It Sleeps More Than Often (СИ)

— Что ты сказала, сучка? Кажется, ты чего-то не понимаешь… Кажется, ты кое о чём забыла… Кажется, у нас есть секрет, и его сохранность ты будешь отрабатывать так долго, как я этого пожелаю! — она шипит сквозь зубы, делая шаг навстречу Катарине. Она умеет убеждать: для того, чтобы снискать авторитет среди заключённых в женской тюрьме, ей через многое пришлось пройти. Но она всё прошла и покинула казённый дом, находясь уже чуть ли не на верхушке тюремной иерархии.

— Кажется, у нас был секрет, но его больше нет, — Катарина говорит твёрдо, с трудом преодолевая желание рассмеяться собеседнице прямо в лицо. — Твоя власть закончилась, Штеффи, смирись и вали дальше мыть горшки.

Внимательно всматриваясь в бледную маленькую мордашку монахини, до Штеффи вдруг доходит — та не врёт. Она не умеет так врать. Она действительно кому-то растрепала. Она действительно хочет сорваться с крючка. Но кто же ей позволит?

— И кто? Кто ещё в курсе? — с усмешкой проговаривает Штеффи.

— Ни за что не догадаешься, — Катарина тянет каждый слог, — сам епископ Аугсбургский, господин Кристиан Лоренц. Так что извини, дорогая, но теперь у меня есть шантажист покруче, и ты как бы в пролёте. Сама знаешь — наш епископ не пальцем деланный, он на одну ладошку положит, — Катарина демонстративно выставляет вперёд раскрытую ладонь, — а другой прихлопнет, — однако показательного хлопка не следует — вторая рука у неё занята пакетом. — И тебя, и меня, и кого угодно.

— Зачем, зачем ты проболталась, предательница! — Штеффи едва стоит на ногах, от злобы её тело покачивается из стороны в сторону.

— А я и не выбалтывала ничего. Он сам всё узнал — оказывается, это нетрудно. Так что… — сестра машет рукой в жесте “пока-пока”.

— Врёшь! Блефуешь! Чем докажешь?

— Как тебе такое доказательство? — Катарина опускает руку в пакет и наугад подцепливает первую попавшуюся лямку. Она вытягивает бюстгальтер наружу, за него цепляется ещё один — таким образом у неё в руке повисает целая гирлянда из нижнего белья.

Штеффи взирает на обновки, разинув рот: она хорошо разбирается в дорогих шмотках — наследие разнузданной юности. Она на глаз оценивает вещи, сразу же понимая, что сама Катарина купить такое себе не могла: только на один комплект со своего скудного жалования ей пришлось бы откладывать несколько месяцев.

— А ещё знаешь что, — Катарина потрясает лифчиком перед самым носом собеседницы, — вот это было на мне, когда час назад он трахал меня пальцами.

Штеффи срывается, хватаясь руками за горло бывшей подруги, она, кажется, уже готова её удушить. Катарина, насилу вырвавшись, хрипит:

— Потише со своими замашками, дорогуша — у вас же здесь, в больнице, тоже есть охрана? Отправляйся-ка лучше работать, а про меня забудь. Да, и про Рюккерсдорф тоже забудь, и если хочешь узнать что-то про Александра — поезжай туда сама, а с меня хватит!

— Сволочь! Ты же знаешь, что я не могу отлучаться из города! Я же на условно-досрочном… Если мой надзирающий офицер узнает… — Вся надменность из голоса куда-то испаряется, на её место приходят слезливые, почти молящие нотки.

— Твои проблемы! И вообще, думаю Александр сам вздёрнулся! С такой-то наследственностью — немудрено! И все эти бредни про домогательства придумали СМИ, а ты их подхватила!

— Шлюха, и имени его произносить не смей! Предательница! Продажная тварь! — Вслед за чередой ругательств в лицо Катарине летит тяжёлый кулак. Уголок рта мгновенно помечается кровью, челюсть нестерпимо болит. На глаза наворачиваются слёзы, и Катарина понимает — хватит шоу, пора ставить точку. На этот раз не запятую и не кляксу, а самую настоящую точку.

— Счастливо оставаться, неудачница, — шепчет она, отвернувшись, и, не дожидаясь ответной реплики, уже бежит вниз по лестнице, преодолевая пролёт за пролётом и даже не отвлекаясь на то, чтобы подобрать длинный подол.

По дороге в монастырь она тысячу раз пожалела о том, что упомянула Александра — не надо было, Штеффи это добьёт. Ну да ладно — сама виновата. Ещё сестра пожалела о своём одеянии и разбитом лице — сейчас бы заскочить в алкомаркет, но не в таком же виде… Припарковавшись на территории монастыря, она чуть ли не бегом, стараясь никому из сестёр не показываться на глаза, торопится в келью. Аббатиса заприметила её из укромного уголка своего фруктового сада, но останавливать не стала. Если Лоренц вызывал выскочку в свою резиденцию, то пока её лучше не трогать — епископу это не понравится. Но мать Мария дождётся своего часа и поставит эту наглую притворщицу на место. Позже, не сейчас.

