Last Stardust (СИ)

— Весь? — уточнил Отабек, и Юра не сразу понял, что он спрашивает о разговоре с Милой. Его ответов приходилось ждать, казалось, по несколько длинных минут, каждая из которых выкручивала внутренности, как спагетти, наматываемые на вилку.

У Юры было предостаточно времени подумать о том, стоит ли вообще затевать эту беседу с Отабеком. Пока они добирались из Камакуры в Токио, а оттуда – уже в Осаку, в обоих синкансэнах все спали, как убитые. Даже Гоша, который в принципе постоянно ворчал, ерзал или слонялся туда-сюда по вагону – то умыться, то выкинуть мусор, то найти барышню, развозившую кофе и мороженое, к которому он пристрастился с подачи Вити, — вырубился почти сразу, как они заняли свои места. Вечно полный энергии Пхичит долго сопротивлялся, но по истечении первого часа поездки задремал, уткнувшись лбом в окно, как ребенок. Юра же прокручивал в голове услышанный на пляже чужой разговор, пока он не потерял всякий смысл, словно заезженная до дыр виниловая пластинка. Он думал, что принял решение все же не вмешиваться в дела Отабека – в конце концов, если ему так будет проще, если ему тяжело находиться рядом с ним, с Юрой, если он так хотел уехать, не имело смысла его останавливать. Юра его слишком хорошо знал – если Алтын что-то вбил себе в голову, можно хоть костьми лечь – не переубедишь. Да, думал Юра, пока они шли по уже пустому и словно нагретому от пола до потолка после длинного рабочего дня тоннелю рынка, так будет правильно. Как бы ни хотелось поговорить, он не станет делать еще хуже, не станет снова выводить Отабека на разговор, который опять может закончиться ссорой, ничего не станет делать, просто уйдет в сторону, промолчит.

И эти мысли смыло, как песок океанской волной, едва все разошлись по комнатам хостела. Слова просто сорвались с губ сами собой.

“Не уезжай”.

— Не знаю, весь или нет, — ответил Юра. — Главное я услышал. Если это из-за меня, — он запнулся и отвел взгляд, — я не буду больше устраивать сцен, как тогда. Это было… это…

— Юр, — Отабек отвернулся, открыл балкон и распахнул его настежь, впуская в номер стрекот цикад, — не в этом ведь дело.

— А в чем тогда? – спросил Юра, подходя ближе и кидая многострадальный пакет рядом с ножкой своей кровати.

Отабек не шелохнулся — так и стоял, упираясь одной рукой в открытую балконную створку и глядя на потонувший в темноте район. Небо было покрыто редкими облаками, подсвеченными сизым отблеском луны, которая была маленькой и неровной, будто обгрызенной с одной стороны.

Юру уже с ума сводило это молчание, которое повисало после каждой фразы и которое было тяжелым и выматывающим. На них это не было похоже вовсе. Это не про них. Ведь это Отабек! С ним всегда было так легко разговаривать: не нужно было подбирать слова, как с Лилией, чтобы не ляпнуть лишнего, или пытаться казаться взрослее и самостоятельнее, как с дедушкой, чтобы не заставлять волноваться. Никогда еще Юре не было так тяжело говорить то, что он думал.

— Бек, — выдохнул он, не отрывая взгляда от профиля Отабека, неровно освещенного тусклым светом луны, — я правда не знаю, что тогда на меня нашло. Ты прав, мы все решили, незачем было возвращаться к этому всему. Ты не виноват, что я вел себя, как эгоист. Я не хочу портить тебе отдых, — слова давались тяжело и будто застревали в горле, как рыбьи кости. Отабек повернул голову и посмотрел на Юру. Теперь половина его лица была скрыта темнотой комнаты. — Давай просто… мы же не чужие, правда? Я не буду больше доставать тебя и ворошить то, что было. Я…

— Похоже, ты все же слышал не весь разговор, — сказал Отабек. – Тем лучше.

Юра закрыл рот и больно зажал между зубами кончик языка. Он только что пообещал не донимать Отабека — не стоит задавать вопросы, о которых он потом снова пожалеет.

— Просто останься, — тихо попросил он.

Ноги вдруг стали тяжелыми и неуклюжими, и Юра едва не снес бедром кровать, когда обходил ее, чтобы сесть на матрас. Смотреть на Отабека — такого странного, отстраненного и будто совершенно чужого — больше не было сил. Юра опустил голову и уткнулся лбом в ладони.

