Romanipen (СИ)

Петя не слушал уже. Последнее в душе оборвалось после неосторожных Ульянкиных слов. И такая злость поднялась, что еле сдержался.

Вот как, значит! А он-то верил, ждал. Надеялся на что-то. А барин побоялся: лучше уж его с глаз долой, а самому жениться, лишь бы при наследстве остаться. Будто нет дворян, которые без копейки в кармане в солдаты идут. И живут ведь как-то. А он — испугался и на деньги променял.

— Какая жена-то? — выдавил Петя еле слышно, лишь бы хоть что-нибудь сказать.

— Сам увидишь, — пожала плечами Ульянка.

Она встала, начала поправлять сарафан. Петя заметил вдруг, что глазами хитро блестела — она всегда так делала, когда хотела сплетню рассказать какую-нибудь.

— Чего? — спросил он.

— Да она это… — Ульянка вдруг засмущалась, — хворая… по-женскому. С детьми у нее… плохо будет.

— Кто ж тебе сказал такое? — фыркнул Петя.

Точно — сплетня. Раньше про него с барином весь двор языки чесал, а теперь вот про барыню невесть что придумывают. Это всегда так: один шепотом другому перескажет, а на следующий день уже все знают и каждый добавит еще от себя.

— Лукерья, — обиженно вскинулась девчонка.

— Нашла, кого слушать, — усмехнулся он, — старуху деревенскую. Ну ладно, пойду гляну хоть…

Больно было. Как же это — увидеть барина сейчас с ней? Сдержаться бы, не выдать, что сердце на части рвется. Да пройти мимо с поднятой головой.

Он медленно шел, боялся. Впереди знакомая липовая аллея была, которая вела от ворот к двухэтажному деревянному дому с тесовой крышей. Петя каждое окно в нем помнил, откуда выходит. Сад такой же запущенный остался — пара яблонь старых у забора да беседка под ними. Они с Алексеем Николаевичем летом сидели в этой беседке.

Перед домом двор песчаный был с колодцем в середине, а вокруг — людская с кухней, конюшня и погреб. Ничего не изменилось.

Он барина с женой на аллее увидел, когда уже сидел на крыльце кухни. Сердце зашлось как шальное. И тут же обида стиснула.

Петя наделся хоть, что жена красивая окажется. Тогда еще больнее стало бы, но хотелось сейчас помучить себя. Чтобы подумать с досадой, а может, и высказать барину: «Не зря променял».

Но нет. В седле она боком ехала, и Петя даже издалека видел, что лошади боялась — вздрагивала при каждом резком шаге. Алексей Николаевич ее повод держал, а сам в сторону смотрел — заметно было, насколько скучно ему.

А как ближе подъехали, Петя аж зубами скрипнул. «Старыми девицами» таких называют — она чуть младше барина казалась, в эти годы стыдно жениться уже. Под платьем и посмотреть не на что — острый на язык Федор с доской сравнил бы.

И лицо бледное, простое совсем, а на затылке пучок светлых волос. Петя злорадно отметил, что если косу сплести, то с мышиный хвост толщиной будет.

Алексей Николаевич его не замечал пока. Он спрыгнул с коня, помог слезть жене. Петя поморщился: как же можно так неуклюже-то.

Потом барин под руку ее взял, обернулся — и тогда только увидел его. Едва не споткнулся и так и замер.

Петя зло улыбнулся. Теперь только издали пусть любуется, у него есть вот, с кем миловаться. Что, пожалел уже о женитьбе? По глазам видно — еще как пожалел. Побледнел, а смотрел так отчаянно, словно последний раз в жизни. И — восхищенно.

Петя встал, не глядя на него. Как же больно было, горело все внутри! Он вскинул голову, оправил отросшие волосы, которые еще сильнее вились теперь. И шагнул в кухню.

Уже оттуда он разговор услышал. И хорошо, что отвернулся, иначе не смог бы спокойным сказаться.

— Кто это, Алексей?

— Да… — барин ответил с явным усилием, — так…

Алексей Николаевич только вечером подошел к нему. До этого — видно было, что боялся, глаза прятал. В сенях схватил его за руку, прижал к стене, прерывисто дыша.

— Приходи к реке ночью.

И за дверью скрылся, Петя даже разозлиться и руку вырвать не успел.

Он решил — придет. Интересно было послушать, что барин расскажет и как совпадет с Ульянкиной историей.

Гадко было на душе после целого вечера коротких вопросительных взглядов и торопливых кивков. Хоронились, словно воры какие. Да еще и весь двор косился на Петю. А как с барином рядом видели — шептаться начинали у него за спиной. Обернуться бы и сказать что-нибудь обидное, да обрадуются только — поэтому приходилось делать вид, что не слышит.

Ближе к ночи он не скрываясь уже на Алексея Николаевича посматривал: когда идти-то? А тот только глаза прятал и хмурился, словно сам уже не раз был разговору.

Наконец Петя не выдержал. Прошел мимо него, когда он на крыльце курил. Задел локтем, вопросительно поднял брови и направился прочь со двора.

Ждать у реки ему порядочно надоело. От воды тянуло холодом, поднялся ветер, и Петя понял, что сглупил, выскочив в одной рубахе.

Он вернуться уже хотел, когда услышал шаги за спиной. Алексей Николаевич присел рядом с ним на склоненную к земле ветку ивы и некоторое время молчал.

А Петя уже злой был — и от холода, и оттого, что ждать пришлось. Он и так злился, а сейчас уже горело все внутри. Сам не начинал: знал, что не сдержится и что-нибудь такое про жену скажет, что и разговора не выйдет. Одна за другой едкие фразы на языке вертелись.

Алексей Николаевич подвинулся к нему, коснулся руки. Ее отдернуть захотелось, но Петя не двинулся. Только губы у него сжались и ресницы дрогнули, но в темноте не увидать. Он из последних сил держался. То ли в крик сорваться хотелось — чтоб подойти больше не смел, то ли молча обнять — чтоб по волосам погладил и сказал, что все хорошо, что не значит женитьба ничего. Пообещал бы что-нибудь безумное, вроде того, что все как раньше будет. Петя не поверил бы, ну да ладно.

— Замерз совсем, — Алексей Николаевич укрыл его шинелью.

Та теплая еще была, только что с себя снял. У Пети в горле комок встал. А барин руки с его плеч убирать не спешил. И вдруг прижал к себе порывисто, уткнулся куда-то ему в шею, обжигая дыханием.

— Петенька… — еле слышно прошептал он.

И тут Петю злость взяла. Броситься, что ли, к нему после «Петеньки»? А подрагивавшие руки, судорожно вцепившиеся в его плечи, оттолкнуть хотелось. Жену пусть свою обнимает, он-то зачем теперь?

Он представил вдруг с ней Алексея Николаевича. Полгода, значит, как женился. Полгода с ней был. Интересно, вспоминал хоть его, когда ее целовал?

Больно было знать, что и не только целовал — ночью, там, где Петя засыпал в его теплых объятьях. А про него, наверное, Алексей Николаевич и не думал тогда.

— Какой же ты красивый стал, — барин провел пальцами по его щеке.

Петя усмехнулся и досадливо отвернулся. Красивый-то красивый, да не про вашу честь.

Алексей Николаевич его сильнее обнял, развернул к себе и заглянул в глаза. И, запинаясь, отчаянно зашептал:

— Ну ты что? Неужели думаешь, что по любви это?.. — он прижался щекой к Петиным кудрям, стал гладить его по голове. — Петенька…

Да что «Петенька» опять? А теперь еще и унижаться начал, перед собственным дворовым оправдываться. Барин — перед крепостным! Да еще и сдержаться не мог: Петя вырвал кисть, которой тот судорожно касался губами.

— Как будто я люблю ее… — срывающимся шепотом продолжил Алексей Николаевич.

По второму разу заладил. Пете в его объятьях было неприятно, ну да можно потерпеть: тепло хоть. А то сидеть тут ночью и выслушивать…

— Да что же это… Петя, да я тебя люблю, тебя, а не ее!

А вот этого не говорил как-то раньше. Не поздновато ли теперь? Петя хмыкнул и снова отвернулся.

— Скажи хоть что-нибудь, — Алексей Николаевич даже не просил, а умолял, и это еще больше злило.

Нечего тут сказать. Сам пусть говорит, коли надеется еще на что-то. Петя даже не шевельнулся.

— Господи!..— наконец-то хоть раздражение у барина в голосе мелькнуло, а то слушать невозможно было. — Да ты не понимаешь, что ли? Это отец все! Аннет — дочь чиновника важного, он давно хотел нас женить, чтобы по службе продвинуться, я не мог тогда отказаться! Да ты не представляешь даже, что он сделать с тобой грозился… Петь, я на коленях перед ним стоял, веришь?