В темно-синем лесу (СИ)

— Я попрошу, — пообещал Стив. — У него или у Гарри.

— У Поттера? — Баки выпустил его из объятий и удивленно вздернул брови. — Они все-таки вместе?

— Не уверен, но, думаю, все к тому идет, — улыбнулся Стив.

— Давайте поедим, сплетники, — насмешливо позвал Рамлоу, и они уселись на теплый пол. На улице стемнело, и в доме будто сами собой зажглись свечи. Их свет мягкими мазками ложился на волосы Баки, на шкуры, застилавшие пол пестрым ковром, отражался в глазах Рамлоу, который по-звериному чутко прислушивался к чему-то вне дома и периодически касался руки Баки, будто без слов говоря, что все в порядке.

Вино было терпким, отлично оттеняло жестковатое жареное мясо, и Стив пил его, как воду, и смотрел на них. На то, как они постоянно касаются друг друга: волос, колен, рук. Как без слов говорят друг с другом.

Они с Баки никогда не могли так. Стив все время будто сомневался в себе, в них, в своем праве называть Баки своим. Ревновал страшно, до удушья, до темноты перед глазами к каждой симпатичной дамочке, которой улыбался его Баки. К каждой возможности для него завести «правильную» семью и быть, как все.

Теперь он чувствовал только оторванность от него, одиночество и свою чужеродность тут, в этом домике в горах, выстроенном собственными руками этих двоих. И Стив сидел теперь с ними, отпивая терпкое вино, и даже не хотел забрать Баки себе, отбить его, отобрать, потому что совершенно ясно понимал, что ему нечего предложить своему бывшему любовнику, кроме себя, вечных проблем и тянущейся за ним по пятам войны.

Баки и Рамлоу убрали стол, собрали посуду, отмахнулись от предложений помощи, и устроились на пушистой шкуре у камина, глядя на весело полыхающий огонь. Когда Баки потянулся к Рамлоу всем телом, как когда-то тянулся к нему, Стив ушел в небольшую комнатку, отведенную ему как гостю. За темным окном снова тихо падал снег, и Стив изо всех сил старался не прислушиваться к звукам из гостиной: в деревянном доме, пронизанном магией, звукоизоляция была практически на нуле. Тут не от кого было что-то скрывать.

Когда раздался первый стон, Стив рванул раму окна, жадно дыша морозным воздухом, собрал в горсти холодный сухой снег и растер им лицо, гадая, будет ли слишком глупым выбраться из дома через окно и уйти, куда глаза глядят, прямо так: босиком, в штанах и футболке, когда из гостиной Баки позвал:

— Стив!

Позвал, сорвавшись на стон, задыхаясь, как от быстрого бега или любви, отчаянно, голодно и страстно. Дернул этим окриком к себе, за прочный канат, идущий от сердца к сердцу, позвал, принимая другого мужчину, отдаваясь ему.

— Роджерс, иди сюда, мать твою. Окно только закрой, — негромко позвал Рамлоу, зная, что он услышит.

Стряхнув с ладоней снег, Стив закрыл окно и наскоро вытер мокрое лицо, пригладил волосы, не зная, что ему делать, куда деться от мыслей о Баки, о его губах, руках, обо всех тех ночах, что они провели вместе.

Баки звал его. Баки его звал, и Стив просто не мог не прийти.

Когда он заглянул в гостиную, как вор, сгорая от странного стеснения и желания, какой-то извращенной радости, и увидел их обоих: обнаженных в мягком свете камина, возбужденно ласкающих друг друга, то захотел провалиться сквозь землю.

Или присоединиться.

— Иди сюда, — позвал Баки.

Стив, как загипнотизированный, сделал шаг, не видя ничего вокруг, только Баки, его тело, почти золотое в свете камина, его глаза и протянутые к нему руки. Он опустился сверху, прижимая Баки, накрывая его собой, не помнил, кто и как снял с него футболку, потому что перестал быть отдельно, сам по себе, его будто склеивали, сшивали из кусков, делая целым.

Он чувствовал, как остро мешают штаны, как тесно ему в них, будто на привязи, но не мог, физически не мог оторваться от Баки. Сильные руки сдернули с него мешающие тряпки, будто выпускали на волю, к Баки, освобождали от последних условностей, и он притерся к Баки всем телом, жадно целуя его, ощупывая руками, касаясь горячей плотной кожи, тяжелых шелковистых волос.

Баки выгнулся под ним, оплетая ногами, направляя в себя, принимая так легко и жадно, будто они не расставались вовсе. Будто только вчера Баки так же выгибался под ним, заглушая стон поцелуем.

Он был горячим внутри, нежным, готовым, и Стив пропал уже после первого толчка, сладкого выдоха в шею, будто заново обрел себя, смысл, получил обратно свою жизнь.

— Я тебя люблю, — прошептал Стив Баки на ухо, как тогда, когда их могли услышать, осудить и распять, и Баки ответил так же: сжал в себе до боли, надавил пятками на поясницу, и отпустил, безмолвно прося подняться на руках, чтобы можно было смотреть друг на друга.

Баки потянулся куда-то вбок, притянул к себе Рамлоу… Брока, о котором Стив напрочь забыл. Жадно выдыхал ему в губы, смотрел в глаза, выгибаясь на каждом толчке, а потом толкнул его голову вниз, к члену, и Стив увидел темноволосый затылок так близко от своего паха, что на мгновение ему показалось, что это Брок делает ему минет, позволяя таранить упругую глотку.

Баки стонал, запустив пальцы в темные короткие волосы, далеко запрокидывая голову, и у Стива перед глазами двоилось от возбуждения.

Он никогда не был ни с кем, кроме Баки, даже не думал о таком, но это оказалось неожиданно возбуждающим: наблюдать, как Брок ласкает Баки, как делает ему хорошо.

Наверное, он слишком давно хотел этого, слишком истосковался по Баки и его телу, по простому человеческому теплу, прикосновениям, поцелуям, поэтому надолго его не хватило. Он кончил с громким криком, сжав бедра Баки до синяков, и его тут же отстранили, бросив на шкуру рядом. И он целовал, целовал раскрытый в крике рот, скорее, чувствуя, чем видя, как Брок переворачивает Баки на живот, как по-животному жадно вылизывает его, прежде чем покрыть, взять жестко и быстро, кусая за загривок, позволяя Стиву целовать, нежно гладить Баки между ног, лаская член, пить его хриплые стоны, снова возбуждаясь.

Это было форменным сумасшествием. Казалось, у них вообще отсутствовал рефракторный период, потому что, едва кончив, Баки выбрался из-под Брока, жадно поцеловал, потянувшись к влажному от семени члену, погладил, выкручивая металлическими пальцами сосок, снова добиваясь каменной твердости, и подмял под себя, расталкивая крепкие ноги, засаживая быстро и глубоко, постоянно добавляя смазку из какого-то глиняного горшка.

И Брок, этот жилистый желчный гад, совершенно бесстыдно подавался навстречу, рыча в голос, и глаза его отливали потусторонней краснотой, напоминая, что он не вполне человек.

Баки дернул Стива на себя, целуя незнакомо, до боли в распухших губах, и смотрел, смотрел в глаза, занимаясь любовью с другим мужчиной. И от поплывшего взгляда знакомых с детства глаз у Стива внутри все плавилось, вибрировали струны, о наличии которых он даже не подозревал, и ему уже было все равно, сколько их в постели и кто они друг другу. Баки целовал их обоих, ласкался, как кот, брал член Стива в рот, нежно массируя за яйцами, и от его стонов вибрировало что-то внизу живота, отчего возбуждение растекалось по венам, как горячий яд, заставляя терять голову и стыд.

Если поначалу он старался не касаться Брока, то, встретившись с ним губами около шеи Баки, зажатого между ними, разомлевшего, горячего, тяжелого, он с каким-то новым трепетом ответил на поцелуй, продолжая обнимать Баки, чувствуя его всем собой, а рукой, которой обнимал его, еще и твердый живот Брока. Приятно мохнатый, в отличие от жесткой щетины, от которой горели щеки и подбородок.

Баки уснул, свернувшись между ними, и Брок принес откуда-то теплое меховое одеяло с хлопковой подстежкой, укрыл его и Стива, потянулся, зевая, и впервые за последние несколько часов заговорил:

— Я в лес. Полнолуние близко. Проводишь?

Стив молча поднялся, подоткнул вокруг Баки одеяло и натянул на голое тело штаны.

Голый Брок ждал его на крыльце, курил, подняв лицо к огромной луне.

— Тебе не холодно? — невольно вырвалось у Стива, потому что насколько он был выносливым, а от вида смуглого тела на фоне глубокого снега и у него побежали мурашки.