It Sleeps More Than Often (СИ)

— Эх, Кэт, скоро ты поймёшь, в чём настоящая ценность мужчины, — пропевает Лоренц по дороге в ванную.

***

После раннего обеда Катарина и Шнайдер возвращаются в церковь. Тот, не колеблясь, вручает ей связку ключей от всех внутренних помещений. Лишь бы поскорее освободиться. Вечерней службы сегодня не будет, и Шнайдер намерен отправиться домой, чтобы заняться уборкой, стиркой, чтением или ещё чем-нибудь полезным. Катарина же готовится провести многие часы в пыльном архиве. В очередной раз выслушав краткую инструкцию по эксплуатации здания: где свет включается, где находится санузел и так далее, она затаскивает пакеты с покупками в свою малюсенькую гостевую. Интернета нет, это она помнит. Зато от Гюнтера она притащила целый мешок с закусками, чтобы не отвлекаться от богоугодных дел мыслями о голоде, и ещё один — с несколькими бутылками домашнего вина. “На всякий случай”, — напутствовал её радушный хозяин таверны. Прозорливый мужик.

Спровадив отца настоятеля, забежавшего внутрь лишь для того, чтобы забрать свёрток с грязным бельём, и предусмотрительно заперев двери церкви изнутри, Катарина, уверенная, что на этот раз её уже никто не посмеет застать врасплох, направляется наверх. Дверь архива ничем не отличается от остальных дверей по коридору — выполненная из старинного дуба, она тяжела даже на вид. С трудом отперев замок — видно, его так давно никто не открывал, что скважина успела засориться — Катарина с силой рвёт дверную ручку на себя. Так и есть: дверь давно рассохлась и для того, чтобы заставить её со скрипом открыться, ей приходится приложить немалую физическую силу. Попав внутрь, сестра первым делом чихает громко и взахлёб: да, эта коморка — просто средоточие библиотечной пыли. Пробравшись сквозь тесный проход между огромными книжными стеллажами, расположенными почти вплотную к продольным стенам комнаты и перпендикулярно входу, она распахивает окошко. Металлические ставни заржавели, и от соприкосновения с ними кожа на руках покрывается колючей оранжевой пылью. Поток свежего уличного воздуха вносится в помещение, разрывая тонкие нити паутины, перехватывающие оконный проём. Так-то лучше. Под окном — стол, пыльный неимоверно, но большой и удобный. Сбегав в кладовую, где Шнайдер хранит инвентарь для уборки, Катарина возвращается с влажной тряпкой и расчищает для себя рабочее место. Стул пришлось притащить из трапезной — в архиве своего не оказалось.

Первым делом она решает заняться главным, а именно — своим алиби. Конечно она изучила баварские троичные традиции ещё в монастырской библиотеке — информация это отнюдь не секретная. Но, осмотрев стеллажи и более или менее уяснив, по какому признаку классифицирована вся здешняя макулатура (спасибо старине Майеру, где бы он ни был, но дела свои он, по всему видно, держал в порядке), она вытаскивает из общей кучи несколько красочных фолиантов, изобилующих иллюстрациями и описаниями ярмарочных гуляний, что имели распространение в здешних местах вплоть до шестидесятых годов прошлого века. Она делает снимки страниц на телефон, задерживая дыхание и жмурясь каждый раз перед тем, как перелистнуть очередную страницу. Пыль и ветошь. На самом деле, все книги здесь ценные — сестра отдаёт себе в этом отчёт. Каким-нибудь историкам, филологам, фольклористам было бы, где разгуляться. Но она не за культурными ценностями охотиться сюда приехала. Закончив с копированием текстов и картинок, она ещё раз пробегает глазами свои снимки — будет, что аббатисе показать, да и с чем перед Лоренцем отчитаться. Пусть все знают, что она не просто так решила прокатиться до Рюккерсдорфа, а по насущным делам епископата. Довольная результатом, она откладывает телефон и снова осматривается.

Теперь ей предстоит выяснить главное: что за народ такой, эти местные, и откуда ноги растут у их секретов?

Отвлечься от ковыряний в бумагах её заставляет навалившаяся на сознание темнота: с головой нырнув в изыскания, Катарина не заметила, как на церковный двор спустились сумерки, а комнатка архива и вовсе погрузилась в кромешную тьму. Захлопнув окно, она включает электрический свет — хвала Небесам, лампочка под потолком работает! Ещё немного поразмыслив, она бежит в свою гостевую и возвращается уже с нарезкой сыра, консервированным овощным салатом и бутылкой красного. Так ей проще будет сложить обрывочные клочки информации в цельное полотно.

За те часы, что Катарина провела, уткнувшись носом в деревенские летописи, она много раз наталкивалась на упоминание некого Иеронима Диппеля. Кажется, он был странствующим монахом, осевшим в здешних местах в начале девятнадцатого века. Тогда же ему удалось обратить местный народец в своё учение, смысл которого Катарине пока не ясен. Но она хорошо помнит из курса истории немецкого католичества, что “странствующими” в те времена звались монахи, которых из их орденов выгоняли за еретичество. На кострах тогда уже не жгли, по крайней мере повсеместно, но и отсебятину, противоречащую уставам орденов, главы монашеского сословия терпеть не собирались. Значит, этот Диппель изобрёл какую-то теорию, которую люди на этой земле приняли на веру и блюли как тайное знание, ибо нигде сестра не встретила упоминания о том, чтобы кто-либо порывался учение Диппеля распространять за пределы поселения. Но в чём его суть? То там, то здесь обыденные описания рядовых деревенских событий — кто женился, кто умер, у кого кобыла ожеребилась, а у кого сарай сгорел — перемежаются цитатами, апеллирующими к текстам авторства того самого Диппеля. Видимо, для летописцев-архивариусов тот был знатным авторитетом, вот только уловить взаимосвязь между прозаичными бытоописаниями и таинственно-вычурными сносками читателю современному едва ли удастся.

“Да избежите вы гнева Господня, привечая Ангелов его. Те же, кто Ангела не разглядят, будут покараны”.

Оторвавшись от рассматривания собственного отражения в тёмном оконном стекле, Катарина раздражённо закатывает глаза. Ох уж эта стилизация под древние иудейские писания! Можно подумать, бесконечные упоминания кар небесных, а также семитский синтаксис, столь нелепо диссонирующий с европейской манерой складывать слова в предложения, в одну минуту способны преобразовать любую писанину как минимум в новое Евангелие. Ох уж эти лжепророки! Во все эпохи — одно и то же. “Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам-обольстителям и учениям бесовским”, — вспоминает сестра строки из первого послания к Тимофею. Что ж, значит недостаточно ещё на земле вероотступников, раз земля до сих пор вертится. Отхлебнув ещё винишка, Катарина возвращается к чтению. Глаза раскраснелись, в голове понемногу начинает шуметь, но любопытство берёт верх над усталостью. И ведь казалось бы: бред бредом, но слова официантки из таверны до сих пор звучат у сестры в ушах. Так кто же такие эти ангелы и какова их роль?

“Самый слабый отрок из числа рождённых да будет обласкан посвящёнными, причащён и миропомазан, и пробудится в нём сила Ангела”.

“И когда придёт беда на ваши земли, верните долг Отцу Небесному — и возрадуется он, и помилует”.

“Грехи ваши накопятся поколениями, и беды великие последуют за ними. Искупайте грехи свои, отдавая Богу Богово”.

“Отрок возлюбленный обратится Ангелом — не скрывая его, расставайтесь с ним”.

“И да отправится слабое тело к пеплу земному, а Ангельский дух, из него освобождённый, в свой Дом Небесный, приветствуя Отца своего и прося за вас перед ним».

“И кто Ангела пестует, да не утаит, того стороной обойдёт любое несчастье земное, а Царствие Небесное распахнёт врата перед всяким, кто Ангела привечал”.

Утомившись вычленять из мутных, слабочитаемых текстов все места с упоминанием “Ангела”, Катарина с силой зажмуривает уставшие глаза и трясёт затекшим запястьем — по глупости оставив свой ноутбук дома, ей пришлось выписывать цитаты от руки в блокнот. Ох, и намучается же она позже, когда доберётся до цивилизации и сможет спокойно посвятить себя разбору собранного материала! Сейчас же ей уже не думается — после долгих часов кропотливой работы и полутора бутылок вина ей бы поспать. Но не так она устроена — стоя на пороге тайны, сон ей сегодня не поймать. Знает ведь, что будет валяться в постели, глазея в потолок, разгоняя назойливые мысли, и всё без толку. Отложив блокнот в сторону, она задумывается, усевшись за столом и оперевшись подбородком о кулак. На часах половина двенадцатого ночи, она пьяна, ей позарез нужен интернет, и ещё не мешало бы обсудить с кем-нибудь новую информацию. Она вскакивает из-за стола и бежит в подвал — туда, где есть душ и даже целёхонькое, хоть и чуть мутное большое зеркало. На ней короткое платье и удобные туфли. Тоненькие, но не лишённые рельефа руки обнажены; крой платья прикрывает область декольте, уходя верхней кромкой почти под горло, зато ноги скрыты едва-едва. Волосы вздыблены мальчишеским ёжиком, на щеках играет хмельной румянец. Дежурное одеяние осталось в гостевой. Сестра долго рассматривает себя в потёртой зеркальной поверхности. Ей кажется, что сейчас самое время наведаться домой к Шнайдеру. Самое время поставить его в неудобное положение.