Это было у моря (СИ)

— Продвинуться… Что? Сообщить? Да, конечно. Сообщите, что со мной все хорошо.

— А с вами точно все хорошо? Вы так бледны, мисс. Давайте, я вам все же дам куртку. И садитесь в машину — я смогу подбросить вас до вашего дома. Все лошади все равно уже тут — и вряд ли по такой погоде кто-то захочет кататься…

— Нет, не надо меня подвозить. И у меня нет дома.

— Прошу прощения?

— У меня тут нет дома. Я живу в гостинице.

— А-а, понятно. Ну, тогда я могу довезти вас до гостиницы.

— Вы очень добры. Но, правда, ничего не надо. Мне хочется прогуляться…

— Но с вас же ручьем течет, мисс. Так не годится. Я не могу отпустить вас в таком виде, да по скверной погоде. Я принесу вам куртку.

— Не нужно. Сейчас лето — а идти тут не больше пяти миль.

— Что вы, мисс. Все пятнадцать. Давайте сделаем так. Вы подождете, пока я позвоню вашей — а кто она вам? — ну, той даме, что уехала в кабриолете вместе со старшим сыном.

— Она моя тетка. Двоюродная.

— Ну вот, я позвоню ей. А вы возьмите, хотя бы вот, плед и посидите тут, на лавочке — тут сухо. А мне все равно по дороге — я еду к шоссе, ну, и высажу вас на развилке — а там, и впрямь, не больше мили. Идет?

— Ладно, уговорили. Спасибо!

Грум ушел, а Санса без всякого желания укуталась в зеленый синтетический плед. Все лошади здесь… Сколько же она пробыла в лесу?

Санса встала и прошлась вдоль стойл. Вот лошадь Бейлиша. Две лошади Баратеонов. Пони по кличке Бочонок тоже был здесь: этот выглядит очень счастливым — его же не гоняли сегодня под дождем… Трусиха-Рона. Ее Пташка, уминает корм, бедняга. Вся грива до сих пор мокрая.

Сансе стало стыдно. Она сама ладно, но бедная лошадка ни в чем не виновата, ей-то за что досталась щедрая порция сегодняшнего безумия? Вечно страдают безмолвные и невинные. Или просто безмолвные…

А где же?.. Думать про это было не то, что невыносимо — воздух прямо там и кончался, легкие забывали, как дышать, и даже кровь, казалось, замедляла свой бег внутри нее. Да что тебе теперь? Сама же все сделала. Сама пожелала — и все вышло, как ты хотела. Ты свободна — ешь ее теперь, свою свободу. Пей ее, вдыхай ее вместо кислорода. А если она тебе не по вкусу — пути назад все равно нет. Теперь придется учиться насыщаться ей. Раньше Санса не знала, что свобода так велика. И так холодна.

Она повесила плед на дверь стойла Пташки. Ей пристало, чтобы озноб бил ее; снаружи — только плоть — а внутри Санса чувствовала, что ее место отныне в этом стерильном, прозрачно-сероватом холодном вакууме. Где, к счастью, никто не проходит мимо. Где, к несчастью, никогда никто не пройдет мимо нее. Надо учиться мириться с холодом и привыкать к нему. Надо было сделать его своим вторым лицом, накрыться им вместо пледа.

скоре Санса перестала дрожать и неторопливо добралась до выхода из конюшен. Неведомый стоял на обычном месте. Грива его была влажна, то не так сильно, как у бедной Пташки. Все возвращается на круги своя.

Может, после сегодняшней сцены у Серсеи отпадет желание женить на ней Джоффа? И тогда она просто уедет домой — уже так скоро — и все вернётся на круги своя — будто ничего и не было. Мама, школа, частые созвоны с братьями и редкие — с сестрой. Сансе вдруг до боли захотелось обратно, в свою девичью комнатку со светлыми обоями и белым потолком, на который они вдвоём с Арьей прикрепляли как-то по весне мобили с колибри. У Арьи были силуэты волков — вспомнила Санса. Она сама нарисовала их на белом картоне для сестры и раскрасила так, что они стали казаться живыми. Ее колибри были изумрудные — с красной шейкой. Когда Арья уехала — она и мобили забрала с собой. Санса ничего не сказала, но в глубине души была тронута — когда зловредная младшая сестрица увидела ее волков, она только хмыкнула, без всякого намека на благодарность: «Это не волки, это какие-то щеночки. Ты бы им бантики еще пририсовала…» Но теперь она смотрит на них там, где-то очень далеко, в мансарде трехэтажного уютного дома тети Лианны. Тетка прислала им фотографию Арьиной комнаты — маленькой, как всегда аскетичной — никаких тебе зайчиков и сердечек, только самое необходимое — и ее волки, зацепленные за настенную лампу, прямо над кроватью…

— А вот и я, мисс. Поговорил с вашей тетей. Она предлагала мне отвезти вас к ней. Но я сказал, что вы предпочли бы поехать прямо в гостиницу. Я подумал: вы же совсем промокли — ну зачем вам сейчас в гости… Но если вы хотите, я, конечно, отвезу вас в дом вашей тети.

— Нет, нет, вы чудесно все устроили!

Еще не хватало туда ехать! Там же Джоффри. И кто его знает, что он наговорил своей матери. Там Бейлиш со своими этими взглядами. И… и он, тоже, наверное, там. Не сегодня. Нет, сегодня у нее нет на это сил. Завтра. За ночь она подготовится.

— Тогда поехали, мисс. Вот, и дождь перестал. Так вы отлично дойдете. Или мне все же вас отвезти до гостиницы?

— Нет-нет, мне хочется прогуляться. Честное слово, у меня все хорошо.

— Да, мисс, похоже вам лучше. Вы согрелись?

— Да, конечно.

«Я не согрелась. Я просто смирилась с холодом. Теперь он — мой единственный любовник. Его не надо упрашивать, соблазнять, обманывать. Он приходит сам — и нежно обнимает за плечи. Дует в затылок — и тот покрывается мурашками. Он целует в пересохшие губы — и мое дыхание становится прерывистым и настолько горячим, что изо рта идет пар… Теперь я принадлежу ему».

Служащий конюшни добросил Сансу до развилки и высадил там. Она махнула ему на прощание — он просигналил ей фарами и тронул машину в сторону шоссе. Вот и ее привычная дорога. Теперь она может идти по ней одна. Должна идти по ней одна. Сегодня и не попылишь.

Первые две недели Санса мечтала, что однажды Пес заболеет — ну, или напьется — и не пойдет ее провожать. Тогда она, вместо того, чтобы сразу идти в гостиницу, дойдет до сельского магазинчика, купит себе там большой вафельный рожок с мороженым. Например, с малиновым. Или с вишневым. А потом пойдет обратно по закатной дороге и будет вдоволь пылить босыми ногами, и капать сладкими растаявшими сливками на дорогу, облизывать липкие пальцы — дорога длинная и мороженое, конечно, растает… И не надо будет заботиться о том, кто на нее как смотрит, или наоборот — не смотрит, не волноваться о своих манерах, лифчиках, майках, взглядах. Можно будет просто стать самой собой. Без условностей, без приличий.

Сансе так надоело держать себя все время в узде — неудивительно, что из этого вышла такая истерика. Она никогда не находилась так долго среди людей, в обществе которых ей приходилось носить почти все время защитный непробиваемый корсет — быть замкнутой, молчаливой, трусливой — такой, какой ее желали видеть.

С матерью тоже было непросто — но и с ней Санса никогда не чувствовала себя в таком непрерывном напряжении, даже в ужасный последний год. Это как вместо привычной речи вдруг перейти на месяц на иностранный язык, который ты вроде и знаешь, и готовишь себя к мысли, что все будет просто, спокойно и без проблем. Но на третий день ты начинаешь видеть сны на чужом языке, а к пятому перестаешь проговаривать свои самые важные мысли про себя на ночь — на чужом языке все кажется чуть-чуть фальшивым и несет в себе совершенно иной смысл — а через неделю, выйдя на балкон, вдруг понимаешь — тебе хочется зажать уши и спрыгнуть вниз — лишь бы не слышать этой чужеродной молвы.

Санса вдруг поняла, что безумно устала, проклятуще и невыносимо утомилась от этого враждебного ей языка, до такой степени, что хотелось выскочить из собственной кожи, убежать, куда глаза глядят, от всех них подальше. От всех. И от него тоже. Клиган стал частью этого кошмара — пожалуй, самой странной ее частью, но от этого не менее пугающей. Все события последних дней вдруг показались Сансе чем-то отталкивающим, даже грязным. Она сама себя замарала.

Боги, как хорошо, что… что они не стали делать следующих шагов. Потому что тогда она бы точно не отмылась. И вопрос был совсем не в факте, не в акте, не в перейденной черте. Дело было в ее ощущении внутри — пока они стояли перед рубежом, но инстинктивно Санса поняла, что, несмотря на все, что она передумала, грань не была перейдена. Потому что, перешагнув эту самую черту, они не смогли бы уже что-то утаивать друг от друга. Он бы не смог лгать ей про этот идиотский брак, а у нее бы не получилось бы скрыть от него свои мятежные мысли, от которых ей так хотелось уйти… Свои сомнения на тему целесообразности их отношений. Свой страх перед тем, что должно случиться, и что непременно бы случилось, не пробеги между ними эта черная кошка в лице планов Серсеи Ланнистер.