Игра на двоих (СИ)

И я понимаю, что все, что собиралась сказать, уже не имеет значения. Мы не вернемся. По крайней мере, не сейчас. У кого-то — мне даже известно, у кого — другие планы. Обращаю вопросительный взгляд на Эбернети, но тот никак не решается озвучить страшную правду. Не стоит подвергать меня такой пытке, ментор. Я достаточно ждала и уже знаю, что ты хочешь сказать мне. Знаю, что щедрый Президент приготовил для меня еще один — надеюсь, последний, — сюрприз.

— Праздники закончились, детка, — наконец обретает дар речи Хеймитч. — Пора платить по счетам.

— И какова цена? — мой голос звучит равнодушно, но внутри все замирает при мысли о том, что именно потребует от меня Сноу в качестве платы.

— Скоро узнаем. Тебя ждет аукцион.

========== Глава 27. Право первой ночи ==========

Аукцион — это публичная продажа всего, на чем захотят заработать деньги — или от чего захотят избавиться — его организаторы. Общим для различных видов является принцип состязательности между покупателями. Есть победители и побежденные. Первым признается лицо, выигравшее аукцион в соответствии с его правилами. В этом случае объект продажи приобретается победителем аукциона. На этот раз таким объектом предстоит стать мне. А правило на аукционе, устраиваемом Сноу, только одно: отсутствие всяких правил.

Я словно в прострации: не понимаю, что происходит вокруг, что видят мои глаза и слышат уши. Отворачиваюсь от окна, окидываю невидящим, слепым взглядом мрачных наставников и все еще рыдающую команду подготовки и пытаюсь осознать, что изменилось с того момента, когда я узнала о цене своей победы.

— А если я посмею отказаться от столь лестного предложения Президента?

— Ты сама прекрасно знаешь, что произойдет, — хмуро отвечает Хеймитч.

Да, ментор, знаю. Я обрету свободу и проведу остаток жизни в Дистрикте, как и мечтала. Единственным отличием станет неослабевающее даже с годами чувство вины за гибель родителей, куда более сильное, чем после смерти отца.

Поднявшись с кресла, делаю шаг навстречу мужчине, продолжая сверлить его взглядом.

— Когда?

— Завтра вечером.

Чувство, будто почву выбивают из-под ног. Покачнувшись, хватаюсь рукой за спинку стоящего рядом стула. Сердце предательски пропускает удар. Так скоро. Момент, когда я перестану быть собой и принадлежать себе. Команда подготовки выскальзывает за дверь, оставляя меня наедине с наставниками и стилистом. В любой другой момент я могла бы сказать, что без их истерик мне стало только легче, но сейчас я настолько растеряна, что даже не сразу замечаю их отсутствие.

— Он хочет поговорить со мной?

— Нет, — замявшись, отвечает Хеймитч. — Ты несовершеннолетняя, мы считаемся твоими опекунами. А потому он сообщил обо всем нам и приказал, чтобы мы поставили тебя в известность. Ему нечего больше сказать.

Из груди вырывается вздох, но горло сжимает болезненный спазм. Голос звучит хрипло.

— Мы можем что-нибудь сделать?

Все трое дружно качают головой.

— Об этом не говорят вслух, но почти каждый Победитель до конца жизни вынужден служить Капитолию, — объясняет Хеймитч. — Приносить пользу, как говорит Президент. Жить новой жизнью, на благо обществу. На самом деле его просто используют. Этому никто не в силах помешать.

И снова то же чувство ирреальности происходящего. Детям всегда сложно поверить, что с ними может случиться что-то плохое. Со мной подобное происходит последние полгода, но я никак не могу свыкнуться с мыслью об этом. Я словно иду по темному тоннелю, а свет в конце моего пути то появляется, то исчезает. Опустив голову и сжав ладони в кулаки, так, что ногти до боли впиваются в кожу, продолжаю стоять посреди столовой. Эффи подходит ко мне и крепко обнимает. Я вижу слезы на ее покрытых свекольными румянами щеках, слышу судорожные всхлипы и чувствую нарастающее отвращение пополам с раздражением. Следом приходит злость. Я разрываю объятия, отталкиваю Бряк со всей силой, на которую способна, и вылетаю из комнаты. Хеймитч пытается меня задержать, но бешеный взгляд, полный ярости и боли, останавливает его.

