Серьезный коп (СИ)

- Да… - Гарен задумчиво садится на край стола, подвигая стопку бумаг.

- Где тело Ланеля старшего?

- В морге, при больнице, которая обслуживает участок, - народ засуетился, посылая хмурые взгляды своим ботинкам.

- Прекратить пенять на свою невнимательность, неосмотрительность и на всё, в чём каждый успел себя обвинить. Давайте мы вытрем страдальческую стойкость и лик мучеников с лиц и будем заниматься делом, а не носиться, как пчёлы, у которых королева склеила лапки.

Смотрю на Гарена, Сэма, Лока - на каждого, кто стоит недвижимо босиком на горящих углях. Получаю в ответ взгляды решительности. Два десятка перешагивают через клеймо дебилов, дегенератов, тупых полицейских, не могущих даже в собственном участке разобраться, отвечая по телефону всем и каждому, кипящему гневом и недовольством на том конце провода.

Люди по своей природе хищники. В основном, они поедают падаль, кружа над вдыхающими свой последний кислород. Мало тех, кто охотится на живых и диких, ведь они могут дать сдачи, например, сожрать. Сейчас, мы - те, кто охотился на диких, скрывающихся во тьме мира зверей, поглощаем стремительно уменьшающийся запас кислорода, впуская падальщиков на собственные земли.

Вопросов немного. Но от их тяжести над моей головой собирается грозовое облако. Звуки сухого, отчаянного любопытства выстилают медленно тянущуюся дорожку во времени. Часы замедляют свой ход, позволяя профессиональной этике остаться за рамками временного круга, где человек-хищник сепарируется, становясь просто человеком.

- Дрю, город у нас небольшой. На ушах каждый от мала до велика. Общественный шок не позволяет людям прогнозировать - только кидаться камнями, - Маунтер, старьёвщик, параллельно ведущий одну из двух главных городских газет, снимает галстук, пиджак, садясь тихо на стул.

- Неужели участок всё-таки закроют? – ещё одно отчаянье. Сегодня оно исполняет соло.

- Скорее всего сменят полицейских, нынешних уволив без возможности восстановления в должности. Каждый, работающий здесь, это понимает, - поднимаю ладонь, предотвращая тон сочувствия, сопряжённый с непринятием перемен. – Люди знают, что мы ощущаем вину. Но им от этого не легче. Поэтому офис принимает все звонки.

- Ренар?

Вздыхаю, переплетая кончики пальцев вместе. Ренар… жалостливый, жалкий мальчишка, испорченный и сгоревший вместе со своими родителями. В него вселился дух угля, на котором Мать Огня жарила угощение; дух столь извращённый и злобный, что полностью выжег человеческую душу из храма тела, сотворив себе темницу.

Сбежал скитаться во мхе и корнях деревьев в поисках нового Отца и Дарителя.

- Не найден.

- Завтра прибудет управление из главного офиса. Сейчас они подробно изучают информацию о случившемся. Как только станет известно о расформировании или сохранении нынешнего полицейского состава – я дам знать. Сейчас я хочу, чтобы СМИ успокоило общественность. Это не формальная просьба. Приложите максимум ваших писательских способностей, чтобы завтра не пришлось посадить целый город за массовое убийство. Все свободны.

Стальной стержень внутри – не бамбук. Он не вырастает из ничего, не увеличивается в высоту из прихоти. Сталь закаляется пламенем. Сейчас я горю.

Собравшаяся пробка вопросов без ответов, насытившись, рассасывается в заданном направлении.

- Господа, - прохожусь костяшками пальцев по стеклу двери. – На сегодня вы свободны. Полагаю, вы ответили максимуму вопрошающих. Те передадут остальным. Электричество отключить во всём офисе. Оставшимся любопытным, но более занятым в этот час, чем прочие, не стоит полагать, что наше отделение их игнорирует. Завтра всем прийти с утра в обычное время и работать в обычном режиме. Кроме этого я получил ответ на запрос в главный офис – приедут завтра. Не нужно ни к чему готовиться, - обвожу взглядом решительно настроенных биться за честь подразделения. – Расслабьтесь. Мы сделали всё, что могли, - иду к выходу, чуть задерживаюсь. Лично я не считаю, что мы - стая обезьян с пистолетами. Проработав с каждым из вас десять лет, я более чем уверен: каждый из вас Человек.

