Мое побережье (СИ)

— Ты меня любишь? — стандартный вопрос после каждой ссоры, от которого, несмотря на многократность произношений, сердце все равно каждый раз обрывалось и тихонько умирало. Ибо совсем не тот смысл вкладывал он в слово, бывшее для меня… пожалуй, чересчур значимым.

Любишь. Что такое любовь? Да черт его знает. Красивое слово, в которое можно завернуть животное желание заняться сексом, или возвышенное чувство, которое каждый для себя определяет самостоятельно. Думаю, для любви нельзя составить единый алгоритм, подходящий для каждого случая и каждой истории. Просто, вероятно, настоящая любовь, как и первая встреча с настоящим другом — когда находишь, понимаешь, что именно так долго искал, и уже ни с чем не спутаешь.

Хотя, откуда мне знать. Я ведь никогда не любила взаимно. «По-взрослому», так сказать — без инфантилизма, базиса в форме физической страсти или исключительной привязанности к «приятным вещам», которые могут дарить подростковые отношению в силу своего особенно зашкаливающего максимализма. С союзом двух личностей и прочими прелестями эмоциональной зрелости, недоступными мне ввиду очевидных обстоятельств.

Я отстранилась от теплого, несмотря на погоду, тела, и постаралась хотя бы дернуть уголками губ.

— Нет.

— Почему? — такое детское возмущение в голосе; сложно не улыбнуться искренне. — Я же извинился.

— Потому что я женщина, и быть для меня сволочью — непозволительная роскошь, — Тони не стал провожать меня непосредственно до машины. Пришлось обернуться и произнести это громче, нежели стоя рядом с ним. — И ты не извинялся, кстати.

— Я оправдался, это одно и то же.

Сомневаюсь, что Старк услышал, но театральный недовольный вздох я все равно издала.

Я уже взялась за ручку передней двери, когда не удержалась и крикнула:

— Позвони мне вечером!

Тони, успевший отойти на несколько шагов к школе, обернулся и отсалютовал. Как типично. Я закусила губу, стараясь скрыть невовремя рвущуюся улыбку.

В машине у Лесли приятно пахло лимонами.

***

Давно в моей комнате не было так спокойно и напряженно одновременно.

Потерявшийся среди складок покрывала телефон вещал на неизвестно какой раз повторяющуюся любимую «Hallelujah» в исполнении Руфуса Уэйнрайта; аккуратно выглаженное и уложенное на спинке стула платье вызывало легкие приступы паники; лежащая на тумбочке у зеркала плойка уже давно перегрелась и грозила спалить каждого, кто к ней рискнет прикоснуться; я сидела в кресле, закутавшись в одеяло, и искренне надеялась, что моего внезапного отсутствия на вечере никто не заметит.

Неладный будильник с изображением цветов на циферблате настойчиво тикал, отсчитывая секунды и минуты до судного часа.

Дверь в комнату отворилась, и я с тихим стоном уткнулась лицом в укрытые одеялом колени.

Интересно, Стив сможет понять и простить, почему я бросила его одного на растерзание этой размалеванной армии фурий в юбках?

Как тяжело подавить порыв достать из папиного тайника бутылку виски, лечь на пол, зажечь сигарету и начать хриплым голосом подпевать.

Молчание Лесли длилось ровно одну строчку.

— Ты еще не начинала собираться? — эта очаровательная женщина умудрилась за кратчайший промежуток времени кинуть взгляд на маленькие наручные часики на тонком ремешке, проверить нагрев плойки, расстегнуть принесенную ею же косметичку, ловко выудить оттуда несколько предметов, которые я не уловчилась разглядеть за ее спиной, и поправить платье, которое, в общем-то, в сей махинации не нуждалось.

Если раньше я говорила, что доктор Харрис просто вызывает во мне симпатию и исключительно теплые чувства, то сейчас я могла отметить, что успела к ней привыкнуть и в какой-то мере привязаться. Лесли не пыталась строить из себя «вторую мать» и не вела себя холодно и отстраненно, проводя четкую границу между «я и Майк»/«Майк и дочь». Она была просто… другом? Взрослой приятельницей, если угодно. Сложно охарактеризовать наши отношения конкретным эпитетом и подвести под определенные рамки, но рядом с ней мне было приятно находиться. Я даже начала мысленно задаваться вопросом, а не думает ли она переехать к нам, что говорится, насовсем. Не вырываясь на пару-тройку дней с ночевкой, перенося каждый раз лишний груз из предметов личной гигиены и сменной одежды. Но, пожалуй, это не совсем мое дело. В конце концов, то, что Ли итак стала восприниматься мною как еще один в некоем смысле член семьи, уже многое значило.

Не говоря о факте, что ей было «дозволено» проникать на территорию моей спальни.

— Я не хочу никуда идти, — я явила голову свету божьему; кажется, мы возвращаемся к данному диалогу третий раз за день.

— Это неизбежно, — Лесли открыла маленькую пластиковую баночку и изъяла армию аккуратных шпилек. — У Майкла случится разрыв сердца, когда он узнает, что деньги на платье были потрачены впустую.

Я улыбнулась и неохотно высунула ноги из теплого кокона, тут же желая вернуть их в изначальное положение, стоило коснуться носками холодного пола.

Пару дней назад я допоздна задержалась на репетиции и ввалилась в прихожую выжатой, подобно лимону на кухонном столе гурмана. Доктор Харрис, мелькавшая в пределах кухни, поинтересовалась, какую прическу я планирую делать и как думаю краситься. Вопрос загнал меня в тупик, однако ответы «никакую» и «никак», разумеется, не принимались. Нет, на самом деле я думала об этом — один раз, мимолетно, складывая платье в шкаф, — но ничего типичней кудрей и накрашенных ресниц мой мозг не выдал. Лесли предложила небольшую помощь с собиранием волос в подобие прически (она не могла допустить, чтобы главная, по ее мнению, деталь платья — открытая спина — была погребена под распущенной шевелюрой). Мне деваться было некуда; впрочем, противилась я несильно. Чувствовала неловкость — да, стремилась избежать возможности лишний раз провести время вместе — едва ли. Больно ее повседневный стиль в одежде и детали внешности в целом внушали доверие. К тому же, идею с легким макияжем она одобрила и поддержала — мне на руку.

Я хотела ответить, что у меня совсем нет настроения покидать излюбленную зону комфорта, но промолчала. Лишь села на принесенный с кухни табурет перед зеркалом и с опаской покосилась на зажатые в руке шпильки.

Каждое движение Лесли вызывало интерес. Для чего она берет расческу? Приводит копну в порядок и делает небольшой пробор. А плойку? Несильно подкручивает концы. Красивая серебристая заколка-гребешок с несколькими синими камушками в умелых пальцах. Лесли собрала волосы на затылке свободно, но закрепила на славу — стоит отдать должное учету факта кружения в танце.

Я смотрела на уложенные пряди, бывшие совсем недавно отросшей челкой, постоянно выбивающейся из хвоста и жутко подчас раздражающей, и без зазрения признавала, что мои руки растут определенно не из нужного места.

В окна пробивались рыжие лучи заходящего солнца, окрашивая половину спальни у зеркала теплым золотом. Казалось, даже легкая летающая пыль блестела и переливалась; Ли потянулась к тумбочке за заколкой-гребешком, успевшей ярко сверкнуть напоследок переливом красного, синего, зеленого и фиолетового. Она волшебница. Не заколка — Лесли.

— Держи, — доктор Харрис протянула мне маленькое зеркальце, чтобы я смогла со спины пронаблюдать результат ее работы. Пятнадцать минут — я засекала по песне — за пятнадцать минут она успела сделать на моей голове что-то… что-то…

— Это потрясающе, — я не сдержалась и глупо улыбнулась, разглядывая окрашенные закатом непривычным огнем волосы. Они действительно мои? В прическе не было ничего сложного, но… но. — Это так здорово и идеально.

Аккуратно. Изящно. Красота в простоте.

— В свое время я тренировалась на племяннице, — было видно, что она смущена, но по-доброму, искренне. — Она окончила школу три года назад, давно учится в университете, но на все праздники просила привести ее голову в порядок. Моя сестра с трудом умеет плести косички.

Тихий стук секундной стрелки прикроватного будильника терялся, когда Лесли начинала разговор.