Это было у моря (СИ)

На совершенно не заметной с дороги скамейке сидела Оленна и с интересом на нее взирала. Сегодня старушка напялила на себя чудовищного малинового оттенка кофту, что была на пять размеров больше, чем надо — на груди у нее красовалась не то стилизованная роза, не то какая-то причудливая мандала.

— Доброе утро.

— Доброе-доброе. Что-то ты бледновата сегодня, дитя. То ли дело было вчера.

— У меня голова болела с утра. Проснулась уже с мигренью.

— Потому что не надо реветь по ночам. По ночам надо… А, ну да, тебе же ещё шестнадцати нет. Тебе надо спать. Еще. А мне — уже. А за всех, остальных кто находится в разбросе между тобой и мной, остается только радоваться. Но на рыдания, знаешь ли, точно не стоит тратить время. Это штука драгоценная — ну, может, для всех, кроме меня.

— А откуда вы знаете, что я плакала?

— Матерь всеблагая, детка, ну что ты думаешь — все такие же слепые, как твоё зеркало? Нос распух, веки красные — что же ты могла еще делать? Разве что аллергия — на что: на розы или на избыточное мужское внимание?

Оленна вскользь улыбнулась, лукаво глянув на оторопевшую Сансу.

— Я не понимаю…

— Ох, ну что вы все такие непонятливые и ненаблюдательные? В моем возрасте остаётся только смотреть по сторонам — и злословить. Скажем так — вчера я гуляла тут же в то же самое время примерно.

— Аааа.

— Вот да. Видела, как вы выходили из этого пристанища унылых душ вдвоём со своим сумрачным молодчиком. В кои-то веки порадовалась его не столь суровой физиономии — а то так и хочется за зонтом пойти — такая черная туча всегда. А тут даже что-то человеческое вроде проглядываться начало. А ты вообще порхала бабочкой — чуть ли не летела…

Санса захлопала ресницами. Сидите внутри, проклятущие слезы. Ну зачем она об этом опять напомнила…

— Нет, ты уж, пожалуйста, не рыдай — а то вон, уже глаза на мокром месте. Только не говори, что вы поругались. А то, может статься, он приревновал к тому скользкому змею, что таращился на тебя во время этого живописного заплыва?

— А вы и это видели?

— Ну, конечно — говорю же тебе — скучно. Раз перед глазами забесплатно разыгрывают такую мелодраму — впору бежать за биноклем. И еще потом понаблюдала, как ты ручку кренделем сложила и змея-то и уволокла. Вот с этим будь поосторожнее. Это тебе не твой брутальный воздыхатель. Такой шутить не станет. Он стелет мягко — но спать будет невыносимо. Прямо как мне, начиная с пяти утра.

— Это просто знакомый моей тети. И старый приятель моей матери.

— А что, у Серсеи Ланнистер бывают «просто знакомые»? Вот уж не поверю. Особенно этот товарищ. Что же до «старых друзей» мамы — милая моя девочка, что мужчинам только не приходит в голову сказать, чтобы пробить стену твоего исходного недоверия. Растопить лед, так скажем. Готова поспорить, что тип с вишневым табаком тебе наплел, что был в юности влюблен в твою молодую и прекрасную — судя по тебе, последний пункт вполне может быть правдой — родительницу? Что — как это они обычно говорят — стоял под окнами, не спал ночами, катал на мотоцикле…

— На велосипеде…

— Еще хуже. Катал на велосипеде, зарывался лицом в волосы, защищал от хулиганов, а она возьми и натяни ему нос, выбрав другого. Вот и настал крах всем мечтаниям. И тут — через какие-то ммм… пятнадцать- двадцать лет появляется она — копия матери, только еще красивее, выше, да еще и моложе. Теперь он уже не тот прежний худосочный юнец — неопытный и робкий. Он познал жизнь, набил себе шишек, сделал себя заново — и тут вот она — награда — сама идет в руки, как неопытная рыбка. Или птичка? Плюс подспудное желание насолить бывшей пассии за то, что когда-то выбрала не его… Что, узнаешь себя, дорогая? Всегда зри в корень. И если тебе говорят что-то слишком уж сладкое, чтобы быть правдой — будь уверена — оно ей и не является.

— Но зачем ему эта девочка? Я не понимаю…

— Да просто так. Хотя бы поразвлечься. Но, знаешь, пока я наблюдала за твоим этим купанием — и за типом, что любовался им, заметила одну особенность. Очень характерную. И знакомую мне по моей прошлой жизни — если, конечно, то, что я делаю сейчас, можно назвать жизнью.

