Между Явью и Навью (СИ)

И это несложно. Николай доверяет, расслабляется, ластится под руки Якова, несмотря на то, что тот заставляет его пережить весь недавний кошмар заново.

- Все в порядке, душа моя, я тебя сберегу, - едва слышно обещает Яков, успокаивая Гоголя прикосновениями, когда воспоминания его доходят до момента, когда он на Якова в лесу наткнулся. - Всё хорошо. Хорошо.

Николай, давно уж наклонившись вперед, прижимается виском к бедру Якова, не заботясь о том, как это будет выглядеть. Яков гладит его по блестящим черным волосам, дожидаясь, пока писарь успокоится, перестанет рвано вздыхать и слабо вздрагивать.

- Страшное тебе пережить пришлось, Коленька, - подводит итог увиденному Яков. - Уж прости беса, не доглядел. Не думал, что ты в самое логово сунешься.

Николай бормочет что-то невнятное, то ли в оправдание, то ли просит Якова себя не винить, но не отстраняется, позволяя длинным пальцам перебирать его волосы.

На Полтаву уже опустилась ночь, чистая, ясная, звездная - залюбуешься.

- Как думаете, сегодня всадник тоже на охоту выйдет? - спрашивает Николай, чуть повернув голову, чтобы, как и Яков, глянуть в окно.

- Навряд ли, - невесело цедит Яков. - Мавка хоть и дурная добыча, а все лучше, чем ничего… Что вы, Николай, на меня смотрите? Оксана ваша своей загробной жизнью для вас пожертвовала. Умная девка, жалко. Хотя и с собой её не заберешь.

- К-как - пожертвовала? - от волнения Николай начинает заикаться, запрокидывает голову, чтобы взглянуть на Якова, будто всерьез надеется, что тот способен на такую дурную шутку.

- Сами видели как, голубчик. Зеркало колдовское разбила - сама в осколках заплутала - вы, если б не так заморочены были, успели б углядеть. Колдун зеркало-то соберет - тогда и мавку получит.

Ночь над Диканькой снова тихая, пугающая. Ни крика птицы, ни песни какой пьяной, ни шагов.

- Колдун, значит, - проговаривает Николай глядя вниз, на подостывшую воду в тазу. - Колдун?..

Яков ставит шаткий стул напротив укутанного в желтовато-белую овчину писаря, усаживаясь, и делая еще один глоток из фляжки. Не для успокоения нервов, а, скорее, по привычке. Да и вкус Якову нравится, никуда не деться. Николай вслед прихлебывает свой отвар с коньяком, и все тоскливо смотрит на беса.

- “У Лукоморья” слышали? - спрашивает Яков, решив, что с этого объяснить будет проще. - Кумира вашего, Александра Сергеевича.

- Слышал, как же, - Николай улыбается робкой, но счастливой улыбкой. вспоминая. - На балу у княгини… как её бишь… да не помню. Александр Сергеевич читал… Я сказки-то люблю, Яков Петрович, - по детски наивно и честно признается Николай, и Гуро, ей-богу, прямо сейчас мягко бы поцеловал его только за эту красивую, наивную улыбку, но Яким словно вздумал запоздало беречь честь своего барина - пришел вынести таз с остывшей водой, да еще добрых дюжину минут вытирал и обувал Гоголю ноги, и только убедившись, что барин укутан со всех сторон, вышел прочь из комнаты.

- Только не спите, душа моя, - напоминает Яков. - Пока нельзя. Я бы и сам вас уложил, да сон какой осенний показал, но пока нельзя.

- Хорошо, - тихонько соглашается Гоголь, зябко кутаясь в овчину. - Так что там про Лукоморье-то, Яков Петрович?

- Про Лукоморье? А там все просто. Даже удивительно, насколько ясно Александр Сергеевич все представляет, хотя дара у него, подобного вашему, нет. Просто поэт, просто гений. Да не завидуйте вы, Николай Васильевич, - цокает Гуро, заметив, как Николай невольно хмурится. - Каждому свое. Вы бы, может, в прозе себя попробовали? Протоколы очень ладно пишете - зачитаешься.

- Вам виднее, - вздыхает Николай, и непонятно про что, про протоколы или про прозу. - Так что там?

- Там царь Кощей над златом чахнет, - очень похоже на Пушкина декламирует Яков. - Злато только не всегда означает золото или драгоценности, Николай Васильевич. У нашего Кощея злато - супруга его, ваша очаровательная Лизанька.

