит, переводя взгляд с мужа на Николая, и Гоголь не видит в её взгляде и толики той уверенности, что плещется во взгляде Данишевского.

- Что же это за жизнь такая? - тише спрашивает Николай, обращаясь уже к одной только Елизавете. - Лизанька, вы же… вы же светлая такая… как же?

- Жизнь, Николай Васильевич, порой весьма жестока. Если б не все эти загубленные, как вы говорите, жизни, никогда бы вы Лизаньку мою не встретили. Хотели бы разве того?