Его взгляд напомнил мне, как мой усопший супруг смотрел на колесо рулетки, пока выбирал, на что поставить. Он часто играл и требовал чтобы я сопровождала его в этом его безумии — в качестве музы. Тогда я еще не была такой старой ящерицей, как сейчас. Именно этот взгляд и застыл четким следом в моей памяти — потому что он дико, до трясучки меня раздражал. Твой «старый друг мамы» глядел на тебя подобным образом — ты для него не дочь подруги, не симпатичная девочка, которую хочется полапать, ты — поле. Черное или красное. Девятнадцать или сорок семь. Ставки еще принимаются. Пока вертится колесо…

Трудно сказать, какую игру ведет Серсея Ланнистер — но, зная ее на том уровне, на каком наслышана о ней я — и все ее дальние знакомые — можно предположить, что игра эта не столь дальновидна, как ей кажется. Но что у меня не вызывает сомнений — это то, что ее скользкий помощник пойдет далеко и уж совершенно в другую, свою собственную сторону. Если ты не готова стать клеткой, на которую он поставит — хотя бы сохрани мои умозаключения в этой твоей рыжей голове. И держи ухо востро. А теперь я хочу завтракать — эти, поди, там уже наметали на стол. Пойдем, дорогуша — а то зловредное светило вскоре доберётся до нужной нам половины дороги — а от избыточного солнца у меня начинается изжога. Да не смотри ты, как будто шомпол проглотила. Я же не запугивать тебя хотела — а ты словно пичуга, что увидела кобру. Расслабься уже. Все не так страшно — а даже страшнее… Шучу…

Санса уныло тащилась за весьма бодрой для своих лет старухой. Все то, что она услышала в последние четверть часа, казалось Сансе обрывком какого-то зловещего пророчества. И почему все постоянно валится именно на нее? Что за странная случайность? Тут Сансе вспомнилось то, что она услышала от старухи буквально пару минут назад: «если тебе говорят что-то слишком уж сладкое, чтобы быть правдой — будь уверена — оно ей и не является». Было ли все это случайностью? Или весь ее приезд — это тонкий продуманный ход, продолжение чьей-то таинственной игры? Надо было срочно звонить маме и задать, наконец, все те вопросы, что накопились у Сансы за эти недели, и которые она предпочла отложить в долгий ящик — чтобы не травмировать лишний раз мать — или себя саму?

Завтрак, и вправду, уже накрыли. Оленна выбрала себе тот самый столик, где пару дней назад сидела мамаша с малышом. Санса еще находилась в раздумьях, будет ли вежливее сесть с бывшей соседкой — или стоит все же поместиться где-то отдельно — соблюдая приватность? От этих насущных размышлений ее отвлекала сама Оленна.

— Ты идешь уже брать себе еду, или так и будешь дремать на ходу? Вот тебе еще один минус ночных рыданий — потом спать хочется. Нет, не стоит оно того — если уж клевать носом где ни попадя, то только после хорошо проведенной ночи. Такой, чтобы вставать было трудно — а садиться еще труднее. А это все — подростковая блажь. Ну, тебе пристало — ты еще маленькая. Хотя, сзади на тебя посмотреть — и не скажешь… Надо выпить кофе. Хочется черного — но нельзя — придется пить эти разбавленные помои… Ну, хоть что-то. Мой врач было начал пару месяцев назад вещать, что надо бы и от кофе отказаться. Ну, я ему и сказала, что предпочитаю, чтобы меня угробил кофе, а не эти его унылые, ханжеские причитания. Лучше полгода с кофе и припрятанной от сына пачкой табаку в собственном жилище, чем пять лет в какой-нибудь «коммуне для пожилых людей, склонных к совместному проживанию» в обществе выскочивших из ума, как чертик из коробочки — если он вообще у них когда-то был — индивидуумов, играющих в шашки под телевизор. А компания мне не нужна — и наблюдений хватает. Но с тобой, милочка, очень приятно говорить — ты внимательно слушаешь — когда не спишь, конечно — не препираешься, не говоришь: «ну, мам» — это ты оставляешь для своей матери, полагаю — и порой задаёшь любопытные вопросы. Садись со своим подносом ко мне. Теперь твоя очередь — расскажешь мне о причине твоих ночных терзаний.