Анри де Грамон (СИ)

- Тварь, - прошипел я. Мне было жалко себя, жалко д’Эпине, виноватого лишь в том, что на его чувствах играли.

- Мне жаль…

Я повернулся к нему лицом и в голос рассмеялся.

- Вам жаль? Кого? Себя? Меня? Родину? Кого вам, черт побери, жаль?

- Анри…

- Я не разрешал вам!

- Де Грамон, - послушно отозвался де Лабрюйер. – Если бы был хоть малейший шанс решить все иначе…

Я скривился.

- Вот только не нужно опять этого «мне так жаль». Вам не жаль. Вы, смотрю, не особо-то высокого мнения о моей особе.

- Это не так…

Он подошел близко, посмотрел в глаза.

- Я все о вас знаю.

Я поперхнулся новыми оскорблениями.

- Что?

- Знаю про де Блуа.

Я закусил губу.

- Чудесно.

Он порывисто схватил меня за плечи, притянул к себе. Я не сопротивлялся. Уткнувшись носом в его камзол, я вдохнул – пах он очень приятно: чем-то свежим и легким.

- Мне правда жаль, де Грамон. Ужасно жаль, - его жаркое дыхание шевелило волоски на моей шее. - Просто… - он вздохнул. - Не влюбляйтесь в него, прошу вас. Храните холодную голову. Помните, что не вас он любит. Просто потерпите…

Я оттолкнул его.

- Господи, какой же вы гадкий! – других слов у меня в тот момент не было. Мне хотелось схватить его за волосы и бить головой о стену, чтобы смыть это непонятное выражение с его лица, заставить страдать так же сильно, как страдал сейчас я. Хотел причинить ему такую боль, какую не причинял никому и никогда. – Ненавижу!

Я повернулся спиной и быстро пошел к выходу из галереи, молясь только об одном: не сорваться окончательно. Злость кипела во мне, требуя выхода.

Де Лабрюйер не окрикнул меня, он так и стоял там, где я его оставил. И в полной тишине набатом в мозгу отдавался звук моих шагов.

Всего лишь раз в жизни я сорвался по-настоящему. С де Блуа. Наверное, он слишком увлекся, унижая меня, и во мне что-то сломалось. Стало все равно, умру я или буду жить. Тогда я едва не убил его, и только более крупное сложение и опыт ближнего боя спасли его. Он сумел оторвать мои руки от своего горла и оттолкнуть меня.

С того дня между нами что-то неуловимо изменилось, он понял, что я более не безответная жертва, над которой можно безнаказанно глумиться, я могу ответить. И отвечу.

Естественно, я предполагал, что меня собираются использовать. Чего не ожидал, так это цинизма, с которым это собирались делать. Меня использовали как шлюху, приманку для генерала, как грелку для постели, основная цель которой – удовольствие хозяина. И если хозяин доволен – в доме мир. Ценой свободы грелки. Вот только никому и дела нет до ее чувств и эмоций.

Особо бесчувственные и циничные могли бы спросить: а что такого, ведь де Грамон и так отдался бы генералу? Отдался бы. Вот только это был бы акт моей доброй воли, удовольствие, подаренное мною Д’Эпине, не измерялось в материальном эквиваленте. Я не чувствовал бы себя продажной девкой, я отдавался бы искренне, ни на что, кроме ответной искренности, не рассчитывая. Теперь же я не представлял, как буду смотреть генералу в глаза. Я не любил его, но безгранично уважал. За доблесть, за силу, за нежность. За взгляд, каким он смотрел на меня. Кого только он видел перед собой? Де Грамона или де Биля?

В бюро обнаружилась запечатанная бутылка красного и бокал. Я не раздумывал ни минуты.

Позже я лежал в постели, все еще кипя злобой. В тот момент я ненавидел их всех – своего короля, лживого де Лабрюйера, генерала, любившего вовсе не меня.

И когда раздался стук в дверь, не открыл.

========== Глава 9. Ни шагу назад ==========

О силе одной страсти надо судить по силе другой, которой для нее пожертвовали.

(Стендаль).

На завтрак я не спустился. Не смог. За первой бутылкой красного последовала вторая, третья… Я уснул лишь под утро, так ничего и не решив. В какой-то момент мне захотелось даже под крышу родительского дома, я готов был безропотно подчиниться отцовской воле, женившись, наплодить наследников. Только бы быть подальше от королевского дворца. Трус! Я понятия не имел, как вести себя с генералом, не знал, как быть дальше. Я не был настолько наивен, чтобы полагать, что моего несогласия на авантюру будет достаточно, чтобы ее прекратить. Нет, игра уже началась, и хотел я того или нет, шансов выйти, пока она не закончится, не было. Разве что вперед ногами, но такой исход меня не привлекал.

Я понял, кем был на этой шахматной доске – пешкой, которую вели в «поле превращения». Чтобы затем обменять на кого-то более ценного.

К вечеру мне надоело злиться и жалеть себя. Я умылся, надел бриджи и сорочку и спустился в столовую. Она была пуста, лишь за столом, усердно ковыряясь в тарелке, сидел человек, видеть которого сейчас мне хотелось меньше всего. Мелькнула мысль уйти, перекусить в кухне, но я отогнал ее, как трусливую и недостойную. Прошел к столу и сел напротив.

Я никогда раньше не жил в королевском дворце и, признаться, представлял себе дворцовый уклад иначе. Думал, что накрывают здесь исключительно по расписанию, и если опоздал, ешь в кухне. Но нет, обитателей дворца кормили в любое время. Да, ужин накрывали ровно в восемь, но никто не настаивал на моем непременном там присутствии, а я и не стремился, предпочитая ужинать в своих комнатах.

Обед уже завершился, до ужина было еще два с половиной часа, в столовой мы были одни. Де Лабрюйер соизволил меня заметить, поднял взгляд, кивнул.

- Успокоились? – спросил холодно.

- Bon appetit, - не поддался на провокацию я. Слишком много мыслей перегостило в моей голове за эту ночь, слишком многое зависело от моего поведения сейчас.

Де Лабрюйер отложил столовые приборы, элегантно промокнул губы салфеткой и снова на меня посмотрел.

- Надеюсь, король не ошибся в вас, де Грамон.

Я усмехнулся.

- Смотря в чем.

- В том, что вы способны не истерить по всякому поводу. Способны достойно исполнить его просьбу.

Я многое хотел ответить. Очень многое. Однако молчал.

- Отечество верит в вас. Король в вас верит, - понизив голос до шепота, сказал де Лабрюйер.

- Отечество может спать спокойно, - я растянул губы в улыбке. Глазами же прожигал в нем дыру.

- Что ж, я рад, что вы решили проявить благоразумие, не вынуждая нас предпринимать крайние меры.

Я вздрогнул. Слова пахли угрозой.

- О чем вы, мсье?

- Вы прекрасно все поняли.

Я не понимал его, совсем не понимал. Он был насквозь лживым, преследовал одному ему понятные цели, прикрываясь благом отечества. Его отношения ко мне я также не понимал. С одной стороны, я был для него всего лишь разменной монетой, человеком, которым легко можно было пожертвовать. С другой – я был уверен, что волную его, привлекаю. И за это он презирает меня еще сильнее, не в силах бороться с зовом плоти. Так и сейчас: он кривился презрительно, но глаза его говорили о другом. Уверен, в мыслях он овладевал мной. Или я им, что, в принципе, было предпочтительнее. Его взгляд раздевал меня, ласкал. И я почувствовал, что против воли начинаю наслаждаться этой игрой. В конце концов, кажется, я мог выиграть даже при заведомо проигрышном раскладе.

- Да, де Лабрюйер, я подумал и решил, что вы правы.

Его брови взлетели к светлой челке.

- Если, отдавшись д’Эпине, я спасу отечество, отчего же тогда не совместить приятное с полезным?

Он зло сощурился.

- Рад, что не ошибся в вас, де Грамон.

Я пожал плечами и снова улыбнулся.

- Генерал все-таки очень интересный мужчина. Уверен, что получу несравнимое удовольствие, служа своему королю.

Он резко поднялся, отшвырнул салфетку.

- Куда же вы?

- Неужели вы готовы отдаться любому, де Грамон?

Я рассмеялся.

- Я не понимаю вас, мсье. Вы то приказываете мне спать с указанным вами человеком, прикрываясь именем короля, то обижаетесь, что я, следуя приказу, собираюсь получать от этого удовольствие, - я прищурился, замер, словно пораженный внезапной догадкой. – Или… вы сами меня хотите, Северин?