My annoying idol (СИ)

Тот, словно загипнотизированный, смотрел вслед удаляющемуся Чонину. Не было сомнений, что младший злится на него и, возможно, во всем винит именно Ханя. Сам Лу не смел сказать и слова против: Кай абсолютно прав. Именно он, Лу Хань, виноват в том, что произошло с Сехуном. Быть может, останься он рядом и поддержи любимого человека, Хуну бы не пришлось проходить через многое. Он глубоко заблуждался, думая, что их расставание, болезненное и слишком долгое, лишит Сехуна многих проблем.

Лифт поднимался мучительно долго. Лухан еле сдерживался, чтобы напрасно не раздражаться и не кричать на Исина, пытающегося успокоить его. Кенсу уставился в экран мобильного, то и дело нажимая кнопку вызова, но каждый раз получал одно и то же: Чонин не желал разговаривать, а потом и вовсе выключил телефон.

— Паршивец, — прошипел Кенсу. Он поднял глаза на Лухана и Исина, быстро взвешивая все «за» и «против», и предупредил: — Охрана, как минимум, вдоль всего коридора. Госпожа О не общается ни с кем напрямую, найдите ее адвоката и разъясните ему все. Может быть, тогда…

— Куда ты собрался? — удивился Чжан.

— Найду Чонина.

Су выскочил, как только двери лифта раздвинулись, и припустил налево по коридору. Лухан вышел следом, осмотрелся и двинулся в сторону стеклянных дверей отделения интенсивной терапии.

Время близилось к вечеру, а запас терпения Лу Хань исчерпал еще в самолете, потому все вопросы решал Исин. Хань молча сидел и гипнотизировал взглядом стену напротив него, противно белую, увешанную какими-то плакатами и брошюрами о вреде алкоголя, курения, беспорядочных половых связей и тому подобное. Буквы разбегались перед глазами, и молодой человек позволил себе безвольно откинуться назад, больно ударяясь головой о шероховатую поверхность стены. Запах лекарств раздражал обоняние, мельтешащие туда-сюда врачи и медсестры сливались в какую-то хаотичную массу. Хань всеми фибрами души ненавидел больницы, в которых бывал слишком часто с самого детства.

— Хань, — когда к нему подлетел взволнованный Исин, Лу только отмахнулся, закрывая глаза и мечтая забыться, чтобы никакие проблемы больше не тревожили и без того беспокойного парня. Исин ущипнул друга за щеку и похлопал по плечу, четко проговаривая: — Хань. Сехун впал в кому.

Чувство, будто что-то внутри тебя обрывается и падает вниз, в пропасть, разбиваясь на сотни маленьких осколков, которые невозможно собрать и склеить, будто с тебя живьем сдирают кожу и вырывают сердце, ломают кости, заставляя мучиться и вопить от жуткой боли. Тогда казалось, что жизнь закончилась, но он все еще жил и какая-то промелькнувшая в сознании на долю секунды мысль упрямо держала его в жестоком мире.

— Нам… можно увидеть его, — севшим голосом пробормотал Исин, отводя взгляд. — Хань?

— Как долго…

— Уже семь часов.

— Я…

— Мы можем поехать домой сейчас, — встрепенулся Син, мягко поглаживая ладонь Лу. — Отдохнешь, придешь в себя и… потом приедем снова…

— Нет, — Хань мотнул головой, с трудом поднимаясь с места и едва ли не падая обратно. Исин подхватил друга под руку, но старший только отмахнулся и, шатаясь, подошел к палате.

— Ч-что здесь забыла полиция? — нервно прошептал Хань, краем глаза замечая людей в форме.

Исин мысленно дал себе подзатыльник. За заботами о перелете и здоровье Лухана он совсем забыл рассказать тому, что произошло. Чжан открыл дверь палаты и подтолкнул Лу, который на негнущихся ногах прошел внутрь, застывая прямо у порога. Он не мог оторвать взгляд от больничной койки, на которой замерло едва узнаваемое тело, окруженное множеством приборов.

— Сехун-а… — младший сглотнул, боясь продолжить. Он уже предвидел реакцию Ханя, и на грани слышимости, в глубине души надеясь, что Лухан не услышит и не станет переспрашивать, произнес: — Сехуна обвиняют в избиении Соён и… он сбил человека. Насмерть… Лухан!..

