Дневник грешницы

Князь с семейством, разумеется, наблюдали за происходящим из окна. Сообразив, что неверная пуля, отклонившись от тела обреченного янычара, запросто может пробить хлипкую стену и ранить кого-нибудь из находящихся внутри, князь выскочил наружу и моляще вздел руки перед охранявшим дверь турецким воином. Тот, презрительно усмехнувшись, чуть повел ружьем в сторону, и князь облегченно удалился к плетню. Следом поспешила его супруга.

А вот дочь не пошла за родителями.

Сверкая черными глазами из-под низко повязанного, закрывающего не только лоб, но и щеки крестьянского платка, она вышла вперед и стала перед Якубом.

– Вы не можете убить его! – к ужасу родителей и удивлению всех собравшихся воскликнула она. – Разве не сказано в Коране: «Прощай побежденным врагам твоим?!» А он ведь вам даже не враг!

Янычары переглянулись. Вроде бы в Коране ничего такого не говорилось. А может, и говорилось – воины были не особые охотники до чтения.

Сам паша оказался в замешательстве. Впрочем, оно длилось недолго.

– Уведите его, – приказал он двум своим охранникам. – Пока. А ты, девушка, – тут его короткий, поросший черными волосами и унизанный драгоценными перстнями палец указал на княжну, – иди сюда!

Княжна, гордо выпрямившись в своих крестьянских одеждах, осталась на месте. Тогда паша кивнул еще двоим своим охранникам. Упирающуюся княжну живо приволокли к паше и заставили опуститься на колени. Паша нагнулся и, сопя, собственными руками развязал платок на ее голове.

Его взору предстало нежное, как весенний анемон, лицо под иссиня-черными вьющимися кудрями, которые свободно рассыпались по округлым плечам.

Паша восхищенно цокнул языком, но тут же и завопил от боли – своими ровными жемчужными зубками княжна укусила его за палец.

Паша грязно выругался и другой рукой ударил ее по лицу.

Неизвестно, что произошло бы дальше, если бы к паше не подбежал еще один из воинов и не доложил, согнувшись к самому его уху, о приезде русских парламентеров.

Паша недовольно засопел. За важными делами сегодняшнего беспокойного дня он совсем забыл о последней директиве начальства – всеми возможными способами удержать перемирие с русскими по меньшей мере до священного дня пятницы. Это значит – еще четыре дня, мысленно загнул пальцы паша. Выходит, пока нельзя отдать приказ вздернуть этих неверных, осмелившихся явиться сюда в самый неподходящий момент! Придется их выслушать.

Паша тяжело вздохнул и приказал отвести девушку в дом и запереть в его спальне.

А провинившегося янычара покамест посадить в погреб.

Остальные солдаты, сказал он, свидетели произошедшего конфликта, останутся сегодня без вечернего плова. Так сказать, в назидание и вразумление. Что-то еще… а, да! Малолетнего поганца, устроившего стрельбу в саду, хорошенько выпороть (только заткните ему рот, чтобы не орал!) и… нет, не отпустить. Тоже посадить… куда-нибудь. Что за дом у этого князя, даже тюрьмы порядочной нет! В общем, придумайте что-нибудь.

И да, не забудьте вознести хвалу Аллаху за то, что у вас такой мудрый и милосердный начальник!

Эти неверные как будто знали, что Мустафа-паша получил приказ о перемирии. Во всяком случае, держались они так, словно прибыли сюда по приглашению самого паши выпить ледяного щербета и поиграть в нарды.

Русских было двое: чернявый штабс-капитан средних лет и совсем молодой, лет 19–20, белобрысый поручик. Несмотря на разницу в возрасте и чинах, юноша держался со своим спутником на равных. К тому же он говорил по-турецки – неважно, разумеется, с сильным славянским акцентом, но все же вполне понятно. Его спутник предпочитал отмалчиваться и лишь иногда кивал или, наоборот, отрицательно качал головою.

Узнав, что молодой человек у себя на родине также является пашой (на языке неверных это называется граф), Мустафа-паша полностью сосредоточил свое внимание на нем.

