Город надежды (СИ)

— Вы уже ответили на вопросы? — слышу сверху голос и поднимаю голову. На меня смотрит ведущий этого абсурда своими ледяными глазами. Сказать ничего не могу от страха и медленно киваю в ответ. Он показывает мне на психолога рукой. — Прошу. Теперь вас ждёт беседа.

Поднимаюсь на дрожащих ногах, медленно иду. Оборачиваюсь и вижу в толпе родителей своего отца. Он с надеждой смотрит на меня, вытирает лоб тыльной стороной ладони. Почему вообще всё это происходит?

По рассказам мамы причина, по которой был выстроен этот город, заключалась в демографическом кризисе. Пять лет назад правительство пустило в ход закон о том, чтобы отделить гомосексуалистов от гетеросексуальных людей. Три года назад ситуация обострилась, и было принято решение проходить тесты и подросткам. И вот тогда все запаниковали…

Подойдя ближе к мужчине, опускаюсь на стул перед ним. В нос сразу ударяет запах пота и слишком сладкого парфюма. Психолог оглядывает меня с ног до головы и, улыбнувшись, придвигается ближе.

— Артём, — начинает он, просматривая мой тест. — Меня зовут Евгений Александрович, я — твой психолог. Думаю, в будущем мы будем часто сталкиваться с тобой.

Стоп, я не понимаю! Что значит “в будущем сталкиваться”? Я что, уже зачислен? Но спросить не успеваю, он продолжает говорить.

— Ты замечательно ответил на вопросы! — облегченно вздыхаю, позволяю себе улыбнуться. — Для того, чтобы распределить тебя в группу, я должен знать, с какого возраста тебе нравятся мальчики?

Он внимательно изучает меня, хитро улыбается и придвигает стул еще ближе.

— Мне нравятся девочки, честное слово! — еле говорю, голос неуверенный и дрожит. Евгений Александрович придвигается еще ближе, почти наклоняется к моему лицу.

— Ты сам как девочка, не пизди мне, сучонок, — ухмыляется он и, еще раз пробежавшись по моему тесту, жестом отправляет обратно на место.

Я иду, чувствую, что готов упасть. За что мне это? Я сам сдал себя с потрохами. «Честное слово!» — зачем я это сказал? По щекам текут слёзы, и отец, стоя в толпе, видит их. Он смотрит на меня, и в его глазах загорается страх. Он понимает, что потеряет меня, а я чувствую, что больше не увижу маму. Сажусь на место, начинаю реветь, глядя на психолога. У него Киря. Он уверенно, даже слегка пренебрежительно отвечает на вопросы, и через минуту уже рядом со мной.

— Не реви, блядь, — шипит он на меня, а я вновь поворачиваюсь к отцу. Школьная охрана настаивает на том, чтобы родители покинули спортзал, и им приходится подчиниться. Через полчаса всё готово. Трое мужчин тихо переговариваются за столом, ученики сидят кто как: кто-то ревёт от страха, кто-то наоборот — всё прекрасно понимая. Да, не один я такой, уверенный в том, что не вернусь домой.

В спортзале раздается негромкий скрип — открывается дверь запасного выхода. В проёме появляется несколько человек в костюмах, при галстуках, и встают вдоль стены. Чувствую себя преступником, опасным для общества человеком. Это отвратительное чувство, но от него никуда не деться. Ведущий встаёт и оглашает результаты тестов и бесед.

— Архипов Павел, Колесников Михаил, Миронов Артём…

Я замираю. Я знал, что это произойдёт, но не думал, что будет так страшно. Меня начинает трясти. Сжимаю руки в кулаки и думаю, что будет, если сейчас встану и побегу на выход? Меня поймают, свяжут по рукам и ногам? Ведущий продолжает читать.

— Мякишев Владимир, Сергеев Матвей, — он на секунду замирает и улыбается. — В вашей школе всего шесть таких учеников! И последний, секунду… — он подносит бумагу психологу, чтобы тот прочитал фамилию, и вновь поворачивается к нам. — Цыпляков Кирилл.

Кирилл подскакивает с места и злобно смотрит на мужчин. Те только ухмыляются.

— Да вы вообще охуели, суки? — кричит он, не стесняясь. Я пытаюсь остановить его, но он откидывает мою руку. — Какой из меня педик?

