Good Again (СИ)

Это было так хорошо. Невероятно хорошо. Когда лето стало клониться к концу, я снова отвела его на озеро. Теперь это озеро тоже было нашим, как были нашими и дом, и сад, и планы на будущее, которые мы стали постепенно строить.

На озере же я взялась учить его плавать, заранее тоскуя о том времени, когда лед спрячет от нас эту водную гладь до будущего года. Я помогла снять Питу сапоги, мы оба разделись до нижнего белья, и я помогла ему пробраться через полоску илистого дна у берега. Держа его за талию, я обучала его сперва просто лежать на воде, что теперь было не так-то легко сделать без пробкового пояса, но делать это было в тысячу раз приятнее, ведь теперь на нас не пялилось бесчисленное множество посторонних глаз, как это было на Играх, когда я предприняла первые попытки его учить. И когда я шептала что-то ему на ухо, я говорила уже не о побеге и союзниках, но лишь о том, как хорошо у него уже выходит, и что в итоге все у него получится.

Когда он посетовал из-за ноги, которую потерял в столь юном возрасте и из-за которой теперь порой терял мобильность, я нежно его целовала, говоря, что даже хромоногого я все ещё его люблю. Он рассмеялся тому, как звучало слово «хромоногий» и бросился в воду, призывая меня порезвиться. И мы плескались, как дети, макали друг друга и швыряли в воду, и все это закончилось теперь известной нам с ним игрой совсем не для детей. Лежа мокрой спиной на одеяле, он учил меня, как доставлять ему удовольствие. Нежно и без зубов, пожалуйста, и я была прилежной ученицей, исследую новые способы заставить его стонать от моих ласк. Попробовав на вкус его оргазм, я была поражена тем, насколько этот вкус был его вкусом, и вместе с тем — иным.

Пит начал говорить о том, чтобы вновь открыть пекарню. Идея безумно радовала меня и пугала одновременно. Ведь вместе с ней мы бы открыли существование нашего идеального мирка для всего остального мира, жестокого и бесцеремонного. Он же рассуждал, что лучше бы ее построить на новом месте — возле открытого рынка, что стремительно разросся там, где раньше был Котел. Вытащив альбом для рисования, он разложил его на моем голом животе и продемонстрировал задуманный им дизайн внутреннего убранства: прилавки из нержавеющей стали, и печи — традиционные, из камня, и современные, из стали. Он представлял себе заведение со столиками, за которыми посетители могли бы перекусить и выпить чаю или кофе, а не просто забрать покупки и уйти, как это было раньше. Возможно, там будут происходить дружеские посиделки, чтобы поболтать обо всяких приятных глупостях, из которых и состоит мирная жизнь. Я обещала всячески помогать ему — в конце концов, ведь научил же он меня самой печь те самые обалденные, мои любимые сырные булочки? Его губы дрогнули в нежной улыбке, и он меня поцеловал, тронутый моим предложением. Он говорил о том, какие разрешения нужно получить для строительства и торговли в Доме Правосудия. И прямо там, на озере, я решила для себя, что буду ходить с ним в город, чтобы раскрутить должным образом запуск Семейной Пекарни Мелларков.

— Я ведь теперь, как бы там ни было, твоя семья, правда? — спросила я, смущаясь из-за того, насколько это было очевидно и неизбежно. Он тяжело сглотнул и так крепко сжал меня в объятьях, что чуть не раздавил свой драгоценный альбом.

Кошмары снова до меня добрались, когда наши Книга Памяти стала обретать ясные очертания. Видно, слишком много в ней было потерянных душ, и я слишком сильно исстрадалась над этими страницами. Поначалу они мне снились обрывками, но с каждой ночью эти фрагменты оказывались все более навязчивыми и яркими, пока однажды мне не явился такой жуткий кошмар, что уже даже проснувшись, я долго не могла прийти в себя, судорожно ловя ртом воздух. Когда же я убедилась, что рваные края моего горя опять сошлись, и оно не грозит больше поглотить меня целиком, я, подняв голову, взглянула на Пита. Он уже давно не спал и, как обычно, в самую темную ночную пору держал меня в объятьях, помогая преодолеть самое ужасное. Его лицо заливал рассеянный лунный свет, проникший в нашу спальную через раскрытое окно. Я снова изучила контуры его лица, такого славного, что даже шрамам не удалось испортить его красоту. Мое сердце сжалось, как и всякий раз при мысли о муках, которые он претерпел, но не утратил при этом своего почти что ангельского лика. Взгляд мой остановился на его прищуренных глазах. Все, что я могла разглядеть в лунном свете — это обрамляющие их невероятно длинные и пушистые ресницы. При этом освещении их золотое свечение как всегда заворожило меня, как мало что другое в жизни могло заворожить.

Глаза его широко распахнулись и он тоже принялся любоваться мной, ничуть не смущаясь моего пристального взгляда. Он был таким открытым, щедрым. В душе у Пита от меня ничто не могло укрыться, несмотря на всю ее глубину и тяжкое горе, которое его постигло. Но он все равно всегда держал для меня душу нараспашку и отдавал мне всего себя полностью, безоговорочно. Я лишь недавно осознала, что мне нужно делать, чтобы быть достойной его: дело было не в доблести и славных подвигах, а в том, чтобы тоже без оглядки отдавать ему себя, просто отвечать ему взаимностью. Порой меня накрывало чувство собственной никчемности, и мне казалось, что я и впрямь недостойна любви, что все мои усилия напрасны — ведь это же я некоторым образом погубила Прим, которую так любила. Но в эти мрачные минуты я вспоминала слова Доктора Аврелия о том, что мне нужно больше ценить себя, и помнить одну разумную формулу: я, несмотря ни на что, всё ещё достойна любить и быть любимой. И подчиняясь это идеальной формуле, я любила Пита и была счастлива чувствовать его невероятную любовь ко мне.

___________

*Трансценде́нтность (трансценденция, прил. трансценде́нтный) (от лат. transcendens — переступающий, превосходящий, выходящий за пределы) — философский термин, характеризующий то, что принципиально недоступно опытному познанию или не основано на опыте. В широком смысле трансцендентное понимается в качестве «потустороннего» в отличие от имманентного как «посюстороннего» (Из Википедии)

Комментарий к Глава 15: Жемчужины

Комментарий автора: Кто-нибудь задавался вопросом - что случилось потом с жемчужиной, которую Пит подарил Китнисс на Бойне? Я перечитала «Сойку-пересмешницу» от корки до корки, но о жемчужине там после битвы за Капитолий - ни слова. И вот - моя трактовка.

Комментарий переводчика: Мой диагноз этой главе - too sweet. Без разговоров и жемчужины можно было бы смело обойтись (хотя тогда, когда это было написано, в 2012 году, жемчужина в фэндоме еще не стала настолько общим местом), тем более что некоторые мотивы и фразы опять же чуть ли не дословно заимствованы из все тех же “Пятидесяти оттенков”: взять хотя бы эти плененные за спиною руки, и “Позволь мне до тебя дотронуться” и “Тебе нужно поесть”. Довольно очевидное заимствование. За всю главу меня удивило одно лишь употребление слова “трансцендентный”, да так, что я даже не посмела его, как делаю обычно, адаптировать. :) Enjoy!

========== Глава 16: Притяжение ==========

Комментарий автора: Особая благодарность SolasVioletta за помощь и подсказку в выборе песни для этой главы. Мне прямо сейчас остро, как очередная доза, нужен хотя бы кусочек «Порочной Любви»!

Крепко держа Пита за руку, я покидала Деревню Победителей. Прошло больше месяца со Дня Поминовения, и я снова возвращалась в город. В тот же день, как пообещала себе на озере отправиться с Питом в Дом Правосудия, чтобы начать восстановление пекарни. До этого же я не ходила по этим улицам, пожалуй, с тех пор, как снимала здесь пропагандистские ролики. Я вспоминала о том, как пела «Дерево висельника», а Финник рассказывал все собранные им капитолийские секреты, лишь бы отвлечь внимание на время операции по спасению Пита, Джоанны и Энни из заточения. В последнее время я уже успела несколько раз побывать в городе с Питом, так как для запуска пекарни нужно было заполнить кучу бумаг.

Теперь мне удалось лучше рассмотреть то, как быстро восстал наш Дистрикт из руин. А еще, когда никто не толпился больше перед Домом Правосудия, можно было как следует насладиться видом огромного стеклянного мемориала в память о тех, чьи жизни, включая жизнь моей Прим, растоптала злобная пята Капитолия. И я не упускала возможность всякий раз коснуться ее имени у основания памятника. До некоторой степени Капитолий растоптал и нас с Питом, хотя теперь, когда мы с ним были вместе, многое в жизни засияло ярче. Нельзя было сказать, что я ни о чем не сожалела — решив так, я бы, выходит, смирилась с тем, что мое нынешнее счастье стоило всех тех наших потерь, всех смертей дорогих мне людей. Но и другого пути я себе теперь не могла представить, и не хотела представлять, и просто позволила себе принять все так, как есть, не пытаясь соизмерять свою теперешнюю жизнь с трагедиями, которые сопровождали меня до этого момента, которые вели меня к нему.