Трансильвания: Воцарение Ночи (СИ)

— СГИНЬ, ПСИНА!

Кажется, мы, не сговариваясь, выкрикнули это вместе. Муж опустил меня на кровать, уже раздирая на лоскуты все равно безнадежно испорченное платье. Проведя по бедру Владислава коленом, я окинула его вожделенным огненным взглядом. — Не боитесь, Ваше Величество, что испорченная дева лишит Вас новообретенной невинности?

Я тяжело дышала, а искры страсти так и сыпались вокруг наших полуобнаженных тел.

— Похоже кое-кто забыл, что я здесь доминирую и управляю. — Он с улыбкой резко повернул меня на живот, правой рукой нежно вцепившись мне в волосы, склоняя мою голову к своему плечу, чтобы получить доступ к шее и подбородку. Он сжимал мои локти в руках, скользя губами и языком по моим волосам, щеке и горлу, прикусывая клыками кожу, наблюдая за тем, как я изнываю все больше и сильнее.

— Возьми меня, милый. — Жалобно простонала я. — Я больше не могу. Мне душно. Сандал проник и отравил каждую пору моей кожи. Это пытка.

— Как скажете, Ваше Величество.

Расстегнув лифчик, сжимая мою грудь когтистыми лапами, он запустил одну руку мне в исподнее. Острый коготь прошелся по полураскрытой пульсирующей огненной и невыносимо влажной расщелинке моего тела, намеренно поддразнивая. Он всегда любил наблюдать за моей реакцией на него, и я никогда его не разочаровывала, реагируя, как он всегда и хотел. Граф был в каждом вздохе, в каждой мысли, в сердце, в душе, в голове и мозге и даже внутри моего вибрировавшего лона. Сладостная гадость и гадостная сладость. Они крыли мое сознание неистовой силою, пока он грубо не порвал на мне белье и не взял сзади. Как животное… Меня в этот момент не стало. Я умерла тем днем несколько раз, прежде чем смогла оказаться сверху, и, удерживая рукой его голову на подушке, целовать до боли волевую линию подбородка бывшего мужа и его шею, касаться губами кадыка…

— У Дизары я узнала, что в арабской культуре есть слово ‘мактуб’ для определения судьбы. Но оно переводится не как ‘судьба’, а дословно — ‘то, что предназначено’. То, что написано в священной книге. В судьбу я не верю, а в предназначение - да. Ты — мой мактуб. Ты был мне предназначен, твое имя вписано древними рунами в оболочку сердца моего. С двадцать второго мая и до смертного конца. Я никогда не изменю своего мнения, и пусть все мои родные и друзья проклянут меня за это, пусть хоть до смерти ножами изрежут. Это все, что я чувствую. Я не откажусь от тебя никогда…

Неистовство, накрывшее нас с головой, взяло нас в свой плен до вечера. Жаль… Хотелось остановить и продлить мгновение до… Ну, скажем, вечности.

Пришел новый день. Завтра все же настало, но я об этом ни разу не пожалела. Одна смерть отделяла меня от превращения Одетты в Одиллию. Из белого лебедя в черного, как подметил с утра мой любимый, пока я, наблюдая, как тусклые лучи солнца, еле пробивающиеся через ультрафиолетовые стекла, играют на его лице полусветом и полутенями, не отрывая от него взгляда, словно боясь, что он снова исчезнет, а день его потери превратится в бесконечно бескрайний пресловутый день сурка. Это были минуты, когда я впервые улыбалась. Я начинала расцветать изнутри, и пусть эти розы все еще были обагрены кровью и имели острые шипы оставившего на мне отпечаток прошлого, все же это уже были живые розы, а не полумертвые. Мы даже организовали похороны Арины и похоронили ее достойно какой-нибудь царской особы. После траурного обряда я нанесла визит к Джорджу, чтобы окончательно попрощаться. По всем законам нашего мира наш брак не считался действительным, поэтому даже ничего расторгать не пришлось.

В глазах парня стояли слезы, поэтому я попыталась объяснить, почему-то, что случилось, было досадной ошибкой. Сейчас я вошла в его дом в бархате и парче. Родители юноши сразу смекнули что к чему и впоследствии успокаивали сына, как могли, дескать ушла, и туда ей и дорога, омерзительной твари ночи.

— Джордж… — Я нерешительно стояла в дверях в алом бархатном платье под горло с высоко забранными золотой заколкой с бриллиантами завитыми в локоны волосами и диадемой, возлежавшей на них. Одежда, как и заколка, была абсолютно новой. Муж распорядился обновить мой гардероб сразу после того, как вернулся. Сейчас он стоял поодаль, задумчиво ковыряя носком сапога землю, ожидая, пока я поставлю точку в браке, в который окунулась, потому что уже сходила с ума от колорита домашних взаимоотношений.