========== Часть 11 ==========

В голове это все не укладывается - Всадник, ведьмы, колдуны, кощей вот теперь, как в детской сказке или, действительно, как у Александра Сергеевича.

А если постараться, припомнить ночную странную науку, и приглядеться к Якову, то можно увидеть, хоть и нечетко, зыбко, витые черные рога и гибкий хвост, то ли нетерпеливо, то ли раздраженно прищелкивающий по полу. Сам следователь спокоен и собран, ничто больше не выдает его эмоций.

Но даже эти рога, хвост и поблескивающее в темных глазах пламя принять разуму проще, чем мысль о том, что Лиза - светлая, ангельская Лиза, может быть в чем-то таком ужасном, оккультном замешана. Николай мотает головой, сбрасывая ставшую уже ненужной овчину - согрелся, хватит. Яков смотрит может чуть сердито - а может ревниво? - и постукивает пальцами по набалдашнику своей бессменной трости.

Когтями, а не пальцами, когтями.

- Лиза мне бы зла не причинила, - настаивает Гоголь, залюбовавшись невольно сочетанием черных когтей и серебряной фигурки.

- Вы аккуратнее, Николай Васильевич, я смотрю, вы от усталости делаете успехи, - усмехается Яков, наклонившись ближе - Николай невольно тянет в легкие приятный пряный запах его парфюма. - А понятие зла для существа с вековым опытом может сильно отличаться от вашего, Николай. Вы же Тёмный, лакомый кусок. Никто бы убивать вас, как тех несчастных девушек, конечно не стал бы. Более того, я почти уверен, что вы чувствовали бы себя счастливым там…

- Где там? - вопрос сам собой срывается с губ, потому что ответ Николай уже предполагает - там, за тонкой, условной перегородкой из покрытого серебром стекла. В отражении, где можно заполучить все, что только можешь пожелать - при условии, что твои желания совпадают с желаниями хозяев дома.

- Думаете, зря Оксана вас разбудила? - криво усмехается Яков, вновь откинувшись на спинку стула, отстранившись. От этого Николай чувствует себя неуютно, словно по тонкому льду ходит. В голову лезет все увиденное - и Лиза в кровавом платье, и чудище во дворе, и зачарованные зеркала, и Данишевский, из окна наблюдавший за Николаем.

- Нет, не зря, - переборов накатившее отвращение твердо отвечает Гоголь. - А девушек зачем убивать? Да еще странно так, обескровливать. Какой-то ритуал? Жертвоприношение?

- Тихо-тихо, не частите, - Гуро тихонько стучит тростью по полу. - Вы меня простите, душа моя, но я опасаюсь, что вы от усталости или от напряжения на ту сторону шагнете, уже вон как на рога мои таращитесь, не надоело?

Николай смущается, потому что правда таращился - красивые, прикоснуться хочется, и вопреки всякому здравому смыслу Якову идут.

- Простите, Яков Петрович, - Николай упирается взглядом в пол, пережидая, пока схлынет румянец.

- Налюбуетесь еще, Коленька. Как только уберемся с этой проклятущей деревни.

Так просто и естественно у него получается это “Коленька”, что сразу на душе становится спокойнее, словно если и есть в мире что-то надежное, то это столичный следователь, бес по происхождению, Яков Петрович Гуро, произносящий этим своим бархатным голосом, чуть растягивая гласные, “Коленька”. Николай улыбается и своим мыслям, неуместным во всем этом беспорядке и аду, но все равно мелькнувшим, и Якову, словно убеждая, что ни на какую “другую сторону” он не собирается.

- Расскажете? И Лиза здесь при чем? Не ведьма же она?

- Не ведьма, Коля, совсем не ведьма. Живая она, человек самый что ни на есть настоящий, даже поболе чем вы, вы-то Тёмный. Лет только ей много. Сотня, две, не знаю. По ведьме-то нетрудно определить, а по живой, да нестареющей девице как?

Николай пожимает плечами, потому что действительно не имеет понятия, как. И вообще, как все это может происходить.

- Никак, - подводит итог Яков. Видно, что он еще в глубокой задумчивости, и Николай терпеливо ждет, отрицательно мотнув головой в ответ на вопрос Якима, поинтересовавшегося, собирать ли ужин.

- Что ж вы от ужина-то отказываетесь? - возмущается Яков, вынырнув из своих мыслей. - Впрочем, ладно, можно и отложить, хотя я подустал уже яблоки одни грызть, все некогда да некогда поужинать нормально, да и негде. Ладно, забудьте, Коля, - останавливает жестом собравшегося вернуть Якима Николая, и продолжает: