Good Again (СИ)

Сегодня мы отправились в город, чтобы отдать уже заполненные Питом документы. В последние недели он стал вникать во множество нюансов открытия собственного дела с нуля. Нынешнее правительство выделяло гранты начинающим предпринимателям, которые готовы были заново отстраивать разрушенные войной производства. Я помогала Питу заполнять бумаги и изучать готовые архитектурные проекты государственного Министерства Реконструкции, чтобы выбрать тот из них, что сгодился бы под пекарню. В Капитолии сейчас не хватало архитекторов, которые могли бы на местах, в Дистриктах, проектировать безопасные новые здания и общественные сооружения, так что в планах застройки фигурировали в основном типовые проекты под различные нужды. На самом деле нехватка квалифицированных кадров, как и другие последствия войны, чувствовался в нашей когда-то едва не вымершей стране как никогда остро, особенно в страдающих от недостатка самого необходимого Дистриктах. Молодых старались поскорее обучить основам оказания медицинской помощи, администрирования, управления финансами, а также пожаротушению, педагогике, охране правопорядка — подобные специалисты были в ужасном дефиците повсюду, кроме, возможно, самого Капитолия. Некоторым Дистриктам после войны удалось восстановиться намного быстрее, чем прочим: Третьему с его Электроникой, Шестому с его Транспортом, и, конечно, Тринадцатому. А некоторые, как Второй и Восьмой, еще едва только вставали с колен после того, как были полностью разорены войной.

В Дистрикте Двенадцать, насколько я теперь могла судить, все было по-другому. Возможно, потому что это был родной Дистрикт Сойки-Пересмешницы, или же оттого, что Капитолий решил сделать его образцово-показательным после того, как его стерли с лица земли. Весь центр города был полностью отстроен, улицы гладко вымощены. Те самые потрясшие меня фонари стояли, как часовые на посту, и ярко освещали окрестности. Но самым впечатляющим было начавшееся сооружение фабрики по производству лекарств, а кроме того Медицинского Университета и Школы Медицины на северной окраине, где прежде находился Шлак. Там все теперь было новое: дома, школа, лаборатории и амбулатория с приемным покоем, которая должна была уже начать обслуживать местное население. Мне очень хотелось там побывать, но я пришла в город с Питом, у нас были дела, и не стала сбиваться с намеченного маршрута.

Поднимаясь по ступеням Дома Правосудия, я не могла не заметить, как люди на нас пристально глядят, показывают на нас друг другу. Но я крепилась, ведь я была здесь не ради них, а ради Пита, ради нас. Теперь я уже не так страдала на публике. И к чести жителей Двенадцатого, они не устраивали шумихи вокруг того, куда я здесь хожу, что делаю. Зеваками же оказывались приехавшие сюда добровольцами уроженцы других Дистриктов, которые всё еще считали мое появление чем-то из ряда вон выходящим, и могли побросать все свои дела, лишь бы на меня таращиться. Но надо было отдать должное их чувству самосохранения, они хотя бы не пытались со мной заговорить. А может, это моя мрачная гримаса недвусмысленно гласила, что если что — я за себя не отвечаю.

Инстинктивно почувствовав мой дискомфорт, Пит потянул меня к себе поближе. Когда мы вошли, я поняла, что никогда, наверно, не привыкну к тому, как изменился внутри Дом Правосудия после Революции. Полы и колонны теперь были мраморными, мебель и украшения были вырезаны из темного дерева, добытого в окрестных лесах. На расписанных потолочных панелях были изображены революционные сюжеты и символы: рука, поднявшая вверх три пальца в скорбном приветствии, горящий флаг Сойки-пересмешницы, штурм Орешка. Как странно было наблюдать опоэтизированную кистью художника историю со стороны после того, как чуть было не сгинул в ее водовороте. О ней можно было бы написать захватывающую книгу, снять сногсшибательный фильм, но для меня она значила лишь страдания моего тела и души, раны и шрамы, которые тем не менее могут развлечь будущие поколения.

В вестибюле мы наткнулись на мэра Гринфилда. Он стоял и беседовал с группой одетых в костюмы людей, когда, заметив наше появление, сразу же прервал беседу и поспешил к нам. В сравнении с мэром Андерси он был сравнительно молод, возможно, слегка за сорок. Прежде он принадлежал к одной из старинных семей из торговых. Как и Пит, он потерял почти всю семью во время бомбардировки. Счастливый случай спас его вместе с единственным сыном, тогда как его жена сгорела заживо. У него тоже были светлые волосы и голубые глаза, как у торговцев, но он был более щуплым, чем Пит, и заметно его выше. Мне он кивнул, Питу же твердо пожал руку. Вся толпа одетых с иголочки людей таращилась на нас — да и кто бы не таращился? — пока мэр с нами здоровался:

— Мистер Мелларк, мисс Эвердин. Приятно вас обоих видеть, — тепло улыбнулся он нам.

Пит тут же включил на полную свое неотразимое обаяние — качество, которым я сама всегда была обделена.

— Спасибо, у нас все отлично. Мы собираемся занести бумаги насчет новой пекарни, — улыбнулся он в ответ.

— Я слышал о том, что вы собираетесь восстановить пекарню. Мы все от этого просто в восторге. В Дистрикте приличного хлеба днем с огнем не сыскать… — собеседник запнулся, — … уже давно.

Пит в ответ только кивнул. Мы оба знали, что чуть было не слетело с языка у мэра, и были благодарны, что он не завершил свою мысль, как собирался, не ранил наши чувства.

— Позвольте, провожу вас в контору? Может быть, мое появление как-то ускорит процесс? — он улыбнулся собственной иронии и махнул нам следовать за ним.

— Спасибо, — ответила я еле слышно, стараясь выглядеть спокойной. Пит же, со своей стороны, был само воплощение любезности.

Они продолжили беседовать, я же окинула взглядом вестибюль и обнаружила на стене огромный, в человеческий рост и даже больше, плакат. На нем был длинный список пронумерованных пунктов, и я принялась его изучать.

— Что это? — уточнила я.

Мэр Гринфилд посмотрел на меня терпеливо.

— Это Всеобщая Декларация Прав Человека**. Вы разве не слышали речь президента Пэйлор после открытия мемориала?

— Мы сбежали от капитолийский репортеров, — неохотно ответил Пит.

— Жаль. Очень стоящая была речь о том, какую ответственность несет Капитолий перед Дистриктами. В Капитолии тоже открыли мемориал, — сказал мэр Гринфилд и поведал нам что гигантская Арка Победителей теперь стоит на Круглой площади, там, где сбросили бомбы на детей с планолета. На Арке были высечены имена всех трибутов, которых забирали на Игры изо всех Дистриктов. К ней ведет Аллея Трибутов, и вдоль нее стоят парные статуи, мальчик и девочка, символизирующие каждый из Дистриктов. На каждой статуе высечено по два пункта из этой декларации. Всего же их 24. Кроме того, на них есть обновленные символы Дистриктов: огромный драгоценный камень для Первого, трезубец — для Четвертого, огонь — для Двенадцатого. Мэр в красках расписал нам все эти знаки почитания и подчеркнул, что Декларация содержит принципы, на основе которых должны быть прописаны новые законы Панема.

— Настоящее торжество прав человека. Но кто знает, сможем ли мы на самом деле жить по этим законам, — размышлял вслух мэр.

— Я думаю, права человека — весьма ходовой товар после того, как пал Капитолий, — сказал Пит, пробегая глазами декларацию.

— Точно. Но нынче славное время. Многие жаждали крови после падения Капитолия. Президент Пейлор мудро даровала Дистриктам расширенные полномочия. И лично я вполне оптимистично настроен относительно нашего нового правительства. Хорошо, когда вновь избранные лидеры своими глазами видели, как льется кровь, они лишний раз подумают, прежде чем прибегать к насилию.

И тут я отвлеклась на чтение Декларации. Некоторые ее пункты отзывались во мне болезненным эхом.

1. Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах.

2. Каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, без какого бы то ни было различия, как-то в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения..