Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

Драган рядом внимательно слушает каждое слово. То ли профессиональная привычка, то ли личный интерес, но своего взгляда с Ивана он не сводит.

— Ну… Я просто хотел сказать, что ты мне нравишься.

Ваня закипает. Сказывается еще и алкоголь, который подначивает зарождающееся раздражение. Сказывается чрезмерная навязчивость, которая у Ивана уже в печенках сидит.

— Альфред. Я уже отвечал, что думаю на этот счет, — голос Ивана буквально звенит от злости.

— Но…

— Хватит. Просто оставь эти мысли и найди себе кого помоложе и доступнее, — не слушая возражений продолжает Иван.

— Но Ванечка, — лепечет Джонс. Даже для его жизнерадостности и самоуверенности видимо есть предел.

— Никаких «Ванечка», Ал. Я все сказал.

Иван уже тянется, чтобы сбросить вызов, и все же слышит последние слова, которые больно бьют в сердце:

— Мне все равно нужен только ты! Так что я не оставлю попыток!

Связь обрывается и наступает полнейшая тишина, в которой Ваня откидывается на спинку дивана, а Драган внимательно и с ухмылкой смотрит. Он слышал весь разговор — динамики телефона достаточно громкие, чтобы не слышать, да и во время интервью с Альфредом он многое успел понять об этом человеке.

— Целеустремленный парень, — протянув Ване рюмку, говорит он чуть погодя.

— Это его худшее качество, — вздыхает Брагинский.

В нем нет больше былого раздражения, есть только усталость и странная боль в голосе.

— Так почему бы не начать встречаться? — эти слова бьют как обухом по голове, так что Ваня удивленно косится на Драгана, но потом все же успокаивается и задумывается.

— Альфред — ребенок, — неторопливо начинает Брагинский, опрокинув в себя водку и заев ее яблоком. — У него семь пятниц на неделе, он слишком несерьезный, слишком маленький… Нет, дело даже не в этом. Я для него слишком взрослый, — вздыхает он. — У него вся жизнь еще впереди, так пусть поищет того, с кем будет счастлив.

— А вдруг он будет счастлив только с тобой? — Милошевич все так же усмехается.

— Да куда там. Он меня и не знает толком, но все твердит свое «люблю»… уже больше года, наверное, — отмахивается Ваня.

— Интересно, — Драган откидывается на спинку дивана. — Знаешь, как я познакомился со Штефаном? — вдруг спрашивает он совершенно неожиданно.

— Наверное, на работе? Он твой начальник, ты рядовой работник, роман, все дела, — предполагает Брагинский, но Милошевич лишь качает головой и смеется.

— Ты бы знал, сколько людей думают так же, — чуть успокаивается он и продолжает. — На самом деле мы встретились на дискотеке у общего знакомого. Напились, переспали, провели одну из самых потрясающих в моей жизни ночей, а на утро я вспомнил, что должен был ехать на собеседование, на которое уже безбожно опоздал. Знаешь, это был мой последний шанс найти нормальную работу, потому что денег больше не было, за квартиру платить было нечем, и предложение с работой, как назло, оказалось последним, во все остальные места меня уже не взяли, — Драган отпивает еще немного алкоголя, пока Ваня терпеливо ждет. — Ты бы видел лицо главного редактора, когда к нему завалился предполагаемый новый сотрудник с опозданием на час, весь взмыленный, растрепанный, с запахом перегара и засосами на шее, которые этот же главный редактор и оставил прошлой ночью. От меня в тот день все сотрудники на входе шарахались, а секретарь не хотела в кабинет к начальнику пускать, однако же, — Драган разводит руками в стороны. — Я это все к тому веду, что у судьбы странные шуточки, и она лучше знает, кому с кем быть. Ты бы задумался над этим. Тем более, раз за год ты так и не удостоился нормально отшить Альфреда. Что-то это да значит.

Драган замолкает, пока Ваня неторопливо обдумывает все услышанное. Что ж, Милошевич определенно в чем-то прав. Во всяком случае, возможно у судьбы и правда имеются свои планы.

***

— Ух ты, как все запущенно, — так говорит Гилберт, стоит ему переступить порог знакомого дома и увидеть в нем мечущегося Мэтта.

У Байльшмидта есть свои собственные ключи от двери, а потому Уильямс не успевает привести в порядок ни себя, ни свой дом, где царит настоящий хаос. Гилберт знает Мэтта уже очень давно, а потому прекрасно понимает, откуда весь этот бардак и что примерно творится с Уильямсом.

— Вот же черт… — тот останавливается посреди этого взрыва из вещей, техники и прочего содержимого шкафов и тихо ругается. Он сам позвал Гилберта именно сегодня к себе домой. И сам же благополучно про это забыл. — Пойдем на кухню, там все менее… — Мэтт даже слов подобрать не может, просто тянет Байльшмидта к кухне, где торопится заварить чай и отогреть своего гостя после ледяной улицы.

— Так, а теперь расскажи, что же тебя так взволновало? — это Гилберт спрашивает спустя еще пять минут, когда Мэттью, наконец-то перестает строить из себя заботливую хозяюшку и усаживается напротив, предварительно поставив на стол чашки и вазочки с печеньем.

— Черт… — раз в сотый за вечер говорит Мэтт и мотает головой. — В общем, Гил, у меня, кажется, проблема… — Уильямс говорит это скованно, словно признается отцу в прогуле школы.

Байльшмидт хмыкает и ждет продолжения. Он привык, что Мэтт загоняется из-за всякой ерунды, и его достаточно просто направить в нужное русло, чтобы он сам вырвался из мыслительной каши. Поэтому и теперь вряд ли случилось что-то серьезное. Быть может, Мэтт случайно забрал чью-то вещь по невнимательности и возомнил себя вором или еще какой-нибудь бред. Во всяком случае Гилберт не рассчитывает ни на что масштабное.

— Я… — Уильямс сглатывает и теребит нервно руки. — Я влюбился, Гил.

А вот теперь впору ронять на пол челюсть. Гилберту не хватает тактичности, чтобы скрыть удивление, но он все еще не понимает, зачем вокруг этого столько волнения.

— В кого? — интересуется Байльшмидт. В голову ненароком закрадывается мысль, что Уильямс влюбился в альфу, тогда объяснилось бы столь странное поведение — однополые отношения у многих воспринимались весьма отрицательно.

— В Джеймса.

Гилберт нервно хмыкает и откидывается на стул. Уж лучше бы был альфа, потому как этот вариант просто в разы хуже и тяжелее.

Чаепитие проходит в молчании, пока Гилберт соображает, как вообще такое могло произойти, а Мэтт просто отвлекается на содержимое чашки. Но время идет, посуда пустеет, а потому Байльшмидт, чуть устаканив все у себя в голове, смотрит уже более уверенно и спокойно.

— Что ж, — тянет он, доставая пачку сигарет и протягивая одну из них Мэтту. — Это далеко не самый легкий вариант, — честно говорит он.

— Потому что Джеймс недолюбливает альф? — Уильямс улыбается несколько нервно. — Хотя нет, скорее потому, что он недолюбливает меня вообще… — закусывает губу он.

— Да даже не это самое страшное, — отмахивается Гилберт. В отличие от Мэтта он знает Джеймса достаточно хорошо после всех этих разговоров в курилке. — Джеймс вообще предпочитает встречаться с омегами.

На кухне повисает тишина на долгие несколько секунд, а потом ползет тихий, но откровенно веселый смех. Мэтт давится дымом, вытирает выступившие от кашля слезы с глаз и никак не может успокоиться от всей нелепости этой ситуации.

— Знаешь, Гил? — давится смехом он и едва ли произносит слова. — Я даже не понимаю, мне сейчас грустно от этого известия, или слишком весело от абсурдности происходящего. Только я мог так неуклюже вляпаться.

— Да брось. Ты же тоже вроде был по бетам, — пожимает плечами Байльшмидт. — Быть может, сама судьба свела вас вместе, чтобы сделать натуралами, — с гордым и величественным видом говорит он так, что Мэтт смеется еще сильнее.

— Мне нравится юмор моей судьбы. Определенно, дама веселая, — поддакивает он, так что не выдерживает уже Гилберт и смеется сам, трепя паренька по голове.

— Я это к тому, что все возможно, — усмехается чуть погодя он. — Понаблюдай пока за Джеймсом, поговори с ним. Глядишь, что-нибудь да сложится, а с неприятностями разберемся по ходу, — обещает Гил.