— Да я уже все знаю. Можешь не оправдываться. — Произнес он сквозь слезы. — Все здесь уже знают, что ты жестоко убила Арину, хоть вы и обещали никогда не охотиться в Васерии. Но тебе было больно. Ты потеряла его. А он всегда был важнее. Важнее нас… Я люблю тебя, Лора, все эти годы любил, но вряд ли ты бы даже добрым словом меня вспомнила, если бы я умер. Но вот умер он, и ты половину мира разнесла в щепки. Спасибо хоть сохранила жизнь дочери Герика. Мы для тебя были лишь идиотской игрой. Тебе хотелось сменить обстановку, развлечься. А теперь ты наигралась. А то, чем ты играла, была не игрушка, а сердце мое. Уходи теперь, уходя. Я знаю, что кроме него для тебя никогда ничего не будет существовать. Как бы он тебя ни бил, ни унижал, ты все равно раненой птицей летишь прямо грудью на любимый шип, хотя я дал бы тебе все и без мук боли, но тебе это не нужно. Не пытайся теперь подсластить извинениями горькую пилюлю. Больно одинаково.

Он коротко коснулся губами моей руки в алой бархатной перчатке, а затем лбом моего обручального кольца. — Доброго здравия, Ваше Величество.

Уходила я, взяв Владислава в традиционном черном под руку, не оборачиваясь.

Через несколько дней по меркам нашего мира миновало пятнадцать лет, как мы с Владиславом, преодолев расставания, его дурной вспыльчивый нрав и пытки моей подруги, были вместе. Помню кремовое платье в пол, остальное — с трудом. Было много гостей и очень шумно. Заткнув свою гордость за пояс, присутствовала даже Кира, налегая в основном на алкоголь и с постной миной поздравляя с юбилеем изрядно ее раздражавшую парочку.

За последнее время один раз моего мужа изловили охотники и чуть не спалили на солнце. Не знаю уж, каким чудом он спасся, но спасся, с гордостью докладывая, что один без посторонней помощи порвал веревки, пропитанные святой водой, и улетел. Я не мешала ему врать. Пусть чувствует себя героем. Я-то знала, что веревки надорвала Кира, чтобы осталось только освободиться. Ничего не изменилось, она ненавидела его не менее прежнего и даже более, просто ситуация, в которой ей пришлось заставить одного порядочного крестьянина-семьянина окончательно спиться, избить жену и убить одного из своих детей в приступе белой горячки, а потом повеситься, значительно на нее повлияла. Она не желала больше так поступать с людьми и платить Дьяволу цену весом в человеческую душу за вытаскивание моего мужа, поэтому теперь следила, чтобы он не умер, помогая тайно и зная, что я ей все мозги выпилю, но заставлю спуститься в ад, если с ним что-то случится, так как только у нее был пропускной билет на вход во врата преисподней. Но это не мешало ей пакостить магически. Сама собой льющаяся святая вода из крана, когда он шел в ванную, подозрительно становилась обычной, стоило только влезть под душ мне. Устав от ожогов на теле Владислава, я стала принимать водные процедуры с ним вместе. Но однажды, лежа в ванной с шампанским и мужем, я слишком громко выступила насчет того, что сделала ее, придумав способ обойти святую воду и предложила выпить за бессилие волчицы. Ей-богу, нас обоих ошпарило надолго. Страдальчески кряхтя, мы врачевали раны друг друга, кроя Киру всеми известными и неизвестными матерными, испытывая на себе все новые и новые сомнительные прелести ее шалостей. О разного вида несъемных розовых пижамках с зелеными слониками и поясах верности с утерянными ключами от них я даже повествовать не буду, так как ничего интересного в этом не было, и мои читатели ничего не потеряют, если лишатся подробного описания подобных сцен. Не в цирке же, ей-богу, находимся!

Затем были совершены нападки со стороны охотников на меня саму. Я гуляла в саду, возникшем из крови Бет. Прошла мимо беседки, одарив ее странным для меня самой взглядом. Здесь мы подарили жизнь нашим детям. Через год моя дочь Анна все-таки покинет замок, насильно выданная замуж нами за некоего барона, но со временем она привыкнет и даже полюбит его в каком-то смысле. Не теми неистовыми чувствами, которые питала к отцу, но обычной приземленной человеческой любовью, которая является людям только от невозможности что-то изменить в своей жизни и привыкания к своей зоне комфорта. Владислав, кажется, даже осознает свою ошибку, ибо ни минуты не пожалеет, что отослал дочь. И вообще он целиком и полностью изменится после того, как прошел через ад. Возможность получить второй шанс на жизнь уже сейчас постепенно перекраивала садиста, думавшего только о себе и своих желаниях, в человека, неравнодушного к близким и их чувствам. Эти перемены меня радовали. До этого я не видела его таким заботливым. До этого он был приблизительно таким, как сейчас, только на свадьбе и в медовый месяц. Пропустив через себя адские муки пыток Киры, графу разонравилось причинять боль мне. Больше он ни разу не поднимал на меня руку. Мелкие доминантные замашки, разумеется, никуда не делись, иначе бы я подумала, что мне подсунули инопланетянина вместо мужа, но я и сама не выступала против легкой асфиксии и пощечин, чтобы разогнать кровь по жилам. Шрамы на моей спине значительно побелели и были уже практически не видны.