Хань осел на пол, все так же глядя на Сехуна, такого далекого и неродного сейчас. Он едва ли мог разглядеть хоть одно живое место на некогда красивом теле, теперь скрытом бинтами и проводами. Ничего, кроме неподвижно лежащего Се, не могло волновать его сейчас. Так страшно… Лухану никогда не было так страшно. Он боялся вздохнуть или даже моргнуть, казалось, сделай он это, и что-нибудь случится. Все детские страхи сейчас выглядели, куда более реальными для впечатлительного Ханя. Они мешались с виной, затопляющей взрослого человека, никак не вязались с мыслями всегда спокойного и рассудительного парня, от которого не осталось и следа.

— Лу, мы найдем ему лучшего адвоката…

— К черту, — задыхаясь, прохрипел парень. — К черту адвокатов и полицию! Слышать ничего не хочу, — он поднялся и, крупно вздрагивая, подошел к койке, дрожащими пальцами прикасаясь к ледяной щеке Сехуна. — Он не виноват. Он ничего не сделал.

— Лухан.

— Это я… все из-за меня… если бы я не ушел тогда… — сорванным голосом продолжал Лухан.

— Лухан, это было так давно, прекрати винить себя!

— Прости, — прошептал старший, пряча лицо в складках тонкого одеяла. Горячие слезы обжигали его бледные щеки и терялись мокрыми пятнами в белоснежной ткани. — Прости меня, прости…

***

Мы не осознаем слишком многих вещей до тех пор, пока они не врываются в нашу жизнь, подобно вихрю сильного ветра, сметающего все на своем пути. Человек учится на ошибках, и не обжечься хотя бы раз невозможно. Жизнь покажется не такой простой, явит свое истинную сущность и испытает на прочность, и только от тебя зависит, как ты будешь смотреть в глаза страху, боли, трудностям: уверенно пойдешь вперед или сломаешься, как хрупкая роза. Жизнь преподносит массу сюрпризов, иногда неприятных, таких, от которых хочется взвыть и спросить у Всевышнего: «Чем я заслужил такое?» — побыть слабым, остаться наедине с собой и пожаловаться на судьбу, проклиная все на свете. Слабость — порок, но можем ли мы всегда быть сильными? За слабостью приходит безысходность, затягивает, как трясина, убеждает, что ничего сделать нельзя и ты пропащий, ненужный, ведь есть столько людей на земле, куда тебе до них, и без тебя обойдутся, или попросту: ты очень слаб и помочь не сможешь. Так слабость или сила?

Хань всегда считал себя сильным и много раз ошибался. Слабость? Нет. Он опускал руки, падал и снова поднимался, упрямился и шел дальше, снова падал и разбивался. Сила? У него ее нет. Безысходность? О да, огромная. Она почти убедила Лу Ханя в том, что он ничего не может. А ведь и правда: человек несилен. Существуют миллионы задач и проблем, которые мы не способны решить. Кто может? И на этот вопрос ответа не найти. Все верно, Лу Хань не силен и не слаб. Он просто человек, один из миллиардов, со своими проблемами и переменным «слабый — сильный». Нет абсолютно сильных, как и нет абсолютно слабых. Есть жизнь с миллионами испытаний. У кого-то их больше, у кого-то меньше, кому-то покажется, что другой живет припеваючи, а на самом деле хочется сдаться, но человек натягивает улыбку и снова «все хорошо, это временно». Действительно, все когда-то заканчивается, стоит потерпеть и не опустить безвольно руки, тихо убеждая самого себя, что «все, проиграл, конец». Лухан слышать ничего не хочет об этом, ведь какой конец может наступить, если он так много не сделал? Убеждает себя, глубоко вздыхает, на секунду прикрывая глаза, и криво улыбается, думая, что «это временно». Размеренный писк приборов, капельницы и серьезные врачи, хмурящиеся и делающие пометки в блокнотах. Временно, так? Скоро ведь все наладится? Иначе и быть не может.

Ровно месяц, три дня и, кажется, шесть часов.

Кажется, если он начнет считать секунды, то сойдет с ума. Слабость постепенно берет верх: это на самом деле очень сложно — каждый день слышать ненавистное «если он придет в себя». Оно весомо давит на веру, заставляя Ханя беспомощно оглядываться на стабильные показатели приборов. Он ничего не понимает в этом, но «стабильность» — это же хорошо? Тогда почему отовсюду слышно «если»? Для близких человека, находящегося в коме, нет ничего страшнее этого «если».