Это было у моря (СИ)

А меж тем ее состояние ухудшалось. После случая с мостом Сандор решил чаще делать передышки — девочке нужно было высыпаться иногда и ночью, да и он сам был изрядно вымотан бесконечной дорогой, мрачными мыслями и вынужденным воздержанием. Погони вроде пока не было. Когда они-таки останавливались в самых укромных придорожных мотелях, часто переплачивая за возможность загнать Харлей в подземный гараж, а не ставить его просто под окнами на парковке — чтобы не светиться — Сандор по сто раз за день разглядывал каждого подъезжающего к гостинице — он всегда брал номер с окнами на дорогу. Пташка по часу сидела в душе. После того, как она безучастным голосом сообщила ему о начале своего цикла — прежняя Пташка бы наверняка смутилась, алея, как маков цвет, от ключиц до ушей, а эта, новая, была как сосулька — Сандор, проклиная все на свете, оставил ее в гостинице, заставив ее запереться на все внутренние замки, занавесить окно и, закрыв номер снаружи на ключ, потащился пешком в здоровенный придорожный супермаркет. К счастью, там нашлось все, что нужно — шмотки, белье — матерь всеблагая — прокладки… Сандор вытащил на поверхность все воспоминания о былой жизни, о Ленор — но это было так давно, и он был настолько мал, что подобные вопросы прошли тогда мимо него. Пришлось обращаться за помощью к пожилой тетке-продавщице, без дела болтавшейся в отделе женской гигиены. Наплел трогательную историю про сестренку, что нуждалась в стратегических запасах. Тетка, сначала страшно насторожившаяся при виде его нетрадиционного облика, тут же растаяла — как бабы все же падки на всякие сантименты — только скажи им что-нибудь типа: «Мы с сестрой потеряли мать, теперь я ее воспитываю» — так тут же чуть ли не слезы на глазах появляются. Тут начнешь скучать по старой ведьме Оленне из гостиницы… Из магазина Сандор вышел с двумя здоровенными пакетами — новое обмундирование для Пташки — и бутылкой коньяку для себя — хотя бы один глоток перед сном. Он застал ее в порядке — если это все можно назвать порядком — задремавшей на кровати.

Спали они раздельно. Комнату брали одну на двоих. Наверное, можно было бы и две смежные — Пташку он стандартно регистрировал как сестру — и, по сути, не сильно привирал. Ни о каком интиме речи быть не могло. Во-первых, он после ночи пути едва мог доползти до койки, а вот вторых — от самой Пташки веяло таким холодом, что было не сравнимо ни с Серсеей, ни вообще с чем-то человеческим. Она стала вздрагивать от его даже случайных прикосновений. Прятала глаза, избегая встречи взглядом. Единственно, когда они находились в физическом контакте — во время пути. Тут Сандор снова начинал ее чувствовать — слабым отголоском былой роскоши. Вечно ледяная рука на плече. Иногда другой она обхватывала его за талию — осторожно, даже ладонью как-то умудряясь держать дистанцию. Исключением была та ночь, после которой она приняла обет молчания. В тот вечер они проезжали мимо большого города — последнего перед въездом в горы. Как всегда, Сандор предпочел дать большого крюка и не ехать даже по окружной. Они оба дурно спали днем, проснулись рано — еще даже темнеть не начало — и по негласной договорённости начали собираться. В тот вечер Пташка долго сидела в душе — после нее в ванную было зябко заходить — холодной водой она, что ли, там моется? Как-то он случайно попытался зайти в сортир, пока она была в душе — заперто. Сандор вновь с унынием вспомнил спокойные дни времен номера люкс. Там он, конечно, не ломился к ней в уборную, пока она мылась — благо их там было две — но она и не запиралась, даже не закрывала толком дверь. Теперь же — со всех сторон только запертые наглухо ворота, замки, ограждения. Переодевалась она тоже в одиночестве. Вещи, что он купил ей, почти все подошли — некоторые даже были тесноваты: девочка стремительно продолжала превращаться в женщину — по крайней мере, внешне. Она вышла — вся в черном — какого Иного он купил ей эти бессмысленные майки? Надо было что-нибудь светлое, с птичками, завитушками, в ее стиле… Проблема была в том, что Сандор никогда не жил с женщиной. Или с девушкой. Он понятия не имел, что им нравится, а что — нет. Тут уже была не романтика — бытовуха. И как себя с ней вести, было совершенно непонятно. И сама она была непонятная. Прошла мимо, бросила на него косой взгляд. Первый раз за все время он почувствовал во взгляде жизнь, даже провокацию какую-то. Каждый шаг — и он запутывался еще больше. Что у нее вообще — в этой рыжей голове? Но ведь она молчит — и держит его за сто миль от себя. Накинула на себя его куртку — хотя у нее теперь была своя, тоже черная, купленная на одной из придорожных зон отдыха, в мотоциклетном магазине — Сандор пошел за сигаретами, а в итоге потратил сотню, чтобы Пташке не пришлось тонуть в его обносках. Она вроде осталась довольна — спасибо сказала, даже в щеку его чмокнула — но почему-то у Сандора осталось смутное ощущение, что на самом деле она предпочла бы ехать именно в его куртке. Вот и тут — даже спрашивать не стала, позаимствовала и все. Возражать он, конечно, не стал — любые проявления жизни его несказанно радовали, и он боялся сглазить. Может, все же пошла на поправку (и старик-винодел тоже говорил — переломный момент)? Так или иначе, они дособирались, кое-как пристроили барахло в кофры, болтающиеся по бокам виноделовой «малютки». Пташка влезла в ненавистный шлем — и они тронулись. Все было как обычно — и не было. Потому что на этот раз она обеими руками обняла его даже не за талию — а выше, одной ладонью попав точно между бортами рубашки. Что ж такое она выделывает, Иные ее побери? Неделя тотального воздержания не могла не сказаться — тело сразу же отреагировало. Ну что тут скажешь? И он, опять же, боялся ее спугнуть. Так и ехали еще час: она — прижимаясь к нему необычно податливым каким-то телом, он — словно штопор проглотил. На его счастье, в какой-то момент начался дождь, и Сандор отвлекся от чрезмерной концентрации на физиологических ощущениях. На заправке он рванул в сортир, оставив Пташку сторожить «металлического коня». Когда он вернулся, предварительно зайдя в придорожную лавку за сигаретами и кофе, с удивлением обнаружил девчонку болтающей — да что там болтающей, она же откровенно флиртовала — села на байк задом наперед, ногу задрала, держа себя руками под коленку — с каким-то молокососом, что параллельно заправлял свою чистенькую белую Хонду и пускал слюни на Пташкины прелести. Вот тебе здрасте! Отличный поворот событий. И какая ее муха укусила?

Сандор подошел к болтающим — ну, не прятаться же ему, в самом деле, по углам? Молча отдал Пташке ее кофе. Она даже не особо спешила менять свою вызывающую позу. Пришлось спихнуть ее — надо же было заправить транспортное средство. Она меж тем продолжала щебетать уже закончившему заправляться хондочнику:

— А это мой… отец… Видите, как он со мной обращается…

Отец? Седьмое пекло! Да у нее совсем нет мозгов, что ли? Стыда точно нет — теперь стоит, подпирает колонну, что держит крышу. Ни дать, ни взять — шлюха, заманивающая клиента… Быстрее заправиться и свинтить отсюда. Пока у него голова не треснула от бешенства. Или еще что-нибудь.

Юнец, похоже, заметил его выражение лица, потому что быстренько откланялся и уселся наконец в свою загребучую чистоплюйскую тачку. Пташка не спеша подошла к нему — руки в задних карманах, глаза долу, но постреливают на него быстрыми взглядами.

— Это было — что? Какую комедию ты тут ломаешь? И зачем сказала, что я твой отец? Конечно, я старше тебя, но, Седьмое Пекло, не настолько же! Это даже такому ослу, как этот пижон, ясно. И это может навести на подозрения, расспросы, которые нам ни к чему. И вообще — что ты собиралась делать, прости меня, с этими ухватками? Откуда ты их вообще понабралась? Даже смотреть-то стыдно…

— Подумаешь! Мне стало скучно. Я ни с кем не говорю. Никуда не хожу. Сижу в мотелях — а остальное время мы в пути, на этой твоей гадкой железяке. Что же, мне теперь нельзя и поболтать на долбаной заправке?

— Болтай. Еще чего тебе надо? Ты вообще помнишь, почему мы тут оказались? Про свою семью не хочешь подумать? Тебе не кажется, что подростковые бунты здесь слегка неуместны?