Игра на двоих (СИ)

Иногда мне снится то, что происходило в Дистрикте в мое отсутствие. Мощный взрыв разрывает отца на кусочки. По рушащимся стенам шахты льются реки крови. Миротворцы первыми узнают о случившемся и спешат в Деревню Победителей, чтобы сообщить семье о потере. Я будто стою рядом, в двух шагах, но не могу сделать ни шага, чтобы спасти родного человека. А затем сон меняется, и я вижу перед собой президента Сноу. Я что-то кричу ему, но он лишь растягивает змеиные губы в злорадной улыбке и поздравляет меня с победой.

Однажды ночью снится зеркало — громадное, от пола до потолка. Ни о чем не подозревая, заглядываю в него, ожидая увидеть собственное отражение. Однако вместо этого вижу чудовище, мало похожее как на обычного человека, так и на раскрашенных капитолийцей. Оно даже страшнее самого ужасного и уродливого переродка. Кто-то нашептывает мне то, что я уже и так знаю: «Это ты. То, кем ты стала. То, какой сделали тебя Игры».

После таких ночей меня часто посещает мысль о самоубийстве. Я тщетно пытаюсь найти хоть что-то, что могло бы заставить меня задержаться в этом мире, понимая, что мне уже нет дела ни до чего. Когда в очередном приступе я вытаскиваю из кармана нож, приходиться сдерживаться, чтобы не прекратить всего одним движением затянувшийся ночной кошмар, в который превратилась моя жизнь. Я подолгу держу заточенный клинок над запястьем, уговаривая себя отступить от края, к которому приблизилась, и опустить лезвие. Пока мне это удается, и все заканчивается очередной царапиной, но я знаю, что однажды все-таки сделаю тот единственный, роковой шаг, отделяющий меня от черты, за гранью которой ждет свобода. Я помню слова ментора, но все меньше верю им. Пока есть Капитолий, пока жив Сноу, мы можем стать свободными лишь после смерти, но никак не при жизни. Этого не исправить, не изменить. А я устала от постоянного страха за себя и родных, от вечной тревоги, от мучительной неизвестности. Призраки были не правы, я не живу. Я чувствую себя мертвой, по ошибке задержавшейся в мире живых. Не могу понять, что удерживает меня здесь. Одна часть моего сознания хочет остаться, желая вновь стать одной из тех, кого я вижу каждый день в Дистрикте — живых и здоровых людей, знающих, зачем они живут и что ждет их завтра. Другая понимает, что мне уже нет места среди них, что моя участь отличается от их судеб. Я словно провалилась в болото, и теперь оно постепенно затягивает меня все глубже, не давая даже лишний раз вздохнуть. Делаю резкие, судорожные движения, стараясь выбраться на поверхность, но лишь напрасно трачу силы.

Кажется, будто родители искренне желают помочь мне, но не знают как. Им больше не понять меня: пропасть между нами становится все шире и глубже. Отчего-то я уверена, что помочь мне может лишь один человек — тот, который сам перенес все последствия Голодных Игр. Вот только он не спешит мне на помощь. Чуть раньше, когда во мне еще теплилась слабая надежда на спасение, я ждала, что Хеймитч придет, что вытащит меня из этого болота, что вернет к жизни. Но шли дни, а ментор не появлялся. Может, я была права, думая, что его привязанность ко мне не настолько сильна, и, стоит ему вернуться к привычному образу жизни, как единственным желанным спутником станет алкоголь?

Сколько раз, проходя мимо его дома, я хотела взлететь по ступенькам, без стука ворваться в комнату, подойти к нему и, крепко обняв, сказать: «Ты нужен мне». И, тем не менее, останавливала себя, не в силах переступить через собственные принципы и гордость. У меня ведь все в порядке, что бы ни случилось. Хоть я и готова признать, насколько все плохо, не могу признаться в этом никому другому, кроме себя. Даже Хеймитчу. Я так долго носила маску сильной и смелой девушки, что сама не заметила, как она приросла к лицу, не позволяя мне показывать и тени эмоций даже близким людям. А потому, когда однажды я не выдерживаю и кончиками пальцев едва касаюсь подвески, слабо надеясь на то, что ментор почувствует мое состояние, то самое чудовище внутри меня заставляет убрать руки в карманы и признать: не нужно ждать помощи. Никто не поможет. Никто не придет. С того дня я больше не вспоминаю о менторе, убедив себя в том, что он забыл обо мне. Что добровольное одиночное заключение оказалось для него более предпочтительным, чем компания бывшего трибута.

