Уничтожь меня (ЛП)

но уже чувствовал уважение к ней. Я восхищался ею, завидовал ее самообладанию –

устойчивости перед всем, что ей довелось вынести. Я не знаю, понимал ли я, что это было,

но тогда я точно чувствовал, что она должна принадлежать мне.

Я хотел знать ее секреты.

А потом в один прекрасный день она встала в своей клетке и подошла к окну. Это

было ранним утром, когда поднималось солнце; впервые я мельком увидел ее лицо.

Только однажды она прижала руку к окну и прошептала два слова.

Прости меня.

Я слишком много раз перематывал назад. Я просто никому не мог сказать, что стал

еще больше восхищаться ею. Я должен был изобразить притворство, безразличие,

внешнее высокомерие к ней. Она должна была быть нашим оружием – только

инновационным оружием для пыток, и больше ничем.

О деталях я заботился очень мало.

Мои исследования привели меня к ее файлам по чистой случайности. Совпадение. Я

не искал ее для оружия – этого никогда не было. До того, как я впервые увидел ее на

пленке, и еще раньше, прежде чем я говорил ей что-то, я исследовал кое-что другое.

У меня были собственные намерения и мотивы.

Я сочинил историю, в которой якобы буду использовать ее в качестве оружия, и

накормил ею отца; мне нужен был доступ к ней, чтобы лучше изучить ее файлы. Это был

фарс, и я должен был поддерживать его перед солдатами и камерами, которые следили за

мной. Я не приводил ее на базу, чтобы пользоваться ее способностью. И, конечно же, я не

ожидал, что влюблюсь в нее в процессе всех событий.

Но все эти истины и мои настоящие мотивы были похоронены вместе со мной. Я

падаю на жесткую кровать. Хлопаю рукой по лбу и скольжу ею по лицу. Я бы никогда не

посылал Кента быть с ней, если бы так не торопился быть с ней сам. Каждое действие, что

я сделал, было ошибочным. Каждое потраченное усилие оказалось провальным. Я только

хотел посмотреть на то, как она взаимодействует с кем-то. Я просто подумал, что если она

другая, если она разрушит все мои ожидания, но она все равно способна на нормальную

беседу. Но я сходил с ума, когда наблюдал ее разговор с кем-то. Я ревновал. Смешно. Мне

хотелось, чтобы она знала меня, чтобы она говорила со мной. И я почувствовал это тогда:

то странное, необъяснимое чувство, словно она единственный человек во всем мире,

который волнует меня.

Я заставляю себя сесть. Кидаю взгляд на блокнот, сжатый в руке.

Я потерял ее.

Она ненавидит меня.

Она ненавидит меня, а я отвергаю ее, и, возможно, я больше никогда ее не увижу – это

мое собственное решение. Этот блокнот, возможно, все, что осталось у меня от нее. Моя

рука все еще на обложке, заставляя меня открыть блокнот и найти ее; даже если на

короткое время, пусть даже на бумаге. Но часть меня также боится. Это может

закончиться не совсем хорошо. Это может быть не то, что мне хотелось бы увидеть. И да

помогут мне силы, если это окажется своего рода дневник, где описаны ее чувства к

Кенту. Тогда я просто выброшусь из окна.

Я ударяю кулаком по лбу. Мне нужно успокоиться и перевести дыхание.

Наконец, я открываю его. Глаза скользят по первой странице.

И только тогда я начал понимать ценность того, что я нашел.

Я продолжаю думать, что мне необходимо оставаться спокойной, что все это в

моей голове, что все будет прекрасно, и вот кто-то сейчас откроет дверь и позволит

мне покинуть это место. Я все время думаю, что это должно произойти, но такие вещи

не происходят. Этого не случается. Люди не забыли, какого это. Они не отказались от

этого.

Этого не происходит.

Мое лицо в затвердевшей крови, из-за того, что они бросили меня на землю, а руки

все еще дрожат, когда я пишу это. Эта ручка – мой единственный выход, мой

единственный голос, потому что у меня нет больше никого, с кем бы я могла поговорить,

нет сознания, потому что мое собственное тонет, а все спасательные шлюпки заняты,

а моя жизнь разбита, и я не знаю, как плавать, я не умею плавать, я не могу плавать, и

это становится так тяжело. Становится невыносимо сложно. Это как миллион

пойманных вскриков внутри меня, но я должна держать их при себе, потому что нет

смысла кричать, если ты не будешь услышан и никто не услышит тебя здесь. Никто

никогда больше не услышит меня снова.

Я научилась смотреть на вещи.

Стены. Мои руки. Трещины на стенах. Линии моих пальцев. Оттенки серого бетона.

Форма моих ногтей. Я выбираю одну вещь и смотрю на нее часами. Я храню время в

своей голове подсчетами секунд. Я держу дни в своей голове, записывая их. Сегодня

второй день. Сегодня день под номером два. Сегодня день.

Сегодня.

Здесь так холодно. Здесь настолько холодно, что я мерзну.

Пожалуйста пожалуйста пожалуйста.

Я захлопываю блокнот.

Я дрожу снова, и на этот раз не могу унять этот озноб. На этот раз потрясение идет из

глубины моей души, с глубоким осознанием того, что я держу в своих руках. Этот журнал

не о ее времени, проведенном здесь. Это не имеет никакого отношения ко мне, или к

Кенту, или к кому-либо еще. Этот журнал – о тех днях, которые она провела в изоляции.

И вдруг этот маленький, потрепанный блокнот стал значить для меня больше, чем что-

либо, чем когда-либо я владел.

Глава 10

Я даже не понимаю, как мне удается так быстро вернуться в комнату. Все, что я знаю,

это как я запер дверь своей спальни, открыл дверь кабинета, чтобы запереться там внутри,

и теперь сижу здесь, за моим столом, среди раскинутых бумаг и конфиденциальных

материалов, что встретились мне на пути, смотря на изуродованную обложку того, что я

так боюсь читать. В этом блокноте есть настолько что-то личное; выглядит так, словно

там связанные между собой самые одинокие чувства и наиболее уязвимые моменты

жизни одного человека. То, что лежит на этих страницах, она писала в течение самых

мрачных времен ее семнадцати лет, и я собираюсь получить то, что так всегда хотел.

Заглянуть в ее мысли.

И хотя меня убивают ожидания, я также четко осознаю, какие могут быть неприятные

последствия. И неожиданно становлюсь неуверенным, хочу ли я это знать. Но, тем не

менее, я делаю это. Я определенно должен это сделать.

Поэтому я открываю эту книгу и переворачиваю следующую страницу. День третий.

Я начала кричать сегодня.

Эти четыре слова пронзают меня сильнее, чем любая другая физическая боль.

Моя грудь поднимается и опускается, дыхание затруднено. Я должен заставить себя

читать дальше.

Вскоре я понимаю, что на страницах нет никакого порядка. Она, кажется, немного

сместилась в самом начале написания, и уже в конце блокнота стало понятно, что места

больше нет. Она писала на полях, над другими параграфами крошечным и почти

неразборчивым шрифтом. Есть числа, которые нацарапанные на протяжении всего,

некоторые даже повторяются снова и снова, и снова. Некоторые написанные слова

переписаны заново, обведены в круг или перечеркнуты. И почти на каждой странице есть

предложения и абзацы, которые полностью перечеркнуты.

Это полнейший хаос.

Мое сердце сжимается при малейшем осознании, что это доказательства того, что она,

возможно, испытывала. Я предположил, что она страдала все это время, запертая в

темных, ужасающих условиях. И видя это, мне хотелось оказаться не правым.

А сейчас, когда я стараюсь читать все в хронологическом порядке, мне не удается

понять ее способ нумерации страниц; систему нумерации, что создала она, сможет