Дневник грешницы

Я предложила им альтернативу – заняться сейчас чтением и письмом, а арифметикой и французским после обеда. Они переглянулись и предложили начать с рисования. Я согласилась, но с тем условием, что к рисованию прибавится французский, а уж после обеда будет и арифметика, и письмо.

Не буду подробно описывать тебе первое наше занятие; скажу лишь, что я немного схитрила – рассказала им по-французски сказку о золотых яблоках и попросила их нарисовать, после чего мы занялись-таки подсчетом этих самых яблок.

За обедом я снова увидела графа. Его племянники по английскому обычаю обедали вместе со взрослыми. Меня усадили между ними, а напротив меня, между двумя обедавшими у графа гостями, уже сидела другая Анна. Она откровенно рассматривала меня с самым холодным и недружелюбным выражением узкого, желтоватого, немолодого уже лица – видно, ей было уже известно об условии графа.

Ее сиятельство графиня Мирослава Тодоровна, как и полагалось хозяйке дома, восседала напротив мужа, на противоположном конце стола. Она снова была в черном платье; как я узнала позже, черное она носила всегда.

Она поздоровалась со мной сдержанно и сразу же, отвернувшись, заговорила о чем-то с одним из гостей.

Гость этот был местный священник о. Паисий – сухонький, тихий, благостный на вид старичок с редкими седыми волосиками на маленькой розовой, как у младенца, голове и в бороде.

За все время обеда графиня беседовала почти исключительно с ним. Лишь однажды она отвлеклась, чтобы сделать замечание Мите, стащившему с поставленного на стол сладкого пирога засахаренную вишню. За эту проделку он был лишен сладкого вообще и обиженно зашмыгал носом – видно было, что он очень любил засахаренные вишни. Граф слегка нахмурился, но ничего не сказал. Я незаметно сжала под столом Митину ладошку, и он, бросив на меня благодарный взгляд, успокоился.

Другой гость, к которому преимущественно обращался граф, был земский доктор Немов – плотный мужчина огромного роста, даже выше графа, не говоря о том, что раза в полтора шире в талии.

Несмотря на фамилию, доктор был весьма говорлив, и к тому же вольнодумец. Слушая, как он своим звучным басом рассуждает о теории Дарвина, графиня бросала на него косые взгляды; отец Паисий с кротким и скорбным видом разводил сухонькими ручками. А другая Анна, Анна Леопольдовна, глядя на графиню преданными глазами, негодующе поджимала свои и без того тонкие губы.

Как ты понимаешь, Жюли, именно ее, Анну Леопольдовну, я изучала за обедом с особенным вниманием.

При этом я пыталась быть объективной. Но у меня не очень хорошо получалось.

Я совершенно не представляла себе, как такая сухая, желчная, даже не пытавшаяся казаться дружелюбной женщина могла быть гувернанткою для маленьких детей. Но, может, наедине с детьми она становилась другой?

Очень скоро я получила ответ на этот вопрос.

После обеда мужчины, опять-таки на английский манер, перешли в курительную.

Графиня Мирослава уплыла к себе. Следом за ней, чопорно вздернув голову, проследовала Анна Леопольдовна. Детей увела Наташа.

Я осталась в столовой одна.

Не зная еще обычаев этого дома, но предполагая, что нынче для всех время послеобеденного отдыха, я решила в одиночку, на свой страх и риск, побродить по дому.

Мне было известно уже, что кабинет графа находится в том же крыле, что и моя «самая лучшая комната для гостей», а детская – в противуположном. Мне было любопытно узнать, где комнаты графини (не рядом ли с мужниными) и куда поселили Анну Леопольдовну.

Я поднялась на второй этаж и, немного поразмыслив, свернула налево, в сторону детской.

Комнаты на втором этаже располагались не анфиладой, как на первом, а по одну юго-восточную сторону коридора, имевшего вид буквы «п» с очень длинною перекладиной. С другой стороны коридор освещался из больших, с редким переплетом, окон. Граф, видимо, очень ценил столь редкий и слабый в наших северных широтах дневной свет. Что же касается тепла, то его с избытком давал калорифер.

Повернув еще раз налево и обогнув стоявшую напротив окна огромную напольную вазу с каким-то пышно разросшимся, в глянцевых темно-зеленых листьях, растением, я услышала шорох и обернулась.