***

Непривычно смотреть в вечернее небо на звёзды, когда отвлекает свет самой яркой звезды в собственной квартире. Поднимаюсь по ступенькам, открываю дверь, нахожу волнующее мгновенье прямо на пороге, шаг навстречу, руки обнимают за шею. Прислоняюсь лопатками к двери, прижимая к себе мальчишку. От него пахнет сиренью; в квартире стоит запах брёвен, как в доме, выстроенным собственноручно из лучших стволов леса.

Проводит кончиком носа по шее, отстраняясь, ведёт за собой на кухню.

- Это скорее ужин для героя, - усмехаюсь, садясь на стол.

- Разве это не так? – приподнимает бровь, садясь сверху моих колен. – Знакомая ситуация, словно карта из игральной колоды.

Поднимаю взгляд на Хрупкость с немым вопросом.

- Каждая карта имеет один рисунок, отражающийся вертикально. Играя с вальтом и королём, у обоих будет по четыре головы, две из которых смотрят вверх, две - вниз, но суть едина – это король и валет, - ставит локти на стол, блеснув глазами, укладывает подбородок на сплетение пальцев. – Некогда общественность чтила тебя героем, когда ты себя таковым не считал. Сейчас же общественность чтит тебя изгоем, но ты понимаешь, что совершил достойный поступок.

- И сейчас, и тогда я сделал то, что должен был сделать.

Некоторое время задумчиво наблюдает за мной, не моргая.

- Это был адский день, не так ли? – проводит большими пальцами под скулами. – Кажется, будто весь мир против тебя?

Мой мир покоится на моих коленях. Сидит, обнимая, заглядывая в глаза и щекоча дыханием кожу. Он явно не против меня.

Стекает, словно зыбучий песок, с колен, оставляя меня наедине с собой и невероятно привлекательным мясом. А я думал, что есть не хочу. В жизни всегда так: пока не увидишь – не узнаешь, что хочешь.

Вода смывает копоть города, её звук выбивает из головы ящики пандоры с хаосом мыслей о Ланеле и Ренаре. Открывать их не рискнёт даже Дьявол – к чему ему ад, заполненный режущим воем, грязью получеловеческой мысли, трусливого бессилия, жажды победить и готовности побеждённым быть, проекций Грумана и Ребёнка Тьмы. Хаос, режущий сталь, выстилающую внутреннюю поверхность коробки, имеет сотни оттенков к одному Ренару и миллиард к Сэму. Тысячи реинкарнаций сцен кричащей внутри меня боли, сумасшедшежадного взгляда Ланеля, горящих огоньков дьявола внутри диких глаз, тона Вершителя и писателя Судьбы – всё имеет циклический порядок увеличивающихся и повторяющихся мгновений. Оно осталось в ящике прошлого, навечно похороненного внутри меня, скованного титановым сплавом нынешнего. Голоса, слившиеся в гул, заточенные под металлом, становятся тише, стоит первым каплям воды коснуться кафельного пола душевой кабинки, заполняя её шумом, похожим на бьющий ключом водопад. Замолкают, затыкаются, клетка обрастает слоями. Скоро там вырастет мох.

Задерживаюсь на пороге спальни, привыкая к полутьме в лунном свете. Оборачиваешься, отражая Луну, мгновение глаза в глаза в неистовом, ничем не сокрытом желании; склоняешь голову на бок, прикрываясь ресницами в невинном жесте. Гипноз янтарных глаза спадает, позволяя моему взгляду скользнуть ниже.

Мне не хочется бросаться зверем и немедленно начать обладать этим сокровищем: рукам нужно погладить, взгляду - влюбиться в каждый миллиметр впалого живота и узких бёдер, сознанию - задохнуться в запахе тела.

Сглатываю, ты стоишь, не шевелясь, без тени сомнения демонстрируя себя.

Подплыть к тебе – не подойти, будто качает на намагниченных полях. Полотенце падает за борт.

Обнимаю со спины, прижимая к себе. Какой же ты тёплый. Разве такая аристократичная белизна может быть настолько обжигающей?

Грудью чувствую опалённые жаром лопатки, судорожно провожу ладонями вдоль рёбер с нажимом, натягивая прочную нить зависимости.

- Дрю, я…

Резкое движение к шее, поворачиваю за подбородок, накрывая искусанные в предвкушении губы своими. Разворачиваешься, буквально падая на подоконник, но мои руки быстрее: ловят под ягодицы, приподнимают, прижимая к себе. Языком ласкаю твой, сминаю губы, пробую, вечно пытаясь урвать кусочек, на этот раз в попытке утолить голод.