Больше, чем брат (СИ)

Сейчас старший понимал, насколько больница упадническое и энергетически высасывающее место. Здесь воздух был как будто бы густой, наполненный и пропитанный

концентрированной болью, кровью, страданием и смертью.

Старший завел Огдена в кабинет, в котором пахло спиртом и еще чем-то горьким, а после вышел ожидать в коридор. Врач велел младшему лечь на кушетку и осмотрел рану.

— Рана довольно глубокая, нужно зашивать, — с этими словами доктор протер ногу чем-то холодным. — Сейчас я сделаю несколько уколов обезболивающего.

Словно расплавленного металла капнули на ногу в нескольких местах. Огден скорчился, чувствуя, что всё-таки прокусил губу до крови. Интересно, может быть, шить без укола было бы не так больно, как сам укол? К сожалению, ему не пришлось это узнать: он замер от боли, когда игла прошла сквозь один из краёв его раны, а после — через другой. Но хуже всего, когда доктор протащил нитку! Резкое натяжение, узел. Ещё раз иголка, длинная, такая длинная нитка… Третий стежок уже почти без боли. Четвертый просто очень неприятен, пятый отдаётся тупой болью на большой площади, словно кто-то пальцем тыкает в синяк. Отвратительное чувство от протаскиваемой нитки никуда не уходит. Врач бросил инструменты во что-то металлическое и ушел мыть руки. Медсестра забинтовала ногу. Из операционной Огден вышел сам, в коридоре его ожидал обеспокоенный брат.

— Макс! Макс, все в порядке!

Огден с тоской посмотрел на свои бирюзовые кеды, а после на перебинтованную ногу. Правый ботинок пришлось почти полностью расшнуровать, но нога влезла. Младший повязал шнурки вокруг щиколотки большим бантом, в надежде, что обувь не спадёт. И, шипя, поплёлся к машине, поддерживаемый Максом.

Снаружи пошел небольшой дождь. Огден ехал, положив правую ногу на сидение рядом с собой, упираясь белобрысым затылком в стекло. Он лениво читал выписку из больницы: там говорилось, какие препараты он должен пить, что он должен максимально ограничить двигательную активность. В колледж он пойдёт только через неделю, а через десять дней ему нужно явиться в больницу, чтоб снять швы.

Смотря на дорогу и сжимая руль, Макс молчал, погруженный в свои мысли. Он думал об Огдене и своем внезапно странном отношении к нему. Макс никогда ни о ком не заботился, но отчего-то к младшему у него внезапно проснулось такое чувство. Старший никогда не чувствовал себя виноватым и ни о чем не жалел. Кроме того вечера восемь лет назад. Двух вечеров. Это разъедающее чувство вины, от того, что его брат из-за него стал геем, преследовало везде — в душе, в постели, за рулем, на работе. Он пытался заглушить его хоть чем-то — чашкой раф кофе с сиропом, двумя билетами на выставку, поездкой в больницу.

Иногда происходит то, чего уже нельзя изменить. Иногда ты сам делаешь то, что ломает чужие судьбы.

Младший молчал, он ничего не говорил о том вечере. Но Макс знал, что Огден все прекрасно помнит. И когда-нибудь придется об этом поговорить.

Макс надеялся, что они никогда больше не встретятся. Он думал, что свадьба — исключение из правил. Что ее придется просто пережить и теперь уже забыть об Огдене навсегда. Но его брат не ненавидел его, Огден тянулся к нему, ему нужна была поддержка. Огден заключал Макса в свою жизнь, в свои слова, в свои мысли, в свои прикосновения, словно в кольцо. Петля сжималась.

***

Макс помог Огдену снять обувь и дойти до кровати. Его руки были тёплые, как солнечные зайцы и ощущались даже через одежду. Благодарность захлестнула младшего, он еле удержался от того, чтобы погладить Макса, едва касаясь кончиками пальцев, как гладил бы ласточку, севшую на раскрытую ладонь. Макс отошёл и Огден, наконец, смог осмотреться. Квартира выглядела очень чистой. Друзья собрали и выбросили весь мусор, вымыли посуду, положили оставшуюся еду в холодильник. Но праздник был безнадёжно сорван, и это было горько.

— Может, ты что-нибудь хочешь? — спросил Макс, и Огден посмотрел на него, как на первый, едва различаемый всполох рассвета посреди тёмного ещё неба: не жмурясь и не дыша. На рассветное солнце смотреть не больно, но цвета вокруг него меняются в одно мгновение, их невозможно удержать, только запомнить.

— Я хочу, чтобы ты остался, — сказал Огден очень серьёзно. — Кресло можно разложить. У меня есть ещё одно одеяло.

Макс с удивлением слушал младшего. Огдену больно страшно и одиноко, нужно было как-то его поддержать.

Старший пошел в зону кухни и поставил чайник на плиту, спрашивая, что Огден будет пить. Потом достал две чашки и заварил в них зеленый чай, один с сахаром, другой без.

Конечно, он мог бы остаться в эту ночь с Огденом, но отчего-то он знал, что этого делать не стоит. Его звериное чутье подсказывало, что нужно уходить, что если он останется, может случиться что-то непоправимое. Макс не знал, откуда в его голове такая мысль, не знал, что могло случиться. Ведь он точно не стал бы хватать Огдена за волосы и ставить на колени.

— Я не могу остаться, Огден, — не оборачиваясь, спокойно произнес Макс, — но я обязательно навещу тебя завтра, если хочешь.

Огден почувствовал, что анестезия отходит, а боль снова становится ощутимой. Но это его не беспокоило: Макс не останется с ним на ночь, и это отчего-то так остро, словно брат сейчас отказался не от ночёвки, а от самого Огдена. Его взгляд заскользил по комнате и споткнулся о вазу с чёртовыми белыми цветами. Огден поймал себя на том, что хочет выбросить их в окно. Вместе с вазой. Желательно, на голову Артуру.

Взяв две чашки, Макс вернулся к кровати и протянул одну Огдену. Он отпил горячий чай из своей и сел в кресло.

— Я могу побыть с тобой, пока ты не заснешь. Можем вместе посмотреть фильм, к примеру. Какой ты хочешь?

— Мы можем посмотреть «Горбатую Гору», — отшутился младший. — А если серьёзно… Я даже не знаю, Макс. Не получается думать. Может, у тебя есть вариант?

Ответ Макса прервал звонок в дверь. Старший посмотрел на Огдена, взглядом спрашивая, ждал ли он кого-то, после пошел открывать. На пороге красовался тот, кого тут меньше всего ждали. Слегка протрезвевший Артур, пришедший извиниться перед Огденом, мягко говоря, не ожидал увидеть перед собой другого парня, опасно ухмыляюшегося, словно хищника, загнавшего добычу в угол.

— Что ты тут… А где Огден?

Сначала Макс хотел спустить его с лестницы или воткнуть нож в ногу, только уже в бедренную артерию, наблюдая за тем, как парень истекает кровью. Но вместо этого он вернулся в комнату и снова сел в кресло.

Заняться Артуром он еще успеет. Возможно, просто стоит дать этим двоим поговорить, к тому же Макс будет рядом, полностью контролировать ситуацию.

Бывший Огдена встал посередине квартиры, смотря то на Огдена, то на Макса.

— Огден, у тебя… появился парень?

Младшего захлёстнула злость, он неловко дёрнулся, в попытке сесть удобнее, и прошипел от боли сквозь стиснутые зубы.

— Да, представь себе! У меня появился парень, Артур. Он совсем не такая свинья, как ты. Он внимателен, черт возьми, к моим потребностям и, только представь, мы с ним разговариваем! Например, об искусстве. Он знает значения таких слов, как «сублимация» и «символизм». Он знает, как выглядит и какова на вкус боль, он работает там, где ты не продержался бы и часа. И он выполняет свои обещания.

Огден смотрел то на Артура, то на сиротливые белые тюльпаны.

— Ты зачем пришёл? От тебя только неприятности.

Он красноречиво показал на свою перебинтованную ногу. Но мысленно добавил и своё разбитое сердце.

— Забирай свой веник и уходи. Лучшее, что ты можешь сделать — это убраться к херам из моей жизни!

Артур пошатнулся от слов Огдена, словно от удара, жалкий и поникший. Лицо Макса было непроницаемо, когда он наблюдал за всей этой душетрепещущей сценой с каким-то садистский удовольствием, но если бы он сейчас мог, то улыбался бы. Ему даже не пришлось ничего делать — Огден расправился с Артурчиком сам, без применения силы. Отлично, что все закончилось именно так. Как по мнению Макса, Артур просто использовал Огдена как средство для сексуальной разрядки, ничего больше. А от таких нужно избавляться.