Игры богов (СИ)

– На этот счет ты можешь не беспокоиться, Лив, – сказал он, глядя в серо-голубые глаза, – я буду рядом с тобой, пусть даже в Аду. И этот Ад я предпочту Раю без тебя.

Он не без труда высвободился из объятий Левассера и отошел к резным перилам балкона. Он не хотел показывать слезы, это было слишком для него, и без того он достаточно открылся перед этим, в сущности, чужим человеком. Подождав, пока Луис немного успокоится, пират подошел к нему и обнял, поцеловав в затылок.

– Не знаю, что здесь творится, – сказал он, глядя на темный силуэт корабля, шедшего на всех парусах к острову, – в Аду мы или где-то ещё. Держись рядом со мной, малыш, не отходи далеко.

– При одном условии, – Луис улыбнулся.

– При каком? – спросил пират, обнимая его за плечи.

– При условии, что ты научишь меня драться, – отозвался Луис, осторожно располагая свою руку на его талии.

…Он очнулся от короткого мучительного забытья. Вопли за стеной становились все слабее, удалялись. Костерок у его ног почти погас. Вытянув пробку из горлышка меха, Луис сделал глоток горькой воды, от которой голодный желудок скрутили болезненные спазмы. Поток воспоминаний был уже не таким сильным. Луис свернулся клубочком в углу, вслушиваясь в затихающий вой. День близится, а значит, он сможет идти дальше, быть может, сумеет отыскать место, где будет в безопасности от этого кошмара. Может быть… а может быть, и нет. В голове его всплыли строчки, когда-то прочитанные в Библии. Тогда он не понял их значения, но теперь понемногу до него добирался весь смысл этих страшных слов.

– И Ад следовал за ним… – прошептал Луис, устало глядя на алые сердитые глазки непрогоревших углей.

========== 5. ==========

Левассер закончил промывать раны и перевязал самые глубокие обрывками рубахи, смоченными в воде, смешанной с полынным соком. Немного полыни росло на обочине тропы, по которой он поднялся в пещеру. Левассер автоматически выдернул кустик и сунул в сумку, висевшую на боку. Шляясь по всему миру, он успел немного научиться всякому, в том числе узнать, какие травы для чего годны. Растертыми в кашицу листьями полыни он протер тело и кожу головы, помня, что это помогает от кровососов. Затем бросил немного в жестянку, в которой кипятил воду. Это должно было хорошо очистить и обеззаразить раны.

Когда-то Оллонэ, его злой гений и наставник в пиратском ремесле, обучил его не оглядываться назад и всегда смотреть в лицо своим страхам. Это была хорошая наука. Левассер научился не жалеть ни о чем, но идти вперед, к тому, чего желал, жаждал. Он не жалел о том, что решился на это путешествие в самые глубины Преисподней. Ему, никогда не любившему и узнавшему любовь лишь за гранью смерти, было теперь всё равно, что будет с ним самим. Но при мысли о том, что его Луис, его мягкий и изнеженный Луис пройдет через муки, подобные его собственным, ему становилось так худо, что даже горечь полынного питья не ощущалась на языке.

Он снова взялся за осколок обсидиана, служивший ножом, обмакнул его в настой, и принялся аккуратно срезать подсохшую корку на руке. Время от времени он слизывал кровь, сочившуюся из ран, и поражался её сладости.

…Дни текли без ночей, память иной раз отказывалась подчиняться, и двое влюбленных забывали, где они и кто они. Обычно происходило это в те мгновения, когда усталые и измотанные, они уединялись в домике Сейши. Левассер контролировал ремонт корабля и набор команды, который двигался медленно, но двигался. А так же обучал Луиса фехтовальным хитростям, и это было ещё сложнее и медленнее, потому что изнеженный испанец с трудом усваивал военную науку. Но в пику собственной слабости Луис Рамон готов был отрабатывать удары и приемы столько, сколько это было нужно. Бывало и так, что иной раз он в буквальном смысле слова падал с ног от усталости и изнеможения. Тогда Левассер отводил или относил его в дом и они, утомленные до крайности, засыпали обнявшись, не имея сил для занятий любовью.

Пробуждения же были слаще всего. Пират почти всегда просыпался первым и будил Луиса поцелуями. Ему нравилось смотреть, как тот сладко потягивается и жмурится, и улыбается сонной улыбкой.

