Штиль (ЛП)

Она громко простонала, выражая свое негодование.

— Нет, я знаю, как все было на самом деле. Он женился на моей маме в двадцать два, потому что она забеременела, как раз в тот момент, когда он решил проверить, действительно ли он гей.

— О боже мой, — задохнулся я, — это не так, как ты…

— Так что в двадцать три у него была жена и ребенок, и он смирился с этим.

— Солнышко, он никогда не думал, что быть с тобой, твоим братом и твоей мамой — это…

— Ой, не надо! — резко сказала она. — Он смирился, жил в браке, и в двадцать четыре появился Деклан. А потом мама начала ему изменять.

— Я думаю, ты слишком упрощаешь вещи, которые…

— Она нуждалась в сексе, а он ее не хотел. Я знаю это. Читала ее дневник. Она была замечательной, и я бы так хотела, чтобы вы с ней познакомились. Она бы точно полюбила тебя. (канешна, это же так естественно — полюбить парня мужа — прим.пер.)

С каждой крупицей полученной информации я все больше погружался в прошлое и был абсолютно уверен, что моя дочь — ее, Келли Гарсии, дочь — Хлоя — права. Я тоже думал, что мы с ее матерью очень быстро стали бы друзьями. Но не в этом суть.

— Дорогая, послу…

— В итоге мама изменяла, и они развелись, а папа только и ждал повода стать свободным, потому что он, на минуточку, гей!

— Ты сейчас говоришь очень неуважительно, — укоризненно подчеркнул я.

— Да. И?

— Хлоя!

— Ар-р. Мама и папа развелись, когда ему было двадцать шесть, мне — три, а Деку — годик. А через год он встретил тебя, а мама умерла. И мы стали жить с ним, как и ты.

— Ну и к чему это резюме?

— К тому, что я прекрасно понимаю, что он никогда не менял привычный ход вещей.

— О боже.

— Не успел он развестись с мамой и немного погулять, как тут же был вынужден заботиться о нас и блюсти верность тебе, и…

— Он не был этим обременен. Он ваш отец и любит вас, а верным он был, потому что сам принял такое решение, как и я…

— Знаю, знаю, — снова она перебила меня, — величайшим достижением вашей жизни было вырастить двух столь прекрасных детей.

Нарочитая монотонность не укрылось от моего слуха.

— Насчет «прекрасных» в данный момент я не очень уверен. — Она тихо рассмеялась. — Солнышко, ты должна понять, что папа сейчас весьма доволен своей жизнью.

— Я так не считаю. Думаю, он глубоко в подсознании всегда полагал, что пожить для себя может быть круто, но реальность с его мечтами ничего общего, как оказалось, не имеет. Я имею в виду, его представление о том, какова бы была жизнь без меня и Дека. Что бы вы делали без нас.

— Быть отцом — это самое важное и любимое для него.

— Я знаю, что он любит нас. Я также знаю, что ты любишь нас. Но подумай, — настаивала она, — какая у тебя была мечта?

— Стать художником-постановщиком в театре, — честно ответил я.

— Нет! Ты хотел стать просто художником.

— А ты и твой брат помешали этому? Как, интересно?

Она с раздражением выдохнула:

— Тебе трудно!

Я рассмеялся.

— Ну и к чему ты все это говоришь?

— К тому, что вы оба должны были понять, что реальность существенно отличается от ваших предположений. Сейчас он хочет вернуть тебя.

— Солнце…

— Нет. Сейчас мы говорим о тебе и моем старике.

— Да? Серьезно? Старике?

— Ему сорок четыре.

— Он не старик.

— А тебе сорок один, — высокомерно проговорила она. — Ты уже и сам не юнец. — Я зарычал. — Суть в том, что он хоть и согласился на развод, но уже сам понял, что идиот, и очень жалеет.

— И я, конечно же, в курсе, потому что он мне все это сказал, — проговорил я с иронией.

— Он и не скажет. Он же великий и ужасный адвокат. Извиниться для него — значит признать свою вину, а это смерти подобно.

— Ты очень забавная и смешная. — Настала ее очередь рычать. — Солнышко…

— Он ходил на огромное количество свиданий после вашего разрыва, но последние три месяца он ни с кем не спал.

То есть если подсчитать, что давалось мне с трудом, то из девяти месяцев с нашего расставания последние девяносто дней он хранил целибат. Это были интересные новости. Особенно если учесть, как сильно Уолтер любит секс, нуждается в нем, то становится непонятным, что могло побудить его отказаться от столь приятного времяпрепровождения. И что странно — я бы не обиделся, мы же расстались, находились сейчас в процессе развода, так что он имел полное право делать все, что хочет.

— Па! — выдернула она меня из собственных дум.

— Послушай, это тема не слишком подходит для…

— Мы теперь друзья, па. Отец и я больше не просто папа и дочка.

— Я рад.

— Я имею в виду, что с тобой мы всегда такими были, всегда понимали друг друга. А с ним у нас постоянно была какая-то ерунда в отношениях.

— Да, я знаю, — сказал я мягко, так как действительно это помнил.

Подростковый возраст Хлои был полем битвы против правил и ограничений. Попытки найти общий язык заканчивались руганью, хлопаньем дверей и домашним арестом, а необходимость занять чью-либо сторону в конфликте была неподъемной задачей для всех сторон. Я был ее поверенным. А Уолтера она хоть и любила, но не переносила его нетерпимость, потому что даже незначительную словесную перепалку он превращал в войну. Он не понимал меня, когда я умолял его не усугублять конфликт, потому что для него было важнее победить и оставить последнее слово за собой. Партизанские войны, что вела Хлоя, каждый раз ударяли по нему, разбивая его сердце.

Хлое со мной никогда не требовалась дистанция, а вот с Уолтером — да. И сейчас, когда меня уже нет рядом в качестве дипломата и переводчика, их отношения преобразились.

— Па?

— Я тут.

— Отец и я, мы наконец начали понимать друг друга. Я почувствовала, что больше некому сглаживать наши конфликты, после того как ты уехал, и мы были вынуждены по-настоящему поговорить друг с другом. Не знаю, в курсе ли ты, но ты — фиксик.

— И почему ты сказала это таким тоном, как будто это плохо?

— Сиван Круз, ты заставляешь всех быть милыми друг к другу. Но знаешь что? Иногда ты не в силах этого сделать. Порой лучше позволить им натворить ошибок и самим их разгребать. Если подобный расклад и не выглядит идеальным, это не значит, что он не будет работать.

— И это то, к чему пришли вы с папой?

— Да, и это сработало. Я очень рада, что дала ему второй шанс.

— Дорогая, я так рад за…

— Не пора ли и тебе дать ему его?

— Солнышко, я не разговаривал с папой с Дня благодарения, на котором мы пытались понять, как общаться дальше…

— Да ладно, — простонала она. — Позвони первым, ты же знаешь, что этим человеком должен быть ты.

— Извини, что?

— Он сильный и независимый, так? А ты мягкий.

— О, это очаровательно.

Она картинно захныкала.

— Ну пожалуйста. Он ведь довольно хорошо сохранился для своего возраста. Он высок, в прекрасной физической форме, имеет густые волосы, и я к нему очень привязана.

— Милая…

— Забудь о разводе, вернись к нему.

— Ты опять. Я могу и обидеться, — сказал я, сдерживая смех — ее возмущение было очень забавным. — С каких это пор твой папа считается старым? Я уверяю тебя, что сорок четыре — это не возраст.

— Ты вообще слушал меня?

— Немного седины на висках не делает его старым.

— Па!

— Извини, — прокашлялся я. — Продолжай.

— Вернись к нему.

— Я не могу, — заверил я доброжелательно. — Мне надо на свидание.

— О, ради всего святого, с кем? — резко спросила она.

Я рассказал еще раз, так как с первой попытки информация до нее не дошла, про Эйдана Грэхема, младшего сотрудника адвокатской фирмы из делового района.

— Адвокат?

— Знаю, — согласился я, — ирония судьбы.

— У тебя уже есть прекрасный адвокат. Твой приятель не может быть лучше.

— У него больше свободного времени, чем у твоего папы.

— Отец перестроил свое расписание, так что теперь у него достаточно времени и на тебя, и на нас. Будь справедлив!