Ночная духота (СИ)

— Унизить твой успех в моем лечении?

Я задавала вопрос буднично, без всякого желания получить ответ. Я просто чувствовала себя обязанной продолжать беседу, или же пыталась звуком собственного голоса убедить себя в том, что всё ещё жива и способна соображать.

— Нет, — голос Лорана был глух и спокоен. — Он желал реабилитировать себя в собственных глазах. Однажды он проделал это со мной, только неудачно. Он убил меня по-настоящему. В тебе он сумел убить лишь душу.

— Как это?

Задав вопрос, я вдруг поняла, что сижу, упираясь затылком в спинку дивана, но не смогла вспомнить, как поменяла положение тела и сделала ли это сама. В гостиной горели все три лампы, и Лоран казался бледнее обычного. И верно, глаза слезились от витавшего вокруг облака пудры.

— Очень просто. Наша душа — это наши живые привязанности. Все твои мысли сосредоточились на Клифе и поработили тебя. Отец убил в тебе тягу к Клифу. Во мне же он не сумел убить только желание принадлежать моему другу, он убил меня всего. Сердце моё отказалось биться, и ему пришлось реанимировать меня в вечность. По правде, он никогда не думал меня обращать, но не готов был потерять так рано.

— Получается, он мог убить меня? — спросила я абсолютно спокойно, будто говорила не то что о постороннем человеке, а о прихлопнутом назойливом комаре.

— Мог.

Лоран поднялся из кресла и направился к кухонному столу, где продолжала стоять откупоренная бутылка вина.

— Пей.

Он вернулся слишком быстро, или небытие не желало выпускать меня обратно в жизнь. Я вцепилась руками в бокал, радуясь возвращающимся прежним ощущениям — пальцы чувствовали холод стекла, а губы терпкость вина. Лоран уселся на пол, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и я поняла, что никогда больше не будет такого сладостного момента близости, и спросила:

— Граф говорил про женщину, про дневник.

По лицу Лорана скользнула улыбка.

— Он не сумел убить в тебе любопытство.

— Напротив он заставил меня думать о дневнике, будто в нём сокрыт какой-то важный для меня ответ.

Лоран вновь улыбнулся, но не шевельнул и пальцем.

— Это мой дневник. Эта женщина — я.

— Я знаю, что ты не женщина. Зачем ты врёшь мне? Ответь, молю тебя. Позволь мне вновь ощутить почву под ногами.

— Я не вру тебе. Совсем не вру. Он постоянно видел во мне мою мать, и оттого, думается, развил во мне, сам того не сознавая, женские потребности. И, получилось, что я, как греческий Аполлон, мечтал стать женщиной, оттого убивал исключительно представительниц прекрасного пола. Сначала я убивал их в мечтах. Страницы этого дневника исписаны сценами убийств. Ты читала подобное у Газданова. Бессознательное желание увидеть у своих ног мёртвое тело живёт в каждом из нас, и лишь страх наказания удерживает многих от воплощения фантазий в жизнь. Ведь так? Я напугал тебя тогда у рояля, потому что был уверен, что страх получения от меня наказания станет сильнее страха перед панической атакой и поможет тебе удержаться от близости с Клифом до того момента, пока я не очищу твою душу полностью. Но твоё тёмное желание оказалось сильнее страха наказания. Моё же желание воплотилось в жизнь, как только я обрёл силу вампира. Исчезло сдерживающее начало — что бы я ни сделал, мне не грозило от людей никакого наказания. Я убивал проституток изощренно, мучая до последней секунды их никчёмной жизни. Я воплощал свои фантазии в жизнь страницу за страницей, пока отец не отобрал дневник. И вот тогда случилось страшное. Убивая мою душу, отец убил все мои желания, и я жил лишь воспоминаниями, которые сосредоточились в записях этого дневника. Теперь передо мной разверзлась пустота, и я желал, чтобы она быстрее поглотила меня, потому что не видел никакого смысла в нынешнем состоянии. Я никогда не чувствовал жажды крови, его перекрывала жажда убийства. Я иссыхал на глазах. Отец насильно вливал в меня кровь, я давился каждой каплей, пока мой организм не начал вовсе отторгать её. Я умирал во второй раз. Отец пошёл на риск, смешав женскую кровь с абсентом. Будучи человеком, после обильных возлияний, я и записывал свои фантазии в дневник. И вот я вновь был на волоске от смерти, и отцу оставалось лишь молча наблюдать за тем, как моё мёртвое тело сопротивляется окончательной смерти. Мнимая смерть в конце концов победила смерть настоящую, и кризис миновал, я выжил. Только белизну кожи не вернул, теперь мой родной цвет — зелёный. Пудра забивает поры и даёт на время эффект бледности, но если я забуду обновить её, моя зелень беспощадно проступит наружу. Да, и теперь организм не позволяет мне убивать женщин.