Несколько минут спустя я уже стою на самом краю крыши небоскреба и смотрю вниз. Мысли текут в самых разных направлениях, совсем как толпы прохожих по улицам города. Сама того не осознавая до конца, я обдумываю доступные способы самоубийства. Здание высокое, вокруг крыши — силовое поле, но разве это единственный выход из западни, в которой я оказалась? С собой можно покончить даже в Капитолии, было бы желание, решимость и сообразительность. Во мне снова просыпается эгоизм. Я не думаю о близких людях, которым моя смерть причинит боль — родителях, Хеймитче. Семья никогда не узнает, что произошло на самом деле, ведь мое решение не убережет их от страшной мести разъяренного Сноу. Знай же ментор о планах подопечной, он бы разозлился, отобрал нож и наорал бы на меня за то, что я, как обычно, думаю только о себе. Весь облик выражал бы охватившее его бешенство, и только взгляд выдавал истинное чувство — страх.

Достав из кармана нож, долго держу его в дрожащих руках, рассматривая тонкие и острые грани, раздумывая над тем, как интересно устроена наша жизнь: я всегда бежала прочь, стоило Смерти замаячить на моем горизонте, а теперь сама иду ей навстречу, старой подруге остается лишь распахнуть свои объятия. Слегка приподняв рукав, смотрю на ниточки шрамов на запястьях. Почему я медлю? Чем дальше, тем сложнее будет решиться. Но что-то держит меня здесь, не дает спокойно уйти туда, откуда не возвращаются. Когда я понимаю, что именно, злость перерастает в гнев, а отвращение к окружающим — в обиду на саму себя.

Как бы страшно это ни прозвучало, но иногда — в такие моменты, как сейчас, например, — я думаю о том, что Сноу следовало убить всю мою семью. В такие моменты я ненавижу своих родителей. Ненавижу, за то, что люблю. Настолько, что у меня не хватает сил на самоубийство, на то, чтобы бросить их на растерзание обманутому в своих ожиданиях Президенту. Сколько я сделала для того, чтобы защитить их? Сколько мне еще предстоит сделать ради них? Я хочу, чтобы они жили, и потому не могу уйти сейчас.

Внезапно в голову приходит идея. Абсолютно сумасшедшая, безумная, сумасбродная. Это даже не выход из западни, не способ сбежать или отказаться подчиниться приказу Президента. Это что-то иное. Бунт, о котором Сноу никогда не узнает, а даже если узнает — вряд ли оценит идею по достоинству. Нужно осуществить свой замысел, пока не стало слишком поздно. Пока я не успела обдумать его как следует, убедиться в собственной глупости и наивности и понять, насколько безрассудно собираюсь поступить.

Возвращаюсь в пентхаус и кружу по комнатам в поисках ментора. Но, к несчастью, сталкиваюсь с Эффи. Глаза все еще красные и на мокром месте, но в руках — ежедневник со списком дел на сегодня и пара конвертов-приглашений. Значит, женщина уже пришла в себя после утреннего потрясения и готова отправить меня на очередное празднество. «Не сегодня, Бряк», — устало думаю я, пропуская мимо ушей ее лекции о манерах и правилах приличия в светском обществе. Вместо того, чтобы слушать, я ищу предлог куда-нибудь исчезнуть на весь вечер, и вскоре нахожу его. Вернее, подходящий повод находит меня сам.

В гостиную неслышно входит Хеймитч, становится за спиной Эффи и жестом приглашает подопечную следовать за ним. Судя по выражению его лица, снова что-то задумал. И Бряк его план явно не одобряет. Если, конечно, он вообще поставил ее в известность, в чем я сильно сомневаюсь. Насколько позволяют остатки вежливости, извиняюсь перед ней и выскальзываю из комнаты вслед за Эбернети. Закрывая дверь, слышу крики: Эффи терпеть не может, когда кто-то нарушает ее планы. Видимо, на это не имеет права даже Сноу.