Кирилл подбегает к мужчинам, и тут же рядом с ним оказываются двое в костюмах. Они ничего не делают — просто предупредительно стоят рядом. Киря настолько мал по сравнению с ними, что даже ему становится страшно. Я вижу эмоции на его лице, словно гляжу в отражение: ужас в глазах, дрожащие стиснутые губы. Страх заполняет наши души, буквально врастает в них.

В течение следующего часа мы с Кирей продолжаем сидеть за партой. С нами в спортзале еще четверо парней, чьи имена были названы, и наши родители. Ведущий пытается успокоить последних.

— С ними всё будет хорошо, мы находимся под защитой государства и самого президента! Вы должны подписать тут и тут, — она раскладывает перед родителями договоры, быстро пролистывает странички. — И вот тут еще. На последней странице тоже нужна подпись. Это согласие на то, что вы не будете иметь никаких претензий, если ваше чадо заболеет неизлечимой болезнью и умрет, выпадет из окна или перережет себе вены.

Взрослые переглядываются, но всё подписывают. И речи не может идти о том, чтобы сопротивляться. Нас всё равно заберут. Я уже будто не здесь. Потом ко мне подходит отец и обнимает за плечи. Уже не чувствую в этих объятиях тепла и любви, как будто он совершенно чужой мне человек.

— Сегодня и я прохожу тест, — тихо говорит он и воровато оглядывается. — Ты помнишь, какие вопросы были в твоём тесте? Они, говорят, меняются всегда.

Что? Он боится оказаться рядом со мной в этом “Городе надежды”? Чувствую себя тварью и говорю, что ничего не помню. Отец смотрит на меня: в его глазах разочарование и злость. Или мне всё это кажется?

*

За тонированными окнами микроавтобуса мелькают улицы города, потом всё переходит в сплошной лес. Дорога и лес — сквозь тёмное стекло всё кажется мрачным. Иногда Киря пихает меня в бок и пытается подбодрить. Я выдавливаю из себя улыбку, но она вызывает у друга лишь сочувствие. И он, и я знаем — я трус, каких поискать. Никогда не дрался, хорошо учусь. Вроде стереотипы, а про меня. Боли я боюсь до ужаса, поэтому стараюсь с ней никогда не сталкиваться. Пусть лучше я буду убитым, чем избитым. В голове проносятся слова психолога: «Сучонок!» Мерзкий пидорас, вот он кто! Конечно, сказать ему об этом я вряд ли когда-то смогу, зато про себя подумаю! Чтоб он провалился! То, что мы все оказались здесь — его вина! Тест тут совершенно ни при чем — я уверен в этом.

*

За пару часов добираемся до аэропорта. Я подвожу наручные часы, сравнивая время с большим циферблатом в зале ожидания. Там целая толпа, все — школьники.

— Студенты приедут через пару дней, — слышу обрывок фразы, понимаю, что говорит ведущий. Он общается с каким-то мужчиной в синем спортивном костюме. Пытаюсь приглядеться, но охрана уже проталкивает нас к проходным.

*

Шесть часов в самолёте, и моё тело ноет от усталости. Затекли ноги, шея. Хочется пить и спать. Уснуть и не проснуться, а если проснуться, то понять, что я — дома, и рядом мама. Утром она сказала, что сделает всё, чтобы вытащить меня отсюда, и я поверил ей.

*

Сходим с самолёта — уже темно. Первое и единственное, кроме толпы учеников, вижу горы. Огромные, они возвышаются до неба, словно касаются его. Единственный вариант, где мы можем находиться с учетом перелета — Алтай. Киря подтверждает мою догадку и, осматривая выходящих учеников из самолёта, разминает кулаки.

— Я шею кому угодно сломаю, — шепчет он. — И за тебя тоже. Не переживай.

Кирилл выше меня почти на голову, и сейчас его рост вселяет в моё сердце надежду. Глупо, наверно…

*

Часа три мы трясемся на автобусах по извилистым дорогам, а потом вдалеке загораются яркими огнями маленькие домики. Мы подъезжаем ближе, дома увеличиваются в размерах. Коттеджи — элитные, красивые, выстроенные на английский манер. Значит, вот он — Город надежды? Может, здесь будет не так уж и плохо, и придурки, оставшиеся в школе, ещё позавидуют нам? Может, я выдумываю свой страх, и в жизни не бывает такого — тюрем, куда сажают подростков, практически детей?

Но посёлок мы проезжаем, и когда автобусы с диким кряхтением останавливаются, я понимаю, что мы въехали на какую-то территорию. Меня почти выносят из автобуса, оттаптывая при этом кеды. Концлагерь? Тюрьма?