Молодой русский граф держался спокойно и с большим достоинством. Предложение о перемирии до среды он высказал таким тоном, словно не сомневался в том, что оно будет с радостью принято. Мустафа-паша, которому необходимо было увеличить срок по меньшей мере вдвое, пожал плечами и снисходительно обронил, что у воинов Аллаха в перемирии вообще нет нужды и что они готовы атаковать неверных прямо сейчас. Но уж если у русских возникла такая необходимость… Он, Мустафа-паша, начальник видинского гарнизона, готов рассмотреть их просьбу на следующих условиях…

Тут паша многозначительно поднял глаза к небу. Русский штабс-капитан чуть заметно усмехнулся.

– В таком случае мы вынуждены отказаться от нашего предложения, – очень вежливо и спокойно заявил поручик. – Военные действия под Видином будут немедленно возобновлены.

И встал. Следом за ним поднялся на ноги и молчаливый штабс-капитан.

– Эй, – несколько встревоженно воскликнул Мустафа-паша, – эй, погодите, куда вы? У нас в Османской империи так дела не делаются! Надо же посидеть, поговорить… обсудить!

Он махнул рукой, и слуги внесли на веранду подносы с кофе и щербетом и три кальяна.

– А у нас в Российской империи дела делаются именно так, – возразил молодой русский.

Но штабс-капитан отрицательно качнул головой, и оба снова уселись на ковер. Молодой взял себе чашку кофе; пожилой сунул под длинные висячие усы яшмовый чубук кальяна.

– Не желаете ли партию в нарды? – любезно предложил Мустафа-паша.

Штабс-капитан, которому поручик перевел предложение паши, только развел руками.

– В «баккара» я бы с ним сразился, – тихо сказал он по-русски. – Или, еще лучше, в «красное и черное». А в эти их бусурманские штуки…

– Конечно, откуда неверным знать эту божественную игру, – лицемерно вздохнул паша.

– Почему бы и нет, – безмятежно перебил его поручик. – В «длинные» нарды будем играть или в «короткие»?

Паша воззрился на него в искреннем изумлении.

– В «длинные», разумеется, – сказал он. – «Короткие» – игра простолюдинов. А на что будем играть? У вас есть с собой золото?

Русские переглянулись и отрицательно покачали головами.

– Ну, ничего, – великодушно заявил паша, – можем сыграть на вашу лошадь. Или на ваше оружие. Или, – тут он слегка напрягся, – на условия перемирия.

– А что поставите вы? – спросил русский.

Мустафа-паша не успел ответить. К его уху снова нагнулся бегом поднявшийся на веранду воин и доложил, что запертый в погреб Якуб ибн Юсуф только что предпринял попытку бежать. Но, выбравшись из погреба, побежал не в горы или, скажем, окрестные леса, а прямо к княжескому дому. К той самой его стороне, куда выходили окна спальни паши.

Правда, спальня располагалась на втором этаже и до земли было довольно далеко, но запертую в спальне княжну это не остановило. Ее никто не удосужился обыскать – может, янычары полагали ниже своего достоинства, а может, и просто побоялись дотрагиваться до новой фаворитки начальника.

И напрасно – у княжны был при себе маленький острый кинжальчик. Этим кинжальчиком она вскрыла нехитрый замок, на который запиралась оконная решетка, после чего сдернула с кровати драгоценное стамбульское покрывало, привязала его к ножкам стоявшего у окна тяжелого кресла и вознамерилась таким образом спуститься вниз, прямо в руки подбежавшего Якуба.

Тут-то их обоих и схватили.

Не церемонясь более, беглецов крепко связали и на всякий случай заткнули рты. Сейчас оба лежат на скотном дворе под присмотром троих солдат и ждут решения своей судьбы.

– Якуба расстрелять, девчонку вернуть назад и привязать к кровати, – забывшись, громче чем следовало приказал Мустафа-паша.

Повернулся к гостям и встретился с пристальным взглядом русского.

– Это так, рабочие моменты, – небрежно махнул рукой паша. – Так что, ставите своего коня?

– Пожалуй, – согласился тот. – Ставлю своего коня против вашего янычара.

Мустафа-паша подумал, что ослышался. Или что его повар Шекер-ага подмешал сегодня в табак для кальяна добрую порцию гашиша.