Заперевшись в комнате, Катарина швыряет пакет с бельём в угол, а сама, прямо в одежде, падает на кровать. Она долго лежит так, уткнувшись носом в подушку — ощущение вязкой мерзости не покидает её. “Продажная тварь”, — да, чёрт возьми, так и есть! Шлюха с расквашенной физиономией и поганой душонкой. Только через полчаса она смогла подняться, сбросить рясу и фату и доковылять до комода. Там, в нижнем ящичке, под замком, она хранит две бутылки вина. На “чёрный день”. Такой, как сегодня. Откупорив первую, сестра плюхается на пол и принимается глушить сладковатое содержимое прямо из горлá. Она не смотрит на часы, и на молитву, естественно не пойдёт. Когда её придут зазывать, она скажется больной. Епископ же хворает — от него она и заразилась. Неведанный доселе штамм гриппа. Но к ней никто не пришёл — кажется, аббатиса верно расценивает ситуацию. Когда на город опустилась ночь, а вторая бутылка была уже наполовину пуста, зазвонил мобильник. Катарина грязно выругалась — кто это ещё может быть: Лоренц или Штеффи? Кроме этих двух в такое время звонить ей больше некому. Но имя, высветившееся на экране, её удивило: звонит отец Кристоф Шнайдер.

— Да, отец, — она вспоминает старую шутку о том, что самое трудное — это изображать пьяного, если трезв, и трезвого, если пьян. — Что Вы хотели? Конфирмацию? Не уверена. А почему Вы интересуетесь? Хорошо… При случае обязательно спрошу у господина епископа. Всего доброго.

Чёртов Шнайдер. Лишний раз напомнил о своём существовании — напомнил о том, чего она на самом деле стóит. Напомнил о её недавнем самоудовлетворении в фантазиях о нём. О сегодняшнем удовлетворении тоже напомнил. Знай своё место, потаскушка монастырская. Но есть ещё что-то, что заставляет напрячься. Шнайдер упомянул о новом ребёнке в приходе. Снова мальчик-подросток, вытянутый с самого дна. Снова у пожилой пары. И Рюккерсдорф. Забавное совпадение. Думать — это же как на велосипеде кататься: однажды сумев, уже никогда не разучишься. Всё-таки, она училась на журналиста, и такие вещи вычленяются ею даже сквозь хмель. Надо будет ещё раз наведаться в эту чёртову деревню — повидать отца Кристофа, а заодно и проверить кое-какие догадки.

========== 7. Зазеркалье ==========

Катарина снова едет в Рюккерсдорф, и на этот раз она расслаблена и уверена в себе. Штеффи, вопреки её ожиданиям, так и не позвонила — неужели в её чёрной крови обнаружилась хоть капля гордости? Не важно. Лоренцу же она преподнесла на одобрение свою чудесную идею, и, как и следовало ожидать, получила полный карт-бланш. Она знает, что свобода её — мнимая, и длиться ей ровно столько, сколько Лоренц будет готов отпускать поводок. Но пока он благосклонен, а идея и вправду чудесная: если уж и воскрешать забытые традиции троичных гуляний, то делать это качественно. Катарина выказала желание ознакомиться с обычаями маленьких деревень, консервативных приходов, ещё хранящих внутри своих сообществ старинные поверия. Сейчас она едет в Рюккерсдорф, чтобы познакомиться с ними. Шнайдера она не предупредила — зачем? Пускай себе удивляется. В крайнем случае, скрасит его недовольство раздобытой информацией: епископ назначил дату ближайших коллективных конфирмаций на сентябрь.

Припарковавшись у церкви, сестра покидает автомобиль и шагает к раскрытым настежь дверям твёрдой самоуверенной походкой. На ней один из лоренцевских комплектов, да и сама одежда тоже красивая — после позора с мишками Гамми, она больше не рискует. Се ля ви — если уж кто и захочет тебя раздеть средь бела дня, то пусть это будет красиво. Под рясой прячется короткое серое платье — серое, как одежда монахини, и короткое, как униформа блудницы. Да и ряса на ней тоже сияет новизной — на днях в монастыре проводилась инвентаризация, и каждая из сестёр получила несколько новых нарядов. Давненько у них не было такого праздника! Сёстры заперлись в трапезной и учредили там настоящий показ мод. Превозмогая скепсис, Катарина присоединилась к ним и не пожалела: они на славу повеселились, меряя рясы не своего размера, то изображая привидений в бесформенных саванах, то сквозь смех наблюдая за расползающимися по разные стороны груди пуговицами, если наряд оказывался слишком уж тесен. Обстановка даже напомнила Катарине студенческие годы — она жила в кампусе, где шумные девичники были в порядке вещей. А ещё в порядке вещей на тех вечеринках были спиртное, травка и мимо проходящие парни. Да, были времена… Правда, на монастырской примерке спиртное тоже было. Да что уж там — вышло весело. Дом есть дом — и если ты не принимаешь его законов, он тебя исторгает.