— Ты ведь спрашивал меня тогда, буду ли я твоим другом, и я согласился. Неужели теперь все так сильно изменилось? — он произносил слова, почти не слыша, как они звучали в этой ставшей вдруг такой тесной и неуютной темноте — жаркой и влажной, тугой, как резина.

Послышались шаги, и Юра почувствовал, как просел матрас под тяжестью чужого тела. Дыхание Отабека едва ощутимо коснулось растрепанных волос — резинку в океане Юра так и не нашел.

— Ничего не изменилось, — прозвучало совсем рядом. — Все, что я тогда говорил, правда.

— Тогда не уезжай. Обещаю, я ни слова не скажу про… про то, что было. Я не буду трепать тебе нервы. Я еще тогда говорил, что ни хрена дружить не умею, но я буду очень стараться, — последнее слово вышло совсем глухим и тихим. Юра проглотил вязкую слюну и прочистил горло. Сбоку мягко грело чужое тепло, и Юра невероятным усилием уговорил себя не поворачивать голову, чтобы уткнуться в такое знакомое плечо, которое было совсем рядом. Да, это всегда помогало, но теперь пора было учиться жить без этого. Давно пора было, просто Юра опять упустил самое главное, понял все не так и не вовремя.

— Юр, перестань. Ты не виноват, — сказал Отабек.

— И ты тоже! — громко возразил Юра и осекся.

В номере повисла тишина. Были слышны только разговоры за стенкой. Кажется, в общем зале собрались все, даже можно было разобрать голос Милы.

— Как нога? — спросил Отабек.

Юра отклеил ладони ото лба, который уже успел покрыться испариной от жары, и, приподняв ногу, покрутил в воздухе ступней. Кожа в месте ожога горела чуть сильнее, чем везде.

— Да норм. Пройдет, — отозвался он.

— Мила обещала дать какой-то крем, пойду попрошу, — Отабек поднялся, и Юра, прежде чем успел себя остановить, схватил его за запястье.

— Ты не уедешь?

Луна, похоже, совсем скрылась за облаками, потому что теперь лица Отабека совершенно не было видно. Юра бы что угодно в тот момент отдал, чтобы посмотреть в его глаза, чтобы разглядеть там хоть что-то знакомое и привычное, что-то, что всегда давало силы идти дальше, как бы ни было тяжело.

— Хорошо, — наконец, прозвучал ответ.

Юра выдохнул, уговаривая себя, что это облегчение сейчас разливается под ребрами чем-то горячим и тяжелым, а вовсе не что-то другое.

— Друзья? — спросил он.

— Друзья, — отозвался Отабек, выворачивая запястье из его хватки и пожимая юрины пальцы.

Почти как тогда, в Барселоне. Почти. С большой натяжкой, но все же. Слово-то то же самое.

Только почему от него на этот раз уже не хотелось улыбаться?

*

— Опять эти ворота! — Гоша, перегнувшись через бортик, указал пальцем в сторону острова.

— Это Великие Тории, часть святилища Ицукусима, — прокомментировал стоявший рядом Юри, ухватив Гошу за футболку на пояснице, чтобы тот не полетел рыбкой в воду. — Кстати, они тоже входят в список Всемирного Наследия ЮНЕСКО.

— Да, по-моему, тут все можно занести в этот список, так красиво, — выдохнула Мила, придерживая одной рукой на макушке широкополую белую шляпку, чтобы ее не снесло ветром.

Им снова пришлось встать очень рано, чтобы утром, до отлива, прибыть в Хиросиму. И теперь паром, перевозивший всех, как маршрутка, раз в полчаса на остров Миядзима, медленно плыл по бледно-бирюзовой воде к песчаному берегу. Сам город все единогласно решили осмотреть вечером, чтобы успеть сначала полюбоваться на одну из главных достопримечательностей префектуры — святилище Ицукусима. Врата, стоявшие в нескольких метрах от берега и затопленные в первой половине дня водой, горделиво возвышались ярко-оранжевым пятном над спокойным морем. Они очень сильно напоминали тории из Фусими Инари в Киото, просто были крупнее и монументальнее. Паром мягко и лениво полз по невысоким волнам к берегам острова, и все собрались на его втором ярусе вдоль бортиков палубы.

— Врата были полностью восстановлены во второй половине XIX века, — сказал Юри, отмахиваясь от Пхичита, пытавшегося его сфотографировать.