История Нового Каллена — Недосягаемая (СИ)

— Для начала попей. У тебя сильнейшее обезвоживание, — он подтолкнул стакан к моим губам. Я безвольно сделала первые осторожные глотки и тут же ощутила жутчайший дискомфорт в желудке. — Что из вчерашних событий ты помнишь последним? — Доктор убедился, что я в состоянии сама удерживать стакан и взял мою карту. Каждый новый глоток давался тяжелее предыдущего, тело отвергало любую помощь.

Я честно попыталась вспомнить, гипнотизируя дверь в надежде, что она распахнется и за ней наконец-то нарисуется полная всепрощения Таня. Вечер проступал клочками. Яркие вспышки, больше похожие на кадры киноленты. Смех, ветер, обжигающее пойло в горле. Я поперхнулась водой и из глаз брызнули слезы, когда осознание моей самой огромной оплошности дьявольской лесенкой выстроилось в голове. Я была пьяна, как грузчик крабов в Балтиморе. Я могла сотворить все, что угодно.

Я хрипло перечисляла Карлайлу вчерашние приключения. Кино. Новоиспеченные родственники. Пирс… Я хотела поговорить с Таней, но меня прервал…

— Ох, черт… — прошептала я одними губами. Доктор Каллен взял меня за дрожащий подбородок, светя своим дурацким фонариком прямо в глаза. Я отчаянно замотала головой и рухнула на подушки, закрывая лицо ватными руками.

— И что же было последним? — буднично поинтересовался Карлайл и зашуршал какими-то упаковками, прежде чем избавить меня от зудящей иголки в руке. Я зажмурилась, чтобы не видеть, как она плавно покидает кожу.

— Вчера я напилась до зеленых чертиков, — прошептала я одними губами. — И могла наговорить Тане все, что угодно. Что-то ужасное… Куда она ушла? Почему она вообще здесь? Она приехала меня забрать?

Я смотрела на Карлайла с мольбой. Он ответил мне долгим, тревожным взглядом, прежде чем водрузить несколько шуршащих пакетов в изножье кровати.

— Собирайся домой, Лиззи. Там ты немного успокоишься и мы все обсудим. — Доктор еще раз осмотрел меня с ног до головы, вернул карту на место и, не спеша, покинул палату, заложив свои изумительные зефирные ладони за спину. Я осталась наедине с обескураживающей паникой, похожей на огромного и тугого хищного спрута.

Таня не произнесла ни слова. Смотрела на меня с раздражением и разочарованием. Как будто она здесь, чтобы распрощаться с не оправдавшей надежд дочерью…

Опухшее и раскрасневшееся лицо было все в слезах, а руки ощутимо дрожали, когда я натягивала на липкие и холодные плечи мягкую толстовку на несколько размеров больше, чем я обычно носила. Вместо привычных джинс меня ждали мягкие тянущиеся брюки. Похоже, одежду собирал мне здоровяк-Эмметт, икона стиля «кэжуал».

Крошечное зеркало у двери, рассчитанное, вероятно, на посетителей, показало полное соответствие моего внешнего и внутреннего облика. Под красными, раздраженными от слез глазами залегли глубокие тени, губы напоминали сползающую чешую змеи. Бродяжка в машине богача.

Я распутала волосы пальцами и изможденно опустилась на кровать. Несмотря на обилие других всплывших в памяти унизительных деталей, я не помнила сказанных Тане слов. Единственный, кто мог хоть немного прояснить ситуацию, был самым противоречивым и пугающим человеком в городе. Уж лучше я услышу язвительный протокол от доктора Каллена, чем самолично попрошу помощи у взрывоопасного Мэнголда. Особенно после того, как он видел меня пьяной, с душой нараспашку.

Карлайл. До какого же состояния я довела себя, что доктору пришлось везти меня на всеобщее обозрение в больницу? Что теперь думают о нем коллеги? Как такой благочестивый и безупречный отец мог допустить подобный исход для новоиспеченного ребенка? Почему я порчу все, к чему прикасаюсь?.. Почему, почему…

— Готова? — Доктор вкатил в палату больничное кресло. С глаз пришлось смахнуть слезы, а губы сами собой сжались от недовольства. Не настолько я беспомощная.

— Я пойду сама, — с последними остатками решительности прошептала я и, спустив ноги на пол, в сомнительном равновесии закуталась в дафлкот, что висел на спинке кресла. Моя дорогая Таня опиралась на него спиной каких-то десять минут назад. Доктор наблюдал за моими усилиями из угла. Его лицо спокойно мерцало над глухо застегнутым воротником пальто. Мои слова не вызвали у него ни протеста, ни сочувствия, ни усмешки.

— Видишь на своем запястье браслет? — коротко и спокойно спросил он. Я вытянула из-под рукава тонкую пластиковую полоску. Каллен Элизабет — никак не могу привыкнуть к новой фамилии. 24 октября 1994, все верно. Пара строчек с непонятными номерами, дежурно. — Такие браслеты носит каждый пациент нашей больницы. А для всех тяжелых пациентов существует единое незыблемое правило после выписки. — И доктор указал на кресло жестом лакея, приглашающего принцессу в прогулочную карету.

— Что может быть еще более унизительным?.. Вам, должно быть, ужасно за меня стыдно… Мне так жаль, я не знала, что делала, я… — С обреченностью осужденного я упала в кресло и зарылась лицом в колени.

— Отрадно слышать, что ты осознаешь степень недопустимости подобного поведения. Значит, не все еще потеряно, — уверенно произнес доктор и толкнул наружу дверь палаты. Я уткнулась взглядом в свои лакированные полусапожки, лишь мысленно представляя, какими заинтересованными взглядами все нас провожают. Мои всхлипы становились громче, и я уже не могла их сдержать.

— Высуши свои слезы, дитя мое. Ты здесь не жертва, а прекрасный способ доказать людям, что все их домыслы относительно нашего неестественно безупречного образа жизни несколько искажены. Разве идеальный отец допустил бы такое? — достаточно тихо произнес доктор. — Меня и мою жену сейчас поносит вдвое больше человек, чем тебя. Это нам бы больше пристало плакать.

В отличие от окружающих, я не просто считала Калленов безупречными, а отлично знала, что слухи правдивы. Их лица и фигуры совершенны, их манеры неподражаемы, их мысли четки, их дома и машины роскошны, их признание в крохотном обществе непоколебимо. Они наверняка не один год выстраивали настолько доверительные отношения с жителями. Но приехала я и все испортила. А ведь это никто из них еще не знает про то, как я знатно отделала гордость школы, чуть не раскрыв всех и каждого в клане. Мисс маниакальность. Мисс катастрофа. Мисс разочарование.

Карлайл шумно выкатил кресло на улицу. Я до последнего момента боялась поднять глаза от темно-серого и привычно влажного асфальта под колесами. Боялась, что увижу ту, которая теперь может стереть меня в порошок одним косым взглядом, иссушить, даже не касаясь смертоносными зубами жилки на моей шее.

Доктор остановился в полуметре от моей машины, и я чувствовала, как предательски трясутся колени — настолько я боялась поднять взгляд на обладательницу пугающе высоких алых туфель. Таня белокурым серафимом возвышалась надо мной, спрятав потемневшие не то от жажды, не от раздражения глаза за неуместными солнцезащитными очками. Она выглядела холодно и отстраненно, и, скользнув на переднее сиденье Порше, так и не сказала мне ни слова.

Карлайл галантно открыл для меня заднюю дверь, и я медленно перебралась внутрь. Я с болью смотрела на тонкие кисти самых ласковых рук, настраивающие температуру в салоне, чутко подстраиваясь под человеческие нужды. Тишина давила на меня, как неподъемная штанга, что расплющивает грудь спортсмена, переоценившего свои возможности — я слышала, так как-то раздавило одного хвастуна в моей первой школе. От ее полнейшего бесстрастия я словно проглотила язык; она всем своим видом показывала, как ее воротит от моего присутствия. Как такое могло произойти, где я оступилась, как разрушила свою последнюю опору во враждебном мире? За какую-то неделю я успела испортить все настолько сильно, что потеряла мать. Снова. Я не выдержу второго раунда смертоносной игры с потерей всех, кто был мне дорог. Если это и правда, так пускай не томит. Уж лучше быстро переломить шею, увидеть, как закатываются стекляшки глаз, как с губ срывается последний вздох, чем заниматься моральной экзекуцией. В прошлый раз все хотя бы случилось быстро. В падающем салоне никто не измывался надо мной, медленно отстраняя вожделенное семейное тепло.