Игра Канарейки (СИ)

Ведьмак сгрёб в охапку несколько фруктов и миску, стоявшую на столе в стороне, принялся располагать их на высоком столике рядом с атаманом так, как они были набросаны на картине. Это заняло у Геральта порядочно времени и бранных слов.

Канарейка уловила едва заметный наклон головы Ольгерда, когда время пошло снова, тихий шорох движущейся по холсту кисти. Так продолжалось несколько минут – тихо и спокойно, ведьмак молча подпирал стену, скрестив руки, и ждал развития событий.

Вдруг атаман взглянул прямо на эльфку: не сквозь и не мимо, а прямо на неё. Вот только так не могло быть. Это всё, весь этот мир – воспоминания Ирис фон Эверек, её кошмары и грёзы. Ольгерд кивнул, будто приветствуя, перевёл взгляд и отошёл к окну.

– Ольгерд, вернись на место. Я ещё не дописала. – Ирис была в творческом запале, обращалась к своему мужу необычно строго – как будто он был непоседливым ребёнком, вертящимся на месте, который не мог усидеть и четверти часа.

В душе атаман метался, поэтому и не мог стоять спокойно, долго заниматься одним делом. В противном случае его быстро хватал в ледяные тиски страх, одолевали тремор и нехватка воздуха. Он уже совершил свою главную ошибку, и она не давала Ольгерду ни минуты покоя. Неизвестно было, можно ли это ещё как-то исправить её, но стоять и позировать для портрета фон Эверек точно не мог – время Ирис теперь на его глазах утекало. Он был бессмертен, и его часы остановились, а её, кажется, наоборот пошли в два раза быстрее. Для Ольгерда теперь не было времени. Для Ирис оно было только в том, чтобы ловить того, прежнего фон Эверека, которого она полюбила когда-то. Она хотела запечатлеть своего мужа тем юным, смешным и неуклюжим в разговорах человеком, вспыльчивым и любящим.

Без сумрачного потухшего взгляда.

Время убегало, она всё больше забывала его такого.

Самый страшный кошмар Ирис – забыть Ольгерда таким.

Фон Эверек вдруг сорвался с места, буквально вылетел из комнаты. Геральт бросился вслед за ним, пока дверь не успела захлопнуться. Канарейка поспешила за ними, но замерла у порога, обернулась. Ирис осела на пол, из её глаз брызнули слёзы.

Ольгерд сидел в центре начерченной на полу пентаграммы, склонив голову. Ведьмак расставлял свечи на вершинах звезды, когда в комнату вошла Канарейка.

– Не нравится мне это, – протянула она, хмурясь.

Геральт кивнул.

– Мне вообще мало что нравится в этом нарисованном мире.

Он поставил последнюю свечу, и время снова пошло. Плавно, неторопливо запустилось, как отчаливает корабль в порту. Ольгерд медленно упал на локти в немом крике. Несколько секунд он смотрел в пол, а потом вернулся в сидячее положение и стал громко читать заклинание.

Сплетение мелодичных слов Старшей речи, имеющее силу само по себе, как всё, что наделено смыслом и обращается к природе напрямую, звучало звонко и будто бы хором. Слова заклинания отскакивали от стен и возвращались в уши снова и снова всё более и более гулким эхом.

– Верни всё как было, демон! – заорал Ольгерд, и резкие угловатые слова Общего разбили это стеклянное звучание.

Внезапно склянки и книги, стоявшие на столе за спиной у Канарейки, вспыхнули, будто лопнул огненный пузырь, и пламенем занялась вся комната.

Ольгерд как большая кошка метнулся к окну, а ведьмак схватил Канарейку, до этого словно окаменевшую, за локоть и потащил куда-то.

Кажется, они прыгнули в картину. Картину, на которой застыла снежная пурга. И пурга ожила. Сильный поток ветра, снега и льда хлестнул эльфку по лицу, и она наконец очнулась.

– Впереди! – крикнул Геральт. И его было еле слышно, хотя находился он в шаге от Канарейки. – Скорее! Иначе замёрзнем!

Ведьмак сложил знак Квен и направил его на эльфку, а затем на себя. Стало немного теплее, Канарейка ощутила себя будто внутри мыльного пузыря.

– Это охранный щит, – коротко сказал ведьмак и зашагал к проглядывающему сквозь пургу имению, по пояс утопая в снегу. Канарейка старалась идти по его следам.

Сил не было совсем.

Шаг, ещё один…

Облачко пара от остывающего дыхания вырвалось изо рта. Вьюга завывала и била в лицо. Канарейка перестала чувствовать кончики пальцев.

Наконец они добрались до стен имения. Холод и быстро иссякающие силы вводили в панику, и эльфка с ведьмаком принялись нервно оглядываться в поисках хоть какой-то двери. Ведьмак прищурился и заметил под сводом лестницы хлипкую деревянную дверь, ведущую, очевидно, в подвал.

Геральту пришлось приложить достаточно усилий для того, чтобы затворить дверь, которую тянула на себя с улицы пурга. А Канарейка тем временем осмотрелась в подвале.

У скудно освещённого дорогим светильником стола стоял, скрестив руки, Ольгерд фон Эверек. Его кожу теперь рассекали глубокие, ещё свежие шрамы, оставшиеся с ним до сих пор. Рядом на бочке лежал окровавленный нож.

– Видимо, в ту зиму у него и появились шрамы на руках, – сказал ведьмак, наконец справившийся с дверью.

Глаза Ольгерда горели отблесками свечей. Он походил на дикого зверя, посаженного на цепь. Дикого, жестокого, доведённого до исступления запахом крови и плоти, стоявшим в воздухе. Только он будто бы сдерживал это, скрещивая руки на груди, громоздил себе клетку из остатков любви к Ирис, из слов и обещаний. Но какие слова сдержат зверя?

На лежащем на полу брачном договоре дрожал тёплый свет. Канарейка едва заметила его под ногами.

Геральт отошёл в сторону, к стеллажу с пыльными бочками вина. Здесь, в кучке рассыпанного табака была оставлена коротенькая курительная трубка.

– А тогда Ольгерд и начал курить, – сказал ведьмак негромко, обращаясь непонятно к кому.

Канарейка подняла с пола брачный договор и только теперь заметила седого, но моложавого мужчину, выставившего руки вперёд, будто растянувшего свиток. Эльфка положила брачный контракт в его руки. Геральт дал Ольгерду чашку.

Ещё до того, как время пошло, Канарейка уловила тяжёлое давящее настроение, натянутую до скрипа нить между мужчинами.

– Я расторгаю брачный договор, – старик, видимо, отец Ирис, разорвал пергамент и бросил его туда, откуда эльфка недавно его подобрала.

Ольгерд оскалился как зверь, с силой бросил кружку на пол. Она жалобно звякнула, отскочив, ударилась о бочку с вином.

– Ты чудовище, Ольгерд фон Эверек! Я не зря хотел оградить свою дочь от замужества!

Канарейка поняла, что отец Ирис сказал это очень и очень зря. Что-то дьявольское исказило лицо Ольгерда, он метнулся к старику и сомкнул свои пальцы у него на шее. Тот захрипел, попытался разомкнуть его руки.

Канарейка дёрнулась, крикнула. Конечно же, её мог услышать только ведьмак. Он свёл брови на переносице, верхняя губа поднялась вверх, обнажив короткие человеческие клыки. Бессильная злоба.

По лестнице сбежала Ирис – как раз успела увидеть тело оседающего на пол отца.

Эльфка не смогла сдержаться, выхватила ножик и бросила его в сторону атамана. Лезвие сверкнуло в огне свечей, ударилось о стену позади Ольгерда, пройдя сквозь него как через туман.

Ну да, а на что она надеялась?

Ирис, уже потухшая, увядшая, как цветок в первые осенние заморозки, бросилась к отцу. Ольгерд быстро поднялся вверх по лестнице, скрылся на первом этаже.

Ирис – уже в трауре, и неясно по кому – мужу или отцу, медленно вошла в столовую. Её сопровождали Ключник, кошка и пёс. На их присутствие Ирис старалась не реагировать, удерживала на лице маску отстранённой холодности, даже не смотрела на своих спутников.

Ольгерда нигде нет.

Стол накрыт на одного.

Видимо, он уже оставил её.

Воздух душил.

Реальность это или просто кошмар Ирис, было уже не разобрать. Для реальности это было очень темно и густо, жутко и холодно. Для кошмара – слишком правдиво.

Ирис села за стол, но не ела, смотрела маслянистыми глазами на тлеющие в очаге угольки.

Кошка подняла взгляд на ведьмака.

– Нас призвали сюда, чтобы мы составили госпоже Ирис фон Эверек компанию, – сказала она.