– От тебя скоро только кости останутся, – говорил Левассер, осторожно проводя по исхудавшему, подтянувшемуся телу любовника, – надо бы сегодня сходить к мяснику, взять побольше мяса. Ты же кроме фруктов и сладостей не ешь ничего.

– Я не очень большой охотник до мяса, – пожимал плечами испанец, – иногда разве что. А фрукты просто люблю.

– Фрукты говоришь, – ухмылялся Левассер, стаскивая с него штаны и невежливо прихватывая за яйца. Луиса всегда смущала его готовность к самым откровенным и бесстыдным ласкам. В такие моменты испанец закрывал лицо ладонями, чтобы скрыть пылающие щеки. А Левассер откровенно забавлялся и наслаждался его смущением и удивлением. Для него это было одним из самых сильных удовольствий – ласкать того, кто был теперь ему дороже жизни.

Они занимались любовью неторопливо, даря друг другу всю страсть, нежность, всё, что до сих пор не решались никому открыть. Но куда больше для них имело значение просто видеть друг друга…

Левассер кончил срезать корку и углубил несколько подживших ранок. Боль помогала ему сосредоточиться, вспомнить недостающие фрагменты из того, что было до его пребывания в Пустых Землях. Он должен был вернуть это воспоминание. Должен был понять, что произошло на берегу моря. Мгновение за мгновением он возвращал в памяти события дней, едва сдерживая желание разбить себе голову о стену. Но тогда Луис остался бы здесь навечно…

…Они почти не разлучались в те дни. Луис, если не тренировался и не помогал ему с набором команды и распределением, сидел неподалеку и рисовал углем на сероватой бумаге, которую ему добыл Левассер. Ему нравилось рисовать, это занятие помогало ему успокоиться, сосредоточиться. А больше всего он любил рисовать Левассера: в профиль, в фас, в пол-оборота, в разных ракурсах. И получалось у него просто замечательно. Настолько хорошо, что казалось, будто сам Лив смотрит с картины. Правда, подобные картины он делал только дома.

– Ты большой мастер, – говорил ему Левассер, позируя в постели со своей обычной грубоватой и развратной вальяжностью, – отвезу тебя в Париж или в Мадрид. Там будешь жить в роскоши и рисовать красивых сучек и их жирных мужей.

– Мне и здесь неплохо, – пожимал в ответ плечами Луис и улыбался своей чарующей улыбкой, – к тому же там не будет тебя.

Обычно подобные беседы заканчивались поцелуем, а то и жаркой любовной схваткой. А изрисованные листки оказывались раскиданными по полу спальни. И всё-таки один рисунок Левассер оставил себе, тот, где был изображен он сам, голый, лежащий на постели, а подле него Луис. Рисовальщик нарочно изобразил себя спиной и грубыми неровными мазками. В сравнении с четкой детальной прорисовкой Лива изображение его любовника казалось призрачным, словно сам художник до конца не мог поверить в эту связь. Но это была единственная картинка, на которой они были вдвоем. И Левассер таскал её повсюду, свернув вчетверо и сунув в кожаный кошель, что висел у него на шее вместо ладанки.

– А если её найдут? – вздыхал Луис, устраиваясь поудобнее в объятиях любовника. – Что тогда, Лив?

– Ничего, – пожимал плечами Левассер, – моей власти и силы хватит, чтобы защитить тебя от кого и от чего угодно, малыш.

– Даже в Аду? – улыбался Луис.

– Даже в Аду, – кивал пират, целуя свое сокровище.

…Он плохо помнил, что произошло в то утро. Они утомились так сильно за прошедший вечер и ночь, что утром с трудом продрали глаза. Левассер укрыл просыпающегося, ещё невменяемого любовника простыней и подошел к окну. Небо было все таким же багрово-серым, в огненных сполохах.

– Лив, ты куда? – сонно окликнул его Луис, подняв с подушки растрепанную голову. Левассер с трудом подавил желание накинуться на это золотоволосое чудо, но нужно было идти. Сегодня ставили новую мачту, и он хотел лично проследить, чтобы всё было как надо.

– Скоро вернусь, – сказал он, наклонившись, чтобы поцеловать приоткрытые губы любовника, – ты пока отдыхай.