Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

— Кажется, кого-то зовет омежья природа? — Стив рядом смотрит с интересом и усмехается совсем нехорошо. — Что делать будешь без пары-то, братец? Снова дома запрешься? — он хихикает и трогает Джеймса за плечо, но тот лишь стряхивает ладонь с себя и смотрит почти вызывающе.

— Пошлю тебя в аптеку, придурь, а потом пойду на работу, — рявкает он и резко выпрямляется. Надо сказать, зря, перед глазами все кружится от наваливающейся слабости, а кожа начинает слабо гореть. — И только попробуй отказаться — размажу потом в лепешку, — шипит он.

Стив снова хихикает с этого «потом» и смотрит брату вслед, потому как тот идет медленнее обычного, а резкие движения несколько сглаживаются, что смотрится весьма притягательно. Приятный запах тоже шлейфом остается на кухне, но Стив давно привык к тому, а потому не реагирует никак, только снимает сковороду с плиты и идет одеваться — в конце концов, привычка заботиться о брате, как и у того о нем, вбита еще с детства.

К тому моменту, как Джеймс доходит до ванной, жар становится попросту невыносимым и распирает изнутри все сильнее. Он успевает тысячу раз проклясть свою природу, прежде чем наконец-то раздевается и встает под прохладные струи душа. Те ни черта не помогают, но Уильямс и не рассчитывает на это. Он лишь упирается головой в прохладную кафельную стену и заводит руку за спину, очерчивая пальцами влажную от смазки промежность.

Этой скользкой влаги еще совсем немного и все же хватает, чтобы жесткие подушечки пальцев скользили по коже почти с нежностью. Джеймс замирает от легких прикосновений к самому себе, вдыхает чуть глубже, выдыхает размереннее и продолжает мягко водить по коже и кайфовать от этого. Прохладные струи воды слабо щекочут тело, спадают вниз и громко бьются о ванну, но Джей их больше не слышит — в его голове мощным потоком уже звучит закипающая кровь.

Все раздражение разом отходит на задний план за возрастающим возбуждением. Оно накатывает мягкими приятными волнами, и Джеймс чувствует себя как в чертовом ахренительном океане. Он прикрывает глаза и полностью растворяется в том, прежде чем толкнуть внутрь сразу два пальца и хрипло простонать от прошившего спазма чистого наслаждения.

Мышцы поддаются без особых проблем, а дыхание сбивается окончательно. В голове целый ворох разных мыслей о чужих пальцах, быстрых движениях и неясных силуэтах за спиной. Собственные пальцы толкаются чуть сильнее, раздражают податливые стенки, и Джеймс распахивает глаза со стоном, сильнее впивается свободной рукой в стену и слабо двигает задом. Чертова природа. Чертовы пальцы. Чертовы ахренительные ощущения, которые катятся горячей волной по всему позвоночнику и сдавливают спазмами все внизу живота.

Этого мало.

Джеймс нехотя отрывает руку от себя и тянется вперед, прямиком к шкафчику, который висит рядом с ванной, благо не задернута шторка, и ничто не мешает спокойно достать до него.

Чертовски мало.

Джеймс вытягивает игрушку с полки и видит себя в еще не запотевшем зеркале у противоположной стены. Та еще картина, но он перехватывает вибратор удобнее, заводит его себе за спину и, не отводя от себя взгляда, хрипло стонет, когда тот постепенно оказывается внутри и растягивает отвыкшие мышцы.

Джеймс матерится и двигает рукой сильнее, закидывая голову назад. Мат тонет в новых стонах, Джеймс тонет в гребанном удовольствии и перестает соображать вообще. Он слишком любит заниматься подобным, как бы не проклинал свою природу, он слишком любит это удовольствие и снова покачивает бедрами и загоняет вибратор внутрь сильнее. Смазка каплями падает на пол ванной; по лицу, по открытым губам стекает прохладная вода, а дверь тихо скрипит и открывается.

— Ну и вид у тебя, — Стив хмыкает и замирает у косяка. У него даже мысли не возникает выйти, а у Джеймса прикрыться или задернуть шторку.

— Смотри, пока можешь, — с ухмылкой хрипит в ответ Джеймс и загоняет игрушку резче и жестче, так что по телу проходит приятная судорога. Он успевает сделать еще пару движений, прежде чем все тело сдавливает в оргазме, а перед глазами плывут мутные черные пятна.