Разум отказывается подчиняться: вскоре я перестаю различать сны и реальность, и уже не знаю, чему можно верить. Отец возвращается с работы; стоя у окна, я вижу, как он идет по дорожке и, поднявшись по ступенькам, скрывается в доме. Предвкушая долгожданную встречу, бегом спускаюсь с чердака, врываюсь в прихожую, но его там нет. Не в силах поверить, что он был лишь плодом моего больного воображения, обхожу весь дом, но так и не встречаю его, хотя отчетливо слышу родной голос, доносящийся из гостиной. Это реальность? Я прихожу домой поздно вечером: кладу сумку на комод в коридоре и медленно иду наверх, в свою комнату. На втором этаже меня ждет мама. Спросив о чем-то, но так и не получив ответа, она приобнимает дочь за плечи и пытается заглянуть ей в глаза. Не дождавшись реакции, легко встряхивает меня и слегка повышает голос. Я безразлично смотрю в одну точку перед собой. В конце концов, выпутавшись из ее объятий, возвращаюсь на чердак, опускаюсь на пол и долго лежу так, свернувшись клубком и спрятав лицо в ладонях. Сквозь шум в голове слышу, как родители стучат в дверь и зовут меня по имени. Это сон? Я не знаю. Я ничего не знаю.

Я почти перестаю есть — пропадает аппетит. Вся новая одежда, которой заполнены шкафы, падает с плеч или, в лучшем случае, висит как на вешалке. Мне все время холодно, а потому даже в погожие дни натягиваю рубашку, свитер и куртку. Но иногда чувствую невыносимый жар: он медленно растекается по груди, спине, рукам, заставляя меня метаться, словно в агонии. Я будто сгораю заживо. А затем меня снова трясет в ознобе. Часто кружится и болит голова; замечаю проблемы с памятью и не могу ни на чем сконцентрироваться. Постоянно хочется спать: когда дома никого нет (что обычно случается по выходным — в это время родители возвращаются в Дистрикт, чтобы привести в порядок старый дом и пообщаться со знакомыми), остаюсь в постели до самого вечера и засыпаю, сжимая в правой руке нож. Быстро устаю и не испытываю интереса ни к одному из некогда любимых занятий. Меня не отпускает чувство тревоги и страха, хотя я сама уже не знаю, чего боюсь. Порезы становятся все глубже, а кровь не останавливается все дольше. Стоя под горячим душем, наблюдаю, как алые струйки стекают по телу, и ловлю себя на желании исчезнуть — точно так же, как пропадает из виду вода, либо испаряясь, либо впитываясь в землю. После того кошмара о чудовищах мне страшно смотреть в зеркала, висящие в комнате и ванной; я занавешиваю их черной тканью. Той же ночью мне снится кое-что другое — будто я превратилась с бесплотную тень и больше могу увидеть своего отражения. Как ни странно, мне нравится этот сон: может, это и есть единственное оставшееся желание — стать тенью, призраком?

Силы стремительно покидают меня. Рваный ритм сердца не дает мне покоя: то оно готово выпрыгнуть из груди, то бьется размеренно и неторопливо, то почти останавливается, и я теряю сознание. Раз за разом забытье становится все более глубоким и долгим: чувствуя приближающийся обморок, стараюсь найти место, где смогу остаться одна, где никто не найдет меня — мне не нужна ничья помощь. Голова раскалывается от чудовищной боли. Я не верю ни зрению, ни слуху, полагаясь лишь на осязание. Сколько еще мне придется выдержать?

Однажды утром просыпаюсь и понимаю, что на этот раз моих сил не хватит даже на то, чтобы встать. Бросив взгляд на часы, вспоминаю, что сегодня будний день — остаться дома не получится. Еще час, и родители могут насторожиться, не услышав привычного стука двери о косяк. Превозмогая боль во всем теле и тщетно пытаясь вернуться в реальность — мысли бродят где-то далеко — медленно скатываюсь с постели на пол. Сильно кружится голова. Кое-как, держась за стены, добираюсь до комода с вещами. Запутавшись в ставших слишком широкими джинсах, падаю, но удерживаюсь на ногах, зацепившись рукой за выдвинутый ящик. Натянув ветровку, хватаю со стола сумку и спешу к двери. Осторожно спускаюсь вниз и, присев на низкий стул в прихожей, обуваюсь. Из кухни выглядывает бабушка: