Эроменос (СИ)

Юноша задумался, вспоминая, потом отрицательно покачал головой.

— Тогда я расскажу тебе, хоть оратор из меня никудышный, и это не будет настолько увлекательно. Аристофан говорил о том, что раньше мир был не совсем таким, как сейчас, а у людей было не два пола, а три. Третий пол — андрогины — соединял в себе признаки и мужчин, и женщин. Тело у всех людей того времени было округлое, спина не отличалась от груди, а рук и ног было по четыре. Каждый имел одну шею и голову, но по два одинаковых лица, глядящих в разные стороны, и по две пары ушей, срамных частей тоже было две. Передвигался такой человек по-разному: либо прямо и во весь рост, одной из сторон вперед, а если торопился, то шел колесом, перекатываясь на восьми конечностях. Полов было три, потому что мужской род происходит от Солнца, женский — от Земли, а двуполые — от Луны, в которой оба эти начала. Эти люди были очень сильны и могущественны и бросали вызов власти богов. Олимпийцы долго думали, что же делать с людьми, и тогда Зевс решил рассечь каждого человека надвое, уменьшив таким образом их силу. И получается, что мы… каждый из нас, часть разделенного человека, и поэтому каждый ищет свою половину.

— И как же понять, половиной кого ты был? — спросил Кассандр, очень внимательно слушавший.

— Очень просто. Тех, кто были раньше андрогинами, влечет к противоположному полу; женщин, являющихся половиной прежней женщины, мало интересуют мужчины, их влечет к женщинам, и точно так же — мужчины.

— А ты? К кому влечет тебя? — прямо спросил Кассандр, только что получивший ответ на давно мучивший вопрос — почему его не волнуют женщины.

— Для меня не будет счастьем иметь жену и детей, — так же прямо ответил Астин. — Отец знает об этом и пока не спешит женить меня.

— Вот как? А как понять, кто именно твоя половина?

— Аристофану мы тоже задали этот вопрос, — усмехнулся Астин. — Он ответил, что сердце подскажет само, забившись сильнее, а затем родится привязанность и любовь, и люди эти не смогут представить своей жизни друг без друга. Их влечет не только к телу, но и к душе своей половины, они живут и умирают вместе, не желая видеть рядом с собой никого другого.

— Как Гармодий и Аристогитон?

— Да… Тогда я не поверил услышанному, не поверил, что такое бывает в наше время, но теперь я знаю — Аристофан не лгал. Всё, о чем он говорил, я испытываю с того дня, как впервые увидел тебя. Я думал, что причина в твоей красоте, к которой нельзя остаться равнодушным, однако влечение к внешнему проходит так же быстро, как и возникает, а я чувствую то же самое даже сейчас.

Повисла тишина, нарушаемая только потрескиванием костра и неугомонными сверчками. Кассандр смотрел в глаза Астина, слушал глухие удары своего сердца и понимал, что молчать дальше нельзя. Только какими словами выразить то, что чувствуешь, то, с чем боролся все это время, что гнал от себя, о чем запрещал себе даже думать? Но сказать нужно, если ты мужчина.

— Когда я читал «Илиаду», то мечтал о том, чтобы боги послали мне своего Ахиллеса, того, ради которого я буду готов на все, кому отдам и тело, и сердце. Боги посмеялись надо мной, послав Лаэрта… смеются и сейчас. Сын гелиаста и преступник — можно ли придумать нечто более нелепое? — горько воскликнул Кассандр, выплескивая остатки вина в огонь.

— Посмеялись? — отставляя чашу и придвигаясь к юноше ближе, спросил Астин. — Н-е-ет, ты ошибаешься! Эрот просто испытывал тебя, а ты доказал, что способен ради любви пожертвовать собой, что может быть выше и чище этого поступка?

— Я убил наставника… — пробормотал Кассандр, отводя глаза и стараясь не обращать внимания на то, как близко сейчас Астин.

— Ради возлюбленного, — тихо сказал молодой афинянин, а потом коснулся волос юноши, — не ради богатства, не из ненависти. Я уже говорил об этом и повторяю снова: эринии будут преследовать Лаэрта, а не тебя, — с каждым словом Астин придвигался всё ближе, его пальцы, подрагивая, гладили золотистый шелк, а спустя мгновение губы оказались совсем близко от губ Кассандра: — И разве мое сердце обмануло меня?

— Нет… — ответ был очень тихим, но Астин услышал и сделал то, о чем так давно мечтал, что представлял жаркими бессонными ночами, чего так сильно желал всё это время. Страстно и нежно коснулся он губ Кассандра, и вскоре в потрескивание пламени вплелась, а после и заглушила его хвалебная песнь Эроту, которую исполняли сплетающиеся тела.

***

Следующим утром Кассандра снова разбудили легкие прикосновения, но были они настолько приятными, что хотелось и дальше лежать, не открывая глаз, наслаждаться теплом прижимающегося к спине Астина, чувствовать, как перебирают его пальцы спутавшиеся волосы, и вспоминать полные сладости мгновения прошедшей ночи.

Это было так чудесно, что с губ Кассандра невольно сорвался тихий вздох, в груди стало тесно, и кровь быстрее побежала по жилам.

— Я разбудил тебя, — негромко сказал Астин, целуя юношу в плечо, — хоть вовсе не собирался делать этого. Совсем недавно мы разомкнули объятия, но я уже скучаю по тебе, эроменос…

— Я так же называл тебя, — улыбнулся Кассандр, поворачиваясь и видя счастливую улыбку Астина — отражение его собственной улыбки, — не смея произнести этого вслух. Я хулил Эрота за то, что снова угодил в меня стрелой… а теперь вина перед богом за каждое слово отравляет мне радость… Я боюсь, чтобы в гневе оскорбленный Эрот не вынул из колчана черную стрелу и не поразил ею тебя, как Дафну…

— Не бойся, — Астин снова коснулся губами горячей кожи возлюбленного, — мы вместе принесем Эроту жертвы, как только сможем, и он простит тебя.

— Ты уверен? — Кассандр переспросил это, внимательно вглядываясь в любимые глаза и опасаясь не найти в них подтверждения словам.

— Совершенно, как и в том, что люблю тебя с того мгновения, как увидел, — пылко прошептал молодой афинянин, наклоняясь к губам юноши, — пусть тела наши воздадут хвалу Эроту до того, как пустимся в путь.

— Да будет так, — прошептал Кассандр, ощущая, как жар стремительно разносится по телу от прикосновений Астина, и не желая противиться силе, пленившей обоих.

После они быстро позавтракали, собрали вещи, оседлали отдохнувших за ночь коней и поехали дальше, однако оба теперь больше смотрели друг на друга, нежели по сторонам, да и думали не о том, что вскоре увидят на арене. Иная схватка занимала умы обоих всадников, и слишком ясно читалось это во взглядах.

Астину казалось, что ночь эта сделала его возлюбленного еще прекраснее, словно сбросил он вместе с хитоном незримые цепи, сковавшие сердце после предательства Лаэрта. Они упали прямо в костер и сгорели там, словно в кузнице самого Гефеста, и не осталось от них ничего. А утром Кассандр надел на себя просто светло-голубой хитон, всего лишь одежду, которую Астину захотелось немедленно снять с возлюбленного, чтобы не мешала ткань любоваться телом.

— Как жаль, что боги не дали мне таланта к стихам, — сокрушенно произнес Астин, решив сделать дорогу короче при помощи слов.

— Почему? — тут же откликнулся Кассандр, с губ которого всё это время не сходила улыбка.

— Я написал бы поэму о нашей любви, — мечтательно произнес молодой афинянин, — прославил бы в ней твоё имя — имя самого прекрасного юноши Ойкумены!

— Не нужно, — улыбка на лице Кассандра увяла, как увядают цветы, стоит Персефоне вернуться к супругу.

— Почему? — не заметив перемены в возлюбленном, продолжил Астин. — Твоя скромность восхищает, однако же я думаю…

— Не нужно, — громче повторил юноша, останавливая лошадь и хватая любимого за руку, — если любишь меня, никогда больше не говори такого, молю тебя именем Зевса! Мертвые буквы не могут передать того, чем полно живое и горячее сердце! Но они могут лгать, ими так легко обмануться… — последние слова Кассандр произнес совсем тихо, отпуская руку Астина и вновь посылая коня вперед.

Всё ещё не понимая, чем же мог так расстроить юношу, Астин догнал его и перегородил и без того узкую дорогу, не позволяя сбежать от ответов.