— Вот, — говорит Стив минутами позже и протягивает таблетки. — Ты бы перестал принимать всякую синтетическую дрянь, а то уже сбил себе цикл, — слишком серьезно для самого себя говорит он.

— Я сам решу, как поступать, — качает головой Джеймс и запивает протянутые капсулы водой. Он и не думает одеться или накинуть на себя полотенце, так и стоит перед братом мокрый, со стекающими по бедрам каплями смазки.

— Зачем вообще идти в таком состоянии на работу?.. — несколько удивляется Стив.

— Потому что это первая работа, на которой мне хочется остаться, и я не собираюсь подводить всех из-за подобных пустяков, — чеканит Джеймс и прикрывает глаза.

— Смотри не переборщи, — напоследок предупреждает его брат, и выходит из ванной.

Джеймс тянется за полотенцем и тяжело вздыхает — будь его воля, он бы давно начал закидываться двойными дозами.

***

— И все же я никак не могу понять, что его не устраивает, — Гилберт ворчит сильнее обычного, когда убирает со стола посуду и торопливо моет ее в раковине. — Вот же сноб, к нему со всей душой, а он…

— Может ему вообще отвратительно наше внимание? — Доминик сонно клюет носом за столом и насильно вливает в себя очередную кружку с кофе, которая мало чем поможет. Во всяком случае, более бодрым он себя от кофе никогда не чувствует.

— Да ну, зная его, он бы давно уже послал нас к чертям, если бы ему не нравилось, — вздыхает Гилберт и косится на последнюю кружку, занятую Хедервари. — Эту домоешь сам, — предупреждает он и торопится за вещами в комнату.

За окном все еще темно, но в осеннее время ранних восходов ждать и не приходится, как и работу из-за сонного состояния никто не отменял. К ноябрю погода портится окончательно, и выползать из дома теперь не хочется абсолютно и все же такая необходимость есть.

— А может он, ну… не замечает нас? — Гилберт возвращается обратно на кухню с внезапной догадкой, а Доминик смотрит на него и не может сдержать смеха — на Байльшмидте штаны, продетые в одну штанину, не расправленный свитер из-под которого сикось-накось торчит задравшаяся футболка и один носок на худощавой ноге.

— Это ж насколько слепым надо быть, чтобы не заметить? — интересуется Доминик, и качает головой. — Скорее уж просто испытывает, — вздыхает тяжело он.

Гилберт вторит этому вздоху и приводит себя в окончательный порядок. За три месяца отношения с Родерихом не становятся лучше ни у кого из них, но и не ухудшаются. Они, кажется, совершенно не сдвигаются с мертвой точки, а Эдельштайн остается таким же отстраненным, как и прежде. Он вежливо принимает приглашения на кофе от каждого в стенах студии, язвит на комплименты, но стоит пригласить его на прогулки за пределами работы, и в голову точным выстрелом летит отказ. И так происходит и с Гилбертом, и с Домиником. Оба никак не могут взять в толк, чего же не хватает Эдельштайну, и даже в какой-то момент думают, что у того есть пара. Но нет, как говорит Людвиг, его двоюродный брат, Родерих абсолютно свободен и «вряд ли кому такой сдался». Вот только двоим он точно сдался, и именно такой, но Эдельштайн словно в упор не хочет этого видеть.

— Ладно уж, чего там гадать, — хмыкает Гилберт через пару минут. — Рано или поздно ему придется решить, а пока продолжим попытки.

— И то верно, — соглашается сонно Ник и наспех споласкивает свою чашку. — Захвати нам обед, я пока оденусь, — просит он, скрываясь за дверью кухни.

Гилберт усмехается и собирает обоим в рюкзаки бутерброды, приготовленные с вечера. Он в который раз ловит себя на мысли, что они с Домиником чертовски похожи на семейную пару, хотя тот куда больше напоминает надоедливого брата. Сложно не сблизиться настолько, когда знаешь человека буквально с пеленок и делишь вместе все радости и горести. Да даже любовь свою делишь, что уж там. Ник выходит спустя пару минут уже причесанный, одетый от иголочки, и подхватывает свой рюкзак. Вместе они закрывают дверь и бредут на работу, то и дело зевая и морщась от холодного ветра. А на работе, наверняка, на своем месте уже попивает кофе Эдельштайн…