Трансильвания: Воцарение Ночи (СИ)

— Я не знаю, что делать. Я выбилась из сил, Владислав. Всем своим поведением ты доказываешь, что тебе плевать на меня. А я не собираюсь уходить, как и говорила. Да, черт возьми, я признаю свои бездумные поступки. Убийство Гейл было перегибом палки, но как бы еще поступил ты, например, когда тебя предали и избили? А ты еще даже вину своих скандалов с мужем трогать права не имеешь.

— Я бы убил ее, а потом вырезал всю ее семью мести ради… Слушай, Лора. В общем, я тут подумал… Если бы ты не устроила эпоса с концертом, я бы тебе уже сказал следующее. Мысли о том, что тебе будет омерзительно со мной после того, как я удушивал тебя и принуждал к оральному сексу, разъедали меня. Разъедают до сих пор. Я не знаю, в каких уголках своей огромной души ты находишь всему этому оправдание и прощение, но если находишь, думать, что я изменю тебя в худшую сторону, и ты всю жизнь будешь несчастна, потому что за тебя решили и я, и пророчество, кого любить, видимо, было неправомерно. Ты больше, чем это все. И ты приняла решение остаться. Ты готова была принести себя в жертву Андреа вместо меня. Ни одна связь в мире не заставит человека отказаться от самого ценного — от своей жизни, а значит, твои чувства ко мне больше, чем просто принуждение. Ты вытащила меня из смерти. Дважды. Не отреагировала на боль избиения и измену. После этого я думал, что теперь-то уж точно уйдешь. И это было бы к лучшему, только к лучшему, поэтому я и старался быть худшим чудовищем в мире и абсолютной безразличной свиньей. Но ты осталась, спасая, защищая меня от врагов, делая все, что в твоих силах. Я люблю тебя, как и в первый день. Ничего не изменилось. Оставайся, если твои чувства, действительно, правда.

— Я думаю, мы уже готовы к новому уровню. — Я посмотрела ему в глаза. — Я хочу от тебя детей. Не говори мне сейчас, что это невозможно. Роберт рассказывал мне, что в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, живя с невестами, ты придумал, как воскрешать своих мертвых потомков. Давай сделаем это. Я хочу слышать детский смех. Я хочу мальчика или девочку с твоими глазами, чтобы рассказывать ей или ему, каким героем был его или ее отец, сражаясь с турками в пятнадцатом веке. Я хочу передать свое наследие ребенку. И хочу, чтобы мы всегда были вместе. Семья — это сила, Владислав. По меркам времени нашего измерения прошло уже почти одиннадцать лет, хоть и в реальном мире меньше полутора лет. За десять лет уже пора услышать детский смех в коридоре.

— Слушай. За более чем сто лет я уже даже не знаю, куда делось то, что необходимо для воскрешения моих детей. Может, оно уже и вовсе не существует. Ведь я сам был мертв какое-то время. Как знать, может и оно погибло. — Тревожная складка залегла между его черных бровей. Он не был готов к ответственному решению. И дело здесь было даже не в потере ключа к воскрешению.

— Не юли. Ты не хочешь изменения привычного уклада в твоей жизни. Что и говорить, я сама побаиваюсь чего-то нового и неизведанного, но уже все решила. Последнее время между нами творится черт знает что. Дети это изменят, вот увидишь. Не будь злобным и чужеродным, каким всегда становишься, когда откосить от чего-то хочешь. — Я скинула босоножку на землю и положила ногу на его колено, закусив губу и двигаясь стопой выше. — За три недели игнорирования я чертовски скучала по этому.

Скинув мою ногу вниз, он встал с лавки и подошел ко мне. Присев на пол, касаясь моих коленей поцелуями, он нежно развел их, мягко опуская мою левую ногу себе на плечо. Подол был так ничтожно короток, что не мешал ему снимать с меня кружевные трусики. — Моя грешная бабочка идет на все, как и обычно, чтобы бороться за свои желания. Что же мне с ней делать, м?

— Сотвори с ней библейский грех. — Только и выдохнула я, когда настойчивый влажный язык мужа проник в мое пульсировавшее полураскрытое розовое лоно, и я застонала, вцепившись руками в его волосы…

Алые розы оплетали беседку со всех сторон. Ночь, Луна и тени, которые становились неестественно большими и порой даже этим пугали, скрывали нас от глаз посторонних, когда Владислав предложил мне кровь из своего запястья, погрузив клыки в вену на моем. Чтобы забеременеть от вампира, я должна была во время физической близости выпить его кровь. Мы — мертвые существа. И дети у нас рождаются мертвыми, но даже зачать их большая проблема. В крови отца должна содержаться ДНК матери во время зачатия, и наоборот. В крови матери должна быть кровь отца будущего потомства, потому что, хоть наши тела и вырабатывали жидкости в процессе возбуждения, но его сперма не смогла бы меня оплодотворить. Все равно, что сперма бесплодного мужчины. И только в слиянии крови объединялись две нити наших ДНК, делая возможным зачатие. А кровь была мертвой, как и будущие наши дети, и двигалась она по организму в каком-то абсолютно ином, нежели у людей ритме. Кровь двух будущих родителей в организме женщины начинала продвигаться по ее организму в матку, минуя циркуляцию по венам. И уже в полости матки при слиянии общих ДНК крови со спермой происходило зачатие у вампиров. На самом деле, я, конечно, лицемерила. Как бы мне ни хотелось детей от любимого мужчины и как бы я ни задавалась биологическими вопросами о том, как происходит зачатие у иного вида нежели тот, которым я была почти что одиннадцать лет назад, оказаться в руках любви всей своей жизни после трех мучительных недель, в которые он вообще делал вид, что не замечает меня, для меня сейчас было преобладающим. Так по-человечески, если честно. Я пустила его язык в свой рот, я пустила его в свое измученное тоской тело. Эти поцелуи могли помочь восстать из мертвых, эти прикосновения врачевали все уродства моей иссохшей и никчемной без него души. И будь это трижды неправильно, я знала, чего хочу здесь и сейчас, в этой беседке. Я хочу этого мужчину каждым нервом раздерганного тела, я живу каждой мыслью о нем, хотя они мучительны до смерти. И если это дно, как говорили все вокруг, я не желала даже видеть, что такое поверхность и знать, каково там без этой болезненной одержимости любимым до наркотического опьянения. Я умирала в его глазах, когда удушливая сладостная волна сдавила все мышцы в моем организме, заставляя конвульсивно извиваться под его сильным телом. Я звала его по имени и плакала. От счастья. Не обращая даже внимания на то, что именно момент ‘здесь и сейчас’ окончательно сделал этот мир моим домом, а меня — его полноправной жительницей. Я впервые за все время пребывания здесь вслух посчитала прошедшее время по календарю нашего мира, а не того, в котором родилась…

Три дня после прошли, как по маслу. Четвертый оказал на меня угнетающее воздействие. Ярко светившее солнце ослабляло даже сквозь шторы и ультрафиолетовые стекла. И я бы сейчас охотно половину королевства променяла на дождливый, пасмурный день. Когда я попыталась встать с кровати, чтобы доползти до кухни на шестнадцатом этаже, в ушах появился странный и резкий шум, голову прострелила резкая боль, перед глазами поплыли черные точки, разрастаясь и заполняя собой все обозримое пространство, и я упала на пол, потеряв сознание…

Пришла в себя я около полудня. Каждый нерв в моем теле зудел, адски болела каждая клеточка организма. Я попыталась поднять руку и вскрикнула от резкой боли. Защемление опоясало всю левую сторону. Боль стремительно распространялась от сердца к животу и утекала вниз, ударяя по придаткам. С момента обращения я не чувствовала ничего подобного. Мое вампирское совершенное тело служило мне верой и правдой, за исключением моментов глубоких душевных переживаний. Но то были проблемы невротического характера. Будучи человеком с неустойчивой психикой, обращение только усилило проявления душевных терзаний, потому что воздействовало на всю эмоциональную сферу, искусственно раздувая ее до невероятных размеров. В остальном же, мне ничего не мешало, и я чувствовала себя отлично. Ну, разумеется, до этого момента. Резкая невралгическая боль опять прострелила мое тело через плечо, и я вскрикнула.

Почувствовав постороннее присутствие, я открыла глаза. Чье-то лицо оказалось в поле моего зрения, склоненным и практически вплотную приближенным к моему. Мужчина оказался мне не знаком. Поседевший, пожилой на внешний вид, хотя, он мог оказаться и гораздо старше, чем выглядел. В Трансильвании куда ни плюнь, попадешь в вампира. Помимо этого он был достаточно высок, худощав, носил солидную бороду и белую одежду. Когда он, наконец, сменил «гнев» на милость, перестав светить мне фонариком в и без того болевшие, словно их выдавливали из орбит, глаза, его лицо внезапно исчезло из поля моего зрения и впервые за все это время послышался голос человека в белом.