— А как ты нашёл новый смысл существования? Ты ищешь замену своему другу?

— Нет, мой друг, моя единственная любовь, умер. Умер давно, и я даже не был на его похоронах. Искать замену мёртвому глупо. Ему нет замены. Но он оставил во мне свою страсть к нарядам. Он обожал карнавальные костюмы.

— Он был англичанином?

— Ш-ш, — Лоран приложил палец к своим синюшным губам. — Мы не станем произносить имён, мы не будем тревожить усопших. Потом была музыка, этот талант я унаследовал от Рене. И машины, гоночные машины, это был подарок нового века. Ты могла слышать о женщине, которая то в гонках участвовала наравне с мужчинами, то вдруг принялась выступать во всему миру с концертами, вдруг обнаружив в себе дар пианистки. Это был я… А теперь, теперь я живу для того, чтобы помогать живым. Я дарю музыку и иногда лечу людей…

Лоран вдруг резко поднялся, выхватил у меня из рук бокал и шагнул в сторону кухни.

— Зачем ты рассказал мне это? — бросила я ему в спину вопрос, поняв, что наш разговор закончен.

— Ты спросила, я ответил, — Лоран медленно обернулся к дивану и зло сузил глаза, заставив меня почувствовать на языке горький привкус желчи. — Тебя интересовал дневник.

— Зачем граф хотел, чтобы я узнала твою историю?

— Он хотел другого. Он хотел, чтобы я вновь вспомнил её. Он привёз мне дневник и заставил прочесть от корки до корки. И я прочёл даже не воплощённые в жизнь страницы. И понял, что излечился.

— А что должна сделать я? Написать дневник своей тоски по Клифу и прочесть его себе?

— Для каждого своя терапия. Я не знаю, что поможет тебе. Я больше не твой врач. Я потерпел фиаско. Теперь твой врач не Анри Дега, а Антуан дю Сенг. Я отпускаю тебя к нему.

— Отпускаешь? — спросила я, не понимая до конца смысла сказанного моим хозяином.

— Да, мне не нужна служанка, ты ведь никогда и не прислуживала мне. Я впустил тебя в свой дом абсолютно больную и взял твои страхи под контроль, предоставив тебе полную свободу, желая понять, что ты станешь делать со своей жизнью, когда я закончу терапию. Но ты не пожелала воспользоваться свободой, творить свою жизнь заново. Ты предпочла безделье. Должно быть, я плохой врач. Что ж, хотя бы я не убиваю женщин. Иди сюда.

Лоран протянул ко мне руки, и каким-то образом я покинула диван и оказалась подле него. Руки вампира в этот раз были тёплыми и ласковыми, и я долго и тихо плакала у него на груди, прежде чем отстраниться и твердо упереться ногами в пол.

— Отпусти меня совсем. Я справлюсь без Антуана дю Сенга.

— Я не уверен.

Я хотела протянуть к нему руки, но не чувствовала себя способной пошевелить даже пальцем.

— Дай мне шанс ради всех тех женщин, которых ты убил, — произнесла я из последних сил.

Лицо вампира стало каменным, и я не видела, как шевельнулись его губы. Лишь услышала слова:

— И что ты будешь делать с моим шансом?

— Начну жить, — это я уже сказала, корчась у его ног.

Живот безжалостно скрутило, и я поняла, что не в силах сдержать в себе выпитое вино. Лоран сгрёб меня в охапку и подтащил к раковине. Рвота была кровавой и густой. Горло саднило так, будто в льющейся из меня слизи плавали иголки, разодравшие гортань. Наконец Лоран повернул кран и плеснул мне в лицо ледяной водой, а потом убрал из-под живота руку, и я вновь осела к его ногам, с отвращением к самой себе пряча лицо в брошенное мне полотенце. Лоран ушёл в гостиную и вернулся с дневником. Я догадалась об этом по шелесту страниц, с трудом подняла голову и с ужасом обнаружила, что Лоран безжалостно дерёт страницы и бросает в раковину. Зачем?