Две души Арчи Кремера (СИ)

Как-то незаметно задержки в общении с Землей увеличивались, наконец дежурный связист сообщил, что связь с ней становится пунктирной; Арчи поначалу терялся – как он может существовать вне сети, затем удивлялся – может. У него появилось любимое место – в третьем зале, на решетке перед панорамным окном, в одной из ячеек, в системе координат корабля считавшейся верхней правой, а космосу не все ли равно. Траектория корабля представляла собой дугу – в идеале корабль направлялся радиально, предпочтительно по прямой, но из-за корректировок курс немного менялся, изгибался, и было видно не только незнакомые звезды, ослепительно яркие на бархатистом черном фоне, но и почти незнакомое Солнце. И это ощущение, что ты совершенно беспомощен, что малейшая ошибка экипажа неминуемо приведет к гибели их всех, что они нигде, и само понимание этого «нигде», становившееся все более острым, выпуклым, живым – оно вдохновляло Арчи на самые странные рассуждения, картинки, которыми он пытался делиться с Артом. И самое смешное – лажал со страшной силой. Он не умел формировать изображения, и это было забавно, неприятно, обидно, подстегивало на то, чтобы учиться, чтобы хотя бы с Артом поделиться своими фантазиями.

Земля все отдалялась, до Марса было по-прежнему бесконечно далеко, оба этих пункта существовали как-то потенциально. А вместе с ними и люди – те, которых Арчи уже знал, те, с которыми ему только предстояло познакомиться – оставались – становились тенями без лиц, миражами с неясными контурами и почти полностью отсутствующими личностями. Их не существовало пока еще, они ничего не значили и ничего не решали. Арчи проводил время, развлекая себя совершенно ненужными вещами. Ему казалось, по крайней мере, что это дурь и никому не пригодится. Те же изображения, которыми он обменивался с Артом, упрямые попытки Арчи представить себе что-то такое, узнаваемое, чтобы и Арт смог увидеть, а все не получалось. Арчи привык, что Арт с полтыка угадывает, что от него требуется, привык и к тому, что он сам способен достаточно внятно представлять – что-нибудь, что нужно; а с картинками не получалось. Когда Арт воспроизводил то, что, по его мнению, Арчи транслировал ему, на выходе получался психоделический набор пятен, от которого с самым спокойным человеком мог бы случитьсчя эпилептический припадок, хотя Арчи представлял себе нечто вполне определенное и даже красивое. Виновата ли была бесцельность занятия, изолированность задания, проблематичность установки связей с уже освоенными знаниями, условность этих связей, но Арт не понимал, чего Арчи хочет от него. Когда он объяснял Арту мыслеобразами, считай чем-то средним между концептом, действием, ощущением – и словом, даже скорей фразой, тот был боевит и энергичен. А когда из фразы извлекалось все, кроме концепта и его визуальной оболочки, Арт не понимал Арчи. Хотя казалось бы: чего сложного.

Даже несмотря на такие несолидные занятия, у Арчи было дофига времени. Корабль следовал непонятно кем введенной традиции, и на нем соблюдались суточные ритмы – до условной половины пути земные, затем после небольшого адаптационного периода марсианские – те же сутки в двадцать четыре часа, но плюс сорок без малого минут. Последнее, наверное, имело смысл только на околомарсианской орбите – синхронизация хронологических систем, все дела, но это была незначительная, ничего не стоящая любезность по отношению к марсианам, которая призвана была говорить: вы не изгои, вы – это мы. Забавным образом именно марсианские сутки точнее соответствовали естественному биоритму человека, и над объяснением этого ломали голову многие и многие, мистики и охотники до сенсаций в том числе; вразумительного объяснения не находилось, исследователи по-прежнему выцыганивали под задачу средства и у государства, и у частных лиц, хотя никому не приходило в голову поинтересоваться у самих марсиан: а как у них дело обстоит с циркадными ритмами. Арчи отчего-то нравилось сидеть в каком-нибудь укромном месте и следить за тем, как тускнеет освещение, вглядываться в потемневшие помещения, изучать их – чем не закат, чем не романтика.

Благодаря уйме свободного времени, Арчи познакомился поближе с крейсером, воспользовавшись любезным разрешением Эпиньи-Дюрсака. Махина изначально планировалась этаким почти городом, а после капремонта превратилась в колосса. Крейсер, разумеется, был лишен большинства развлечений обычного лайнера, его задачей было все-таки обеспечение полноценного товаро-пассажирского сообщения между двумя планетами; по большому счету какая-нибудь глупость вроде теннисного корта или бассейна превратилась бы в источник угрозы, а не увеселения: воду в огромном открытом сосуде не удержишь, и кроме того, это расточительство – бесцельно таскать туда-сюда несколько тонн груза, а траектория мяча в условиях искусственной гравитации оказывалась бы слишком непредсказуемой, чтобы игроки могли получить удовольствие от игры, и опять же – пространство, которому можно найти куда лучшее применение. И все равно Арчи был в восторге. Он готов был проводить часы в отсеке управления, в машинном и навигационном отсеках, и Эпиньи-Дюрсак позволял ему, несмотря на инструкции по безопасности: лучшей рекомендацией для капитана был шестиминутный разговор с адмиралом Аронидесом, в течение которого глава генштаба две минуты интересовался, как ведет себя судно после перестройки, а остальные четыре интересовался курсантом Кремером. А помимо этого, инженеры сдержанно отмечали, что этот же Кремер часто использовал закрытый канал связи, что тоже некоторым образом настораживало. Так что с ним были любезны, ему позволяли очень многое, подвоха не ждали, но были начеку. Арчи ощущал это отношение – подозрительное любопытство, недоверие, не очень определенное желание что-то ему доказать, но новым оно не было, так что и обращать на него внимание он отказывался: не они первые, не они последние. Он был любезен со всеми, охотно принимал участие в тренировках, с азартом учился навигации; кое-чему он уже был научен, но одно дело симуляторы, и другое – прокладывать маршрут, соотнося голографическую карту на огромном экране во всю стену с теми же звездами в иллюминаторах. И затем он все равно сбегал в укромное место и просто смотрел в окно – ему представлялось, что он, как рыцарь из нерассказанной легенды, идет по подвесному мосту. Мост тот – над пропастью, дна которой не видно, даже если бы исчез туман и осели водные брызги. По бокам – вроде как ущелье, но и его не видно за клубами тумана. Сзади – вроде туман, но оглянуться, чтобы убедиться, на этом тощем веревочном мосту – смертельно опасно. Что впереди, тоже скрыто за пеленой. То ли солнце там светит, то ли пожары полыхают. Чем меньше времени до прибытия оставалось, тем меньше значили для Арчи странные слова вроде «Зоннберг», «Степанов», «Манелиа», лица за фамилиями полковника Ставролакиса и Лутича никак не вырисовывались, и что именно ожидало его там, далеко, казалось совершенно несущественным. Важным пока было идти, или, точней, ждать. Чем Арчи и занимался.

И что интересно: возможно, для Арчи образ рыцаря оказался настолько значимым и настолько четким, что и Арт что-то такое ухватил. Он как-то вдруг развернул перед Арчи мост, сделанный частью из канатов, частью из досок, и попытался представить эту тьму, которая и не тьма совсем, но и света в ней нет, прямого так точно, есть только отраженный. И марево впереди он тоже попытался представить. Арчи удивился, засмеялся, пошел к коммуникационному порталу, велел Арту подключиться, чтобы уже вживую поработать с образами. Что у него в голове творилось, это одно, замечательно и здорово, интересно и познавательно, а выпнув свои фантазии на внешний экран, работаешь с реально существующим материалом – с воплощенной фантазией. С визуализацией у Арта по-прежнему не ладилось: в образах, которые он создавал, не хватало объемности, структурности, с другой стороны, он чрезмерно увлекался деталями – пытаясь разобраться в том, что именно визуализировать, он вляпывался в подробности и забывал, что именно должно стать результатом; а вот милые штучки вроде холодных брызг, ледяного ветерка, ощущений досок над бездной он воссоздавал неплохо. Вос-создавал: сначала Арчи пережил это, ощутил, пропустил через себя, а затем Арт работал с этим. И радовался почти как человек, когда у него получалось. Арчи рассеянно думал иногда: откуда Арт выхватил эту эмоцию, из какой ситуации? Наверняка ведь воспользовался тем, что подарил ему Арчи.