За вазой, прямо на полу, сидел Митя и держал на коленях тарелку с остатками сладкого пирога. Во рту у него торчал черенок от вишни.

Он испуганно глянул на меня и попытался спрятать тарелку за спину.

– Не надо, уронишь, – сказала я.

Митя прожевал вишню и деликатно выплюнул черенок и косточку в кулак. Я присела рядом с ним.

– Ну и откуда ты это взял? – спросила я. – Стащил на кухне?

– Вот еще! – сердито возразил Митя. – Мне Анна Леопольдовна дала.

– Лгать нехорошо. – Я отобрала у него тарелку. – Тем более наговаривать на других.

– Ничего я не наговариваю! – воскликнул Митя, провожая тарелку тоскливым взглядом. – Она сама мне дала, потихоньку от всех! Еще наказала никому не говорить – ни Ване, ни дяденьке, ни тетеньке!

Я укоризненно посмотрела на него и встала. Митя тоже поднялся на ноги, тяжело вздохнув, как маленький старичок, и уныло поплелся к себе в детскую.

Ни секунды не сомневаясь, что он все выдумал, я отнесла тарелку вниз, в столовую, где суетящиеся с уборкой слуги ничего не заметили.

А вечером, Жюли, – вечером меня ожидал сюрприз.

После ужина дети были отведены в кабинет графа. О произошедшем в кабинете я узнала от Наташи, которая по собственной воле, безо всяких просьб и намеков с моей стороны, осталась подслушивать под дверью.

Она прибежала ко мне вся красная от волнения и запыхавшаяся и выпалила, что их сиятельства ожидают меня в кабинете. Когда же я поднялась и сделала шаг к двери, она схватила меня за руку.

– Барышня, не спешите!..

– Почему? Разве дети еще не выбрали?

– Выбрали-то они выбрали, но… Анну Леопольдовну они выбрали тоже! Ох, погодите, дайте отдышаться!..

Я налила ей стакан воды из графина. Хитрая девушка вовсе не испытывала трудностей с дыханием, но ей хотелось, чтобы я в полной мере оценила ее усилия.

– Когда Алексей Николаевич спросили детей, с кем они хотели бы заниматься…

Тут Наташа сделала паузу. Я прижала руки к груди. В отличие от Наташи мне не нужно было притворяться взволнованною.

– …то Ваня ответил, что ему больше нравитесь вы, барышня, а Митя… Митя сказал, что Анна Леопольдовна. Еще и добавил – оттого, что Анна Леопольдовна добрая.

– Вот как… добрая…

– Да. А потом их сиятельства послали меня за вами, а Машу – за Анной Леопольдовной. Вот! Потому я и спешила, чтобы упредить вас!

Наташа явно ожидала, что я сделаю ей еще немало вопросов. Или что сразу стану благодарить деньгами или подарками. Вместо этого я глянула на себя в зеркало, заложила за ухо выбившуюся из скромного «учительского» пучка прядь и, молча кивнув Наташе, отправилась к графу.

Детей в кабинете уже не было. Зато там была Анна Леопольдовна. Она сидела, чопорно выпрямив спину и сложив на коленях тощие желтоватые ручки, на самом краешке стула рядом с графиней, свободно раскинувшейся в венских креслах и поигрывающей своими золотыми часиками.

Граф сидел за письменным столом и рассеянно перелистывал уже знакомый мне фолиант с египетскими иероглифами. Увидев меня, он встал и своей изящной, тонкой в запястье, с длинными музыкальными пальцами рукой, смугло-золотистый тон которой еще более подчеркивала снежная белизна манжеты, сделал приглашающий жест.

Обе дамы не удостоили меня ни приветствием, ни даже взглядом.

Я неторопливо расположилась на стуле напротив Анны Леопольдовны, поближе к графу. И лишь тогда он заговорил.

– Анна Владимировна, вы приняты.

Я вздохнула и улыбнулась ему.

– Вы будете заниматься с детьми арифметикой, естествознанием, танцами, живописью и музыкой. А Анна Леопольдовна станет преподавать чтение, письмо, французский и английский языки…

– И Закон Божий, – внушительно добавила графиня.

– Да. И Закон Божий.

«Да ради Бога!» – мысленно воскликнула я. Какая разница, кто и что будет преподавать?!