Златые горы (СИ)

Эль, самогон и вино лились рекой, земля под ногами хлюпала, как после дождя. Говорили, что того, кто останется трезв в ночь Белтейна, черти утащат в ад. Чем ближе к центру поляны, тем громче звучала музыка: пищали флейты, визжали скрипки, звенели тамбурины и цимбалы. У едва тлеющего костерка горбился старый пьяница. Внезапно он вдохновился и решил показать злым духам, что завладели музыкальными инструментам, как надо играть. Трясущиеся руки потянулись за валявшейся на траве скрипкой. Черт знает, кто ее здесь забыл. Смычок, на беду, лежал рядом. У колдуна получилось пропиликать несколько нот, его дружки слишком напились, чтобы дать ему по роже. Все четверо дрыхли прямо на земле, причем один даже во сне не выпускал из нежных объятий бурдюк с вином. Но душа пьяницы, которому внезапно открылось его призвание, требовала аплодисментов от благодарной публики. Он неуклюже поднялся, размахивая скрипкой, сделал несколько шагов и едва не сшиб Риддла с ног.

Том выругался и в одну секунду пьянчуга оказался укутан пушистой фиолетовой дымкой, как богатая дама меховым манто. Скрипка выпала из онемевших рук. Горе-музыкант рухнул на землю человеком, а когда дымка рассеялась, на ноги вскочил откормленный хряк. Неожиданная смена облика его не расстроила, зверь хрюкнул и вперевалочку потрусил к пухленькой ведьме. Девица взвизгнула, почувствовав как под коленки ткнулся сухой шершавый пятак, но поняв, что это всего лишь свинья, обложила беднягу последними словами. Хряк посмотрел на нее грустным взглядом и двинулся дальше. Взвизгнула еще одна ведьма, ее ругательства были забористее чем у первой. Третья жертва пьяно расхохоталась и попробовала оседлать наглеца, тот неожиданно ловко увильнул и направился к четвертой ведьме, которая в притворном испуге всплеснула руками. Том отвернулся и пошел своей дорогой, за его спиной снова вскрикнули и снова ругательства посыпались, как горошины из дырявого мешка. Хряк-маньяк определенно входил во вкус.

Губы Риддла тронула шкодливая усмешка, которая не вязалась с его пуританским обликом. Он будто оделся не на шабаш, а на церковную службу: черная мантия аккуратно застегнута на все пуговицы, как и безупречно белая рубашка, на темных брюках и начищенных ботинках не видать ни капли грязи, Том не поленился наложить на них специальные чары. И выражение лица… надменное, ханжеское, брезгливое. Оно заставило уже не одного пикси пожалеть о том, что в руке колдуна нет кружки с пивом, куда можно метко плюнуть.

Мысль промочить горло приходила Риддлу в голову. На поляне было жарко и душно. Заклинание прохлады испарилось, будто брошенное на спину саламандры, едва Том успел его наколдовать. Слишком много магии, слишком много желаний, слишком много тел и похоти. По спине пробежала очередная струйка пота, рука потянулась к горлу, чтобы ослабить узел галстука и расстегнуть верхние пуговицы рубашки, но замерла, а потом опустилась. Риддл решил, что не будет делать ни малейшей уступки царившему вокруг бедламу.

Гремела музыка, она вплетала в себя сладострастные стоны и пьяные песни, ненадолго ее заглушали взрывы громогласного хохота. Когда он затихал, визгливая мелодия снова торжествовала над всем, адским визгом летя к небесам. Свободного места становилось все меньше. Шатры стояли впритык к друг другу, в опасной близости от больших костров. Тех было что бородавок у гоблина - не пересчитать. Пламя жадно распахнуло пасти с сотней языков. Дай им волю - в одну секунду дотянутся до рваного полога шатра или до небрежно брошенной кучи тряпья, и тогда огонь взмахнет оранжевыми крыльями, как птица Рух. Ткань, мертвое дерево – для пламени хорошая еда. Человек же похож на затвердевший леденец, его сразу не раскусишь, приходится вгрызаться медленно. Слой за слоем слизывая кожу, мышцы, сухожилия, пока наконец влажное мясо не превратится в серую горькую золу. У огня крепкие зубы. Они дробят кости, перемалывают дерево, а перед самым жарким пламенем не выстоит даже камень.

Несмотря на жару Риддла колотило, он закрыл нос рукавом, запах дыма вызывал тошноту. И вонь паленого мяса… В ушах стоял странный гул, будто вокруг уже бушевало пламя. Том зажмурился, и теперь боялся открыть глаза и увидеть, что он снова зажат в кольце огня. Под закрытыми веками плясали красные пятна, похожие то ли на кровь то ли на алые розы. Он медленно считал про себя, отстраняясь от дыма, от какофонии звуков, от разнузданной толпы. Шатер, спрятавший его в своей тени, стоял в стороне от костров, но не мог послужить надежной опорой. А ему бы не помешала крепкая стена, к которой можно прислониться и переждать унизительную слабость в коленях. Тошнота неохотно отступила. Том пошел дальше уже без спешки. Лучше двигаться по черепашьи медленно, чем выворачивать желудок на собственные ботинки, даже если к ним хвала магии, ничего не прилипнет.

Утоптанная тропинка сузилась, резко вертанулась, будто змея, которую хотели схватить за хвост и вывела колдуна на большую поляну с высоким майским шестом, торчавшим ровно посередине. Днем юные девушки водили вокруг него невинные хороводы, а сейчас на поляне бесновалась пьяная толпа, обряженная в маски. Что это была за пляска гори земля и ноги в кровь! Казалось, стоит музыке умолкнуть, все танцоры грохнутся замертво. Вокруг поляны пышно цвели тигровые лилии костров, их свет выхватывал из темноты то звериную маску, то лицо не отличимое от маски, то обнаженные руки, на которых звенели браслеты. Яркие одежки, пропитанные дымом и потом, слились в одну пеструю ленту.

У края пляшущего вихря сидел, валялся, неуверенно топтался разношерстный народ: скоморохи, музыканты и просто пьяницы. Не все из них были людьми. У женщины, сладко улыбнувшейся Тому Риддлу, глаза искрились и переливались, как рыбий пузырь на солнце. В любое другое время излишне ретивый доброход запустил бы в нее заклинанием, но не в Блелтейн. В Белтейн все по другому, он вне власти правил и законов – это торжество жизни над смертью, или как считал чародей, похоти над здравым смыслом. Риддл не был монахом и как все удовлетворял свои потребности, но твердо знал настоящую цену запретных удовольствий. Ни одна женщина не стоит больше пятнадцати монет.

И в том что у него кружилась голова, а колени снова начали подгибаться, были виноваты не полуголые бабы, а проклятые костры. Дым резал глаза и сушил горло. Звуки скрипок и свирелей жалили не хуже злобных ос. Плотный жаркий воздух трясся и дрожал в лихорадке. Толпа вокруг напоминала сплетение причудливых видений, которые мучили Риддла в больнице. Ночь превратилась в голодного тигра, яркий огонь костров чередовался с темными полосами теней. Люди льнули к пламени, но темнота манила сильнее, в ней хотелось раствориться. Том знал, что голодный тигр не упустит добычу, которая сама лезет в его пасть.

То и дело один из танцующих выбегал из круга перехватывал у кого нибудь кружку или бутылку, вливал в себя, а по большей части на себя огненное пойло и, подкрепив силы, бросался обратно в круговорот взмётывающихся подолов, босых ног и криво сидящих масок. Пляска, как жадная воронка втягивала тех, кто еще был полон сил и выбрасывала тех, кто уже не мог держаться на ногах. Колесо жизни мать его.

Губы Риддла шевелились. Он не сразу сообразил, что повторяет одна и то же слово “обладать”. С него начиналась магическая формула восстановления самоконтроля “Чтобы обладать властью над своими страхами…” Он снова постарался отстраниться от происходящего, поставить стену между собой и накатывающей волной, где все смешалось и пламя и пляска и дым и смерть. Но так и не продвинуться дальше первого слова.

Боль сжимала виски. Том с силой провел ладонями по лицу, вытирая пот и размазывая частички пепла. Они оседали на волосах и одежде, забивались в нос и глотку, от чего слюна становилась горькой. Нужно было предвидеть, что на шабаше будут палить костры. И что тогда? Он бы уступил страху, остался дома, спрятался, поджав хвост? От этой мысли просунулась злость. Он, Том Риддл, больше не позволит призракам прошлого управлять своей жизнью. Злость сработала как хороший кнут, страх отпрянул, а колдун почувствовал прилив сил. В голове прояснилось, он вспомнил нужную формулу до конца и повторил ее дважды причем второй раз на латыни. Не просто для надежности, а чтобы проверить хорошо ли соображали мозги